Люди огня
Шрифт:
— Простите, Sir! Охрана новая.
Жан преклонил перед ним колени и попросил благословения.
Святой прочитал над ним короткую молитву и обвел глазами его спутников. Его взгляд на минуту задержался на мне, и он улыбнулся одними глазами, ничуть не удивившись моему появлению, словно бывшие апостолы Сатаны валили к нему валом и умоляли исповедовать.
Вечером мы сидели у костра и потребляли макароны с рыбными консервами. По нынешним временам ужин просто роскошный. Я наслаждался теплом и процессом наполнения желудка. У огня хлопотала святая Тереза
Рядом, у того же костра, Плантар беседовал с братом Франциском. Говорили они тихо, но я понял, что речь идет обо мне, и навострил уши.
— Да, я его узнал, — тихо сказал Франциск и с интересом взглянул на меня. — Очень хорошо.
— Ему нужен опытный духовный руководитель.
Святой кивнул, на минуту задумался, потом сказал:
— Лучше, если это будет священник. Отец Хуан де ля Крус подойдет?
Я помнил этого испанца по той же римской процессии, что и святую Терезу Авильскую. Я задумался о количестве Иоаннов в моей жизни. Честно говоря, отец Хуан меня пугал, хотя я и видел его лишь однажды и знал о нем только то, что он кармелит, Учитель церкви, поэт и знаменитый мистик. Неоднократно привлекался к суду инквизиции, пока наконец не был оправдан и канонизирован.
Возможно, я предпочел бы отца Тейяра. Хотя его философия была слишком беспощадной. Все же у мистиков, как правило, больше оптимизма.
— Думаю, да. Посмотрим. А он возьмется?
— Он любит сложные случаи.
В последней фразе слово «сложный» подразумевало «тяжелый».
С Хуаном де ля Крус (или, на русский манер, Иоанном Креста) Жан познакомил меня утром. Прямой нос, маленькая бородка, одеяние кармелитского монаха и выбритая тонзура на голове. Выглядит лет на тридцать пять, не больше. Он напомнил мне Лойолу, но казался мягче и отрешеннее.
Святой посмотрел на меня с интересом профессионала, как хирург на сиамских близнецов, которых было бы очень почетно разделить, или на больного, нуждающегося в пересадке сердца.
Иоанн Креста начал с опросной исповеди, словно я неофит перед крещением. Исповедален в лагере не водилось, так что все происходило в его палатке. Он зажег свечу и попросил меня преклонить колени. Никаких икон не было, только медное распятие и еще рисунок, тоже изображающий распятие, падающее на зрителя, словно Пизанская башня. Ракурс показался мне интересным. Где-то я видел что-то похожее.
— Убивали? — тихо спросил святой.
Понятно. Значит, по заповедям. Ладно, есть надежда, что не будет спрашивать о всякой ерунде.
— Да. В основном не своими руками.
— Это лучше?
— Нет. Но Эммануил принуждал меня. По собственной инициативе я бы не стал.
— Антихрист вас связывал, приставлял нож к горлу и заставлял подписывать приговоры?
— Нет.
— А как?
Честно говоря, никак. В каждый
— Я боялся потерять место.
Он вздохнул.
— Но если бы я ушел тогда, я бы не смог спасти людей ни в палестинских пещерах, ни во Франции, ни в Риме!
— Сеньор Болотов, это не гражданский процесс — это исповедь.
— Ладно, моя вина.
— Скольких вы убили?
— Не помню.
Иоанн приподнял брови.
— Наверное, больше ста. Может быть, больше тысячи. В Японии я подписывал приговоры, не читая. У меня была депрессия.
— Сеньор Болотов, перед кем вы оправдываетесь? Я — только свидетель, А Судья сам найдет для вас оправдания, если они есть. Даже если их нет.
Я покусал губы.
— Собственноручно только двоих: Луиса Сугимори и Лойолу, — выдавил я.
Иоанн стал мрачнее темного неба над нашим лагерем.
— Это очень плохо? — осторожно поинтересовался я.
Он вздохнул.
— Очень.
— Но Луис Сугимори захватил меня в заложники, и мне пришлось бежать, а Лойола… У меня вообще не было другого выхода.
— Сеньор Болотов, еще одно самооправдание, и мы это прекратим, я уйду.
— Ладно. Моя вина.
— Дальше… Анна, Мария, Марта… Сколько? Я подумал.
— Семь.
Всего-то! И это считая Тани, Токи и Николь. Сколько же я упустил в жизни! Секс я всегда воспринимал как нечто светлое и жизнеутверждающее и раскаиваться в этом не собирался. Хуан де ля Крус понял, но не стал акцентировать на этом внимание.
— Что-то еще?
— Нет.
Тон моего последнего ответа, по-моему, понравился ему больше, и мы наконец съехали с этой скользкой темы.
— Воровство?
— Нет.
— Точно нет?
Я честно попытался вспомнить. Ну максимум нецелевое использование государственных средств. Но Эммануил меня ни разу не упрекнул — значит, все правильно. Интересно, а грех перед Антихристом — это вообще грех?
— Мысли возникали, но ни разу не представилась возможность их осуществить.
— Зависть?
— Может быть, но даже не припомню. Для меня это малохарактерно.
— Ложь?
— В политике без этого никуда. Это не самооправдание — это констатация факта. И все во благо.
— Пьянство?
— Было в Японии, но…
— Депрессия? — усмехнулся Иоанн.
— Моя вина.
— Наркотики?
— Нет.
Он кивнул.
— И еще… Есть главный грех, в котором вы должны исповедоваться. Сами!
— Я служил Антихристу в течение трех лет. Сначала не зная, кто он на самом деле, потом зная. Но я сомневался до самого конца!
— Последнего говорить не стоило. — Он вздохнул и прочитал надо мною разрешительную молитву. — Встаньте!
Я почувствовал некоторое облегчение, и у меня здорово заныл Знак. Я взлянул. Он был, конечно. Я усмехнулся:
— «Отпускаются тебе грехи твои!»
— Что-то наверняка стерлось. С вашими грехами десять лет на порог церкви нельзя пускать, а вы хотите полного отпущения после одной исповеди! У вас впереди большая работа.