Люди огня
Шрифт:
Здесь текст неожиданно обрывался. Я перевернул страницу.
«…Некоторые европейцы говорят, что Япония — интеллектуальная помойка мира. Что мы перенимаем все без разбора и складываем в своей культуре, как дикари разноцветные бусы. О нет! Япония — это узел, который все связывает, конец и начало Путей Духа!
…Идея разделить орден. Да, я подчинюсь, я не могу не подчиниться».
Я встрепенулся. Последняя фраза меня заинтересовала. И вовсе не с литературно-философской точки зрения. Орден иезуитов разделился! Дальше шел большой кусок зашифрованного текста. Я пропустил его и стал читать
«…Далекий звук колокола в предутренней тиши. Буддийский храм? Христианская церковь? Я ощущаю себя единым с этим миром, и я молюсь. „В этом мире нет ничего, что бы не было тобою…“ [66] Иногда небеса молчат. Голос Господа замолкает в сердце. Но видишь вечерние облака, тонкий стебель травы, луну, подернутую дымкой, — и всё возвращается. Небеса не молчат! Просто мы не всегда их слышим».
Я дочитывал дневник Луиса уже в электричке, и мне казалось, что я убил себя. Не разговаривайте перед выстрелом со своей жертвой! Не читайте дневников тех, кого вы убили!
66
Цитата из поучений мастера дзэн Гуань-фана.
Электричка вплыла под огромный, нависший над ребрами перекрытий навес вокзала. Стиль модерн. Начало вика. Подражание Европе. Здесь их много, таких построек. Иногда ощущаешь себя почти как дома, а порой словно на Марсе. И кажется, что люди ходят на головах.
Я вышел на платформу и отправился к выходу в город. На привокзальной площади стояли три танка, уставившись орудиями на вокзал. Я опешил.
Гм… Интересно, кто сейчас у власти?
Я поймал такси, и мы поехали по улицам Токио. В переулке мирно отдыхал бронетранспортер, возле парка устроились еще два танка.
— Что происходит? — спросил я у таксиста.
— В город ввели войска.
Это я и так понял.
— Почему?
— Нам не говорят.
Последняя фраза явно означала: «Проклятые европейцы ничего нам не говорят».
— А кто сейчас у власти?
Всякий европейский таксист, услышав подобную фразу, вероятно, посмотрел бы на меня с удивлением. Посудите сами: к нему в машину садится голый по пояс мужик в штанах, не доходящих до щиколоток, а потом интересуется: «Кто сейчас у власти?» Но японец только вежливо улыбнулся:
— Шевцов-сан и ками Тэндзин.
Я перевел дух. Это успокаивало, хотя ничего не объясняло.
Впереди показались белые стены императорского дворца. Я расплатился и вышел из машины.
Марк встретил меня с распростертыми объятиями.
— Ну наконец-то! Мы уж тебя похоронили! — Он сиял, как свеженачищенный самовар. — Поедем! Ты очень кстати.
— Куда?
— На телевидение.
— Что?
— Это дело государственной важности!
— Дай мне хоть переодеться!
— В пятнадцать минут уложишься?
Я полулежал, прикрыв глаза, на мягком сиденье «Линкольна» Марка. Больше всего на свете мне хотелось спать.
Я был облачен в дорогущий темно-серый костюм с искрой и галстук за триста солидов. На голове у меня была прическа, а
— Как только ты не вернулся, когда обещал, — доносился словно издалека голос Марка, — мы решили: что-то случилось. А если случилось, то неспроста. Поэтому я ввел в город войска. На всякий случай. Лучше сжечь несколько лишних тонн бензина, чем проморгать заговор. — Марк явно был доволен собой. — Ничего, все тихо, — продолжил он. — Попробовали бы они высунуться! Так вот теперь эти, — он кивнул в сторону улицы, явно имея в виду японцев, — требуют объяснений. Надо выступить по телевидению. Я сначала отказывался, но Господь сказал: «Выступай». Что тут поделаешь? Только какой из меня к черту оратор! Так что давай. Твоя работа.
— А? — я посмотрел на него сонными глазами. — А что я им скажу?
— Ну я же все объяснил!
Я вздохнул.
— Слушай, у тебя нет ничего бодрящего?
Марк извлек из бара плоскую бутылку коньяка. Протянул мне. Все-таки хорошая машина — длинный «Линкольн».
— Марк, я от этого только засыпаю!
— Ерунда! Давай! Пару глотков. Все зависит от дозы.
Я отхлебнул. Густая жидкость обожгла горло. Кажется, действительно стало лучше.
Было жарко. Свет юпитеров нещадно бил в глаза. Я сел за стол рядом с ведущей теленовостей. Очаровательная японка посмотрела на меня и улыбнулась. Включили камеры. Ведущая поклонилась невидимым зрителям и повернулась ко мне. Я неуклюже изобразил поклон.
— Господа! Меня просили дать объяснение по поводу ввода войск. Не беспокойтесь, вам ничего не угрожает. В столице существовала угроза заговора, и мы приняли превентивные меры. В настоящее время ведется расследование. Пока я не имею права оглашать его результаты, но мы уже располагаем некоторыми сведениями. Часть имен заговорщиков уже известна. В связи с этим я объявляю Срок Милосердия. В течение пятнадцати дней всякий, добровольно признавшийся в своих преступлениях и принесший покаяние, будет освобожден от наказания. Надеюсь на ваше благоразумие.
— А ты здорово умеешь блефовать, — восхищенно шепнул мне Марк после выступления. — Поехали.
— Куда опять?
— Как куда? В аэропорт, встречать Господа.
— Марк — четыре с плюсом, Пьетрос — четыре с минусом, — усмехнулся Господь.
Он сидел на открытой веранде дворца, попивал зеленый чай и выслушивал наши доклады. В небе гасли последние краски заката, и на западе над желтой сияющей полосой вспыхнула первая звезда.
— Что я сделал не так? — вздохнул Марк.
— Надо было дать заговорщикам проявить себя.
— Это было очень рискованно.
— Зато полезно.
— Да и были ли заговорщики? Возможно, я просто перестраховался…
— Был мальчик, был, — задумчиво проговорил Эммануил. — Я в этом уверен. Кстати, Пьетрос, ты здорово придумал насчет Срока Милосердия. Иначе я бы влепил тебе тройку.
— Просто знаю историю.
— Угу! Историю Инквизиции. Как это пришло тебе в голову, Пьетрос, ты же всегда был противником этого Установления?
— С недосыпа, — честно признался я.