Люди огня
Шрифт:
— К вам Юкио Мисима, сэнсэй.
Гм… Все никак не привыкну к обращению. Чего это от меня потребовалось этому «национальному сокровищу»?
— Чем обязан? — я с любопытством смотрел на Нобелевского лауреата. Маленький японец с горящим взглядом бессмертного.
— Я хочу предложить вам свою помощь.
— С чего бы это? Извините, странно для бывшего заговорщика.
— Вы когда-нибудь умирали, Болотов-сан?
— У меня еще все впереди, — усмехнулся я.
— Это переворачивает многие представления.
Не люблю связываться с боевиками любой масти и расцветки. Довольно с меня
Впрочем, Мисима все-таки образованный человек… Хм, образованный! Умник отличается от профана вовсе не большим милосердием. Только другим характером преступлений. Там, где простец убьет спьяну соседа, умник вырежет десятую часть населения страны, и все ради высокой идеи. Образованные люди редко попадают в криминальную хронику не потому, что не совершают преступлений. Просто их преступления называют политикой или бизнесом.
Но и пренебрегать этой армией не стоит. Пригодится воды напиться. Если только воды!..
— Господин Мисима, через неделю все, не принесшие присягу Господу, будут объявлены вне закона. У ваших ребят появится много соблазнов. Держите их в узде. Пусть просто сдадут виновных инквизиции. — Интересно, куда я их дену, тюрьмы уже под завязку! — Мне бы не хотелось погромов.
— У меня очень дисциплинированные подчиненные.
— Надеюсь, — без особой надежды протянул я.
Утром пришло сообщение, ужасное и неожиданное. Ансельмо Гоцци покончил с собой в мадридской тюрьме не дождавшись экстрадиции в Японию, Невозможно! Я бы еще поверил, если бы это был японский иезуит — ладно, национальные традиции. Но Ансельмо Гоцци — итальянец. Да, в жизни человека могут быть патовые ситуации когда лучший выход — смерть, но у христианина нет этого выхода.
Помогли?
Может быть, и нет. Иезуиты — мастера казуистики. Придумали другую трактовку. В конце концов, что им Августин! Он проповедовал против массовых самоубийств христиан, стремившихся побыстрее встретиться с Богом. Он не имел в виду случаи альтруистических самоубийств. Ансельмо Гоцци хотел обезопасить орден от разоблачения.
На улице шел мелкий дождь, оставляя тонкие короткие следы на стеклах. Как ссадины. Я раздвинул сёдзи. Внутренний дворик. Видно, как деревья растут из земли. Дождь стучит по листьям. Холодный влажный воздух. Я вздохнул полной грудью.
Нет, это не охладит мою голову. Я не умею вовремя встать из-за зеленого стола. Хотя моя игра в последнее время слишком напоминает охоту за призраками.
Я вернулся в кабинет, к телефону.
— Подготовьте приказ об амнистии. Да, я выпускаю всех мелких преступников. Да, кроме убийц.
Мне очень не хотелось этого делать, особенно перед объявлением вне закона неприсягнувших. Но заговорщики сейчас важнее. Я их найду, даже если придется арестовать все христианские ордена!
— Не забудьте заставить их принести присягу, перед тем как выпустить. Не принесут — не выпускайте.
Я положил трубку, и почти сразу раздался звонок.
— Господь требует к себе? Иду!
На Эммануиле была белая хламида с золотой оторочкой и золотым поясом. Волосы распущены. Он чертовски напоминал Христа с церковной фрески,
Господь сделал мне знак.
— Пойдем!
Я промолчал. Я потерял дар речи. Я просто последовал за ним.
Мы не пошли по лунному лучу прямой дорогой в рай. Мы сели в «Линкольн», и это несколько развеяло очарование.
— Я объявил амнистию, — тихо сказал я.
— Я знаю.
— Мне кажется, что это грех.
— Я уже взял на себя все ваши грехи.
— Куда мы едем?
Он отвернулся к окну, к дождевым следам-ссадинам. Мы приближались к городской тюрьме.
Дождь кончился. Мы поднялись по влажным ступеням. Начальнику тюрьмы позвонили с пропускного пункта, и он подобострастно встретил нас у входа.
— У вас есть большой зал? — поинтересовался Господь. — Соберите там всех арестованных иезуитов.
Зал был современным и каким-то зловещим. Мертвенно-бледный свет прямоугольных плоских ламп. Голубоватый пластик на стенах. Небольшая сцена. Хотелось назвать ее помостом…
Мы поднялись на «помост». Господу услужливо принесли кресло. Я встал за его спиной. Зал уже был полон, однообразная публика — все в синих тюремных робах, даже священники.
— Дети мои, многих из вас уже допросили по делу о тайном ордене иезуитов, — начал Господь. — К сожалению, я не удовлетворен результатами. У нас осталось слишком мало времени для спасения. И я не могу позволить им погибнуть. Вы должны мне помочь. Вот здесь, — он поднял руку со сложенным вдвое листком бумаги, — список из пятнадцати человек. Их выбирал компьютер при помощи генератора случайных чисел. Я даю вам еще час. Если за это время я не узнаю ничего нового — эти люди умрут.
Мы честно ждали час в просторной комнате рядом с залом. Каждый из заключенных мог сделать заявление, и его бы к нам пропустили, но никто не пришел.
— Их уже опросили, Господи. И многих при помощи наркотиков. Они просто ничего не знают.
— Они просто не поверили. Что ж, придется доказывать. — Эммануил достал список, передал охраннику. — Приведите этих людей.
Пятнадцать человек. Бледные лица. В свете ненастного дня, проникающем через зарешеченные окна, они уже кажутся мертвыми. Среди них Эндо Хасэгава. Мне кажется, что выбор был неслучаен. Компьютер здесь ни при чем.
Пятнадцать человек? Нет, шестнадцать.
Я вопросительно посмотрел на Господа. Он — ободряюще на меня, потом сурово — на них.
— Я знаю, что большинство из вас невиновны, — начал он. — И тем не менее вам придется умереть. Но вспомните о первых мучениках христианства. На них тоже не было вины, но они умерли, разорванные львами на камнях Колизея, замученные и сожженные. Но если бы не было этой жертвы — не было бы и торжества Веры. Ваша жертва не меньше. Ваша смерть — для торжества на Земле божественного закона в Великой Империи. Но вам легче. Близится день, когда мертвые восстанут. Близится время воскресения. Первым мученикам пришлось ждать почти две тысячи лет. Вам — год, не более. Через год я верну вас. Ваша смерть — лишь видимость, боль мимолетна. И я не хочу, чтобы вы умерли, отчаявшись и погубив души проклятиями своему Богу.