Люди огня
Шрифт:
Я подписал несколько десятков указов о помиловании. Они касались людей, явно ни в чем не замешанных. С остальными еще предстояло разбираться. Во всяком Случае, пьяный комбайн замедлил ход и начал выбирать дорогу.
Так не смывают грехи. Да! Так ищут самооправдания. Неправда, что искупить убийство одних можно спасением других. Покаяние — изменение жизни, а не битье себя в грудь кулаком. Я не был готов изменить свою жизнь.
Вскоре я получил письмо Эммануила. Бумажное. Вскрывал с некоторым содроганием, ожидая упреков в излишней снисходительности. Ничего подобного.
«Я рад, что ты взял себя в руки и наконец работаешь».
И приглашение на некое мероприятие. Почему-то в половине двенадцатого ночи. В
И вспомнил харакири Варфоломея, и мне стало не по себе.
Старый бумажный фонарь слабо освещал мощенную крупными камнями дорожку, заросли хризантем, траву ноздреватые камни сада и каменный колодец с родниковой водой.
Я заметил Эммануила на берегу пруда. Он повернулся ко мне и сделал знак подойти.
В воде пруда отражалась луна. Снова полная. Как в ту ночь.
Эммануил оперся рукой о ствол дерева. Поза хозяина.
— Рад видеть тебя, Пьетрос.
Я склонил голову.
— Я рад, что ты остался. Я знаю, о чем ты думал. Тебе трудно. Трудно вам всем. Вы еще в Воинствующей церкви, а не в Торжествующей. На войне как на войне. Меч, который я принес, кто-то должен поднять и обагрить кровью. Этого не избежать, как бы нам ни хотелось. «Добро и зло — суть время». Так писал один дзэнский мастер. Догэн. В этом он прав. Бывают периоды упадка, когда божья Церковь становится синагогой Сатаны, а ее слуги — его слугами. Так стало перед моим приходом, иначе в нем не было бы нужды. Мы еще многих можем спасти. Вывести к свету. В этом наша цель. Но если люди отворачиваются от меня — они погибли. Тогда мы должны не дать им увести за собой других. Убить? Да! Но убить одного для спасения многих. Ты убил Погибшего, Пьетрос. Его уже нельзя было спасти. И тем более опасного Погибшего, что он мог увести за собой многих и многих.
Я кивнул. Я уже верил в это. Мне было удобно в это верить.
— Пошли!
Я обернулся и увидел на дорожке фигуру одинокого монаха, спешащего куда-то в сторону, противоположную той, откуда я пришел. Он показался мне знакомым. Монах остановился, повернулся к нам и почтительно поклонился.
Такуан Сохо! Что он здесь делает?!
Эммануил с усмешкой смотрел на меня.
— Да, еще один твой спасенный.
— Мой спасенный…
— Как? Неужто забыл? По просьбе Варфоломея ты подписал два помилования дзэнским монастырям: Эйхэйдзи — монастырю мастера Догэна, где скрывался китайский Император, и Токайдзи — монастырю Такуана Сохо. Их пощадили.
Да, до бумаг Варфоломея я еще не дошел.
— Я был недоволен этим помилованием, — продолжил Эммануил. — Но Варфоломей заслуживает награды. Если ему так хочется устроить чайную церемонию с мастером Такуаном и дзэнским мастером Догэном — пусть будет. Они согласились участвовать в обмен на то, что их монастыри пощадят. Правда, у меня было свое условие — признание меня Майтрейей. — Он улыбнулся. — Мы договорились.
В глубине сада скрывалась маленькая хижина с низкой дверью. Я согнулся в три погибели, чтобы войти внутрь.
Свет луны из окошка под потолком освещал комнату. Метров восемь-девять. Приглашенные едва умещались в тесном помещении. Сидели по-японски, на циновках. Эммануил на самом почетном месте, у токонома [73] . Рядом с ним Варфоломей, Иоанн, Мария, Хун-сянь, Филипп, Матвей. Тэндзин, Хатиман и незнакомый мне буддийский монах. Очевидно, Догэн. Такуан готовил чай, стараясь не встречаться со мной взглядом.
В токонома стояла фарфоровая ваза с нераспустившимся цветком белой хризантемы. И на вазе, и на бутоне блестели капли росы. А в нише висел свиток с надписью. Я еле разобрал слова в полутьме.
73
Токонома — парадный альков в японском доме.
«Легко
Я ничего не понял. Или не хотел понять? Почему трудно? И в какой мир я вхожу?
От дзэнской свободы на меня веет вселенским холодом. Я погружаюсь в пустоту. Нет! Мне приятнее думать о личном Боге, о руке, протянутой ко мне из иных сфер бытия. Впрочем, наши чувства — не критерий истины что бы ни писал об этом Владимир Соловьев [75] .
Говорили о философии. Тон задавали Догэн и Такуан. Быстрый диалог. Спонтанные ответы. Варфоломей наслаждался, я ничего не понимал.
74
Высказывание дзэнского монаха Иккю (1394-1481).
75
Религиозный философ Владимир Соловьев считал одним из доказательств бытия Божия чувство благоговения, которое возникает в церкви.
При чем здесь сухое дерево? И почему на нем слышен вой дракона? Просто система символов, которой я не знаю?
— Сухое дерево — это нирвана, — пояснил Варфоломей.
— Если это сухое дерево, зачем же к ней так стремятся?
Я не понимаю дзэн. Хотя, возможно, я начал не с того конца. Нужно сначала достичь просветления, а потом уже пытаться понять дзэн.
Большая чашка зеленого чая ходила по кругу. Каждый отпивал по два-три глотка, вытирал ее край кусочком шелка и передавал следующему. Странное ощущение — как от вина.
— Это прощальная церемония, — сказал Эммануил. — Мы прощаемся с островами. На востоке три древних царства: Индия, Китай и Япония. Нас ждет первое из них. Индия! Ты поедешь со мной, Пьетрос?
Я склонил голову.
— Да.
— Итак, наш путь в Индию. А потом — Иерусалим!
Мы покидали чайный домик на рассвете. Я шел по садовой дорожке, и мой взгляд упал на то самое дерево, на которое вечером опирался Эммануил. Ветер слегка шевелил пожелтевшие листья. Засохшее дерево. И я вспомнил о бесплодной смоковнице.
ЧАСТЬ ПЯТАЯ