Люди песков (сборник)
Шрифт:
По аулу поползли кривотолки, пересуды, вонзившие кинжал в сердце невесты: "Не принесла девка счастья дому мужа!.."
Но Герек не заплакала, из закушенной губы брызнула кровь.
Честный Союн не нарушил слова, не слушал сплетен и после установленного Кораном срока справил свадьбу, невеселую, но достойную и его, прославленного чабана, и матери его будущих детей.
Чета Кульбердыевых жила не лучше и не хуже других деревенских семей: без драк, но и без нежностей. Собственно, Союн жил в песках, домой приходил, как на побывку. Только начнут муж с женою ссориться — пора возвращаться
Удивительно, что на земснаряде Союн и Герек не охладели, а, наоборот, прильнули друг к другу. Проснется он глухой ночью на непривычной высокой койке, а внизу, на кошме, жена тихо-тихо, еле слышно убаюкивает колыбельной песенкой хныкающую дочку. И Союн чувствует, как светлеет его душа, и долго не может уснуть.
Благослови, всевышний, бессонные материнские ночи!..
Однажды Герек до того устала, лелея раскапризничавшуюся девочку, что не заметила, как забылась. Очнулась она, словно от резкого толчка. Предрассветная синь лениво втекала в окошко. Взяв Джемаль на руки, Союн чужим, странно нежным голосом ласкал ее:
— Цветок мой, умница моя, сладенькая моя…
С женой он так никогда не разговаривал, но Герек не обиделась, а улыбнулась сквозь слезы:
— Отец, ложись, на вахту ведь скоро!
Конечно, она не утерпела, выдала тайну Айболек, та рассказала брату. Мухамед веско заметил:
— По всем статьям это невозможно. Значит, в голове Союна происходит реакция.
Айболек ничего не поняла, но осталась удовлетворенной таким ответом…
А у Герек душа изболелась за мужа, видела, как он старался скрыть от экипажа земснаряда, что теряется, не умеет работать, чуяла, что страдает его гордость.
Раз Союну велели перекатить на берегу железную бочку с горючим. Бился он, бился, пять потов сошло, а бочка, словно привинченная к песку, не шелохнулась. Подошел ленивой походкой Витя Орловский, отодвинул плечом Союна: "Браток, ну-ка посторонись!", сунул под бочку лом, и бочка запрыгала мячиком.
Герек так бы и метнулась через борт помочь мужу.
Но застеснялась…
В субботу была получка: кассирша, пожилая, рыхлая, в белом платочке, расположилась на пустом дощатом ящике в тени тутовника; первым в очереди, разумеется, очутился Мухамед.
Через минуту он ворвался в каюту, где в полутьме изнывали от жары и безделья Герек и Айболек. Посеревшая от пыли сетка туго обтягивала его мускулистое тело, обросшее жестким вьющимся волосом, на голове — мятая-перемятая, купленная не вчера, так позавчера соломенная шляпа. Из карманов кенафовых галифе, из-за голенищ сапог сорок пятого размера торчали перевязанные суровыми нитками пачки денег.
— Трофеи вроде неплохие? — улыбнулась Айболек.
— Я не Джунайт-хан [23] , чтобы обирать покоренные народы! — важно провозгласил Мухамед. — И вообще, в дни, когда мы приближаемся к коммунизму, подобные разговоры с политической стороны неуместны!.. А ну, невестушка, эй, сестренка, снимайте сапоги!
23
Один из главарей басмачевских отрядов.
Он
— А байско-феодальные пережитки уместны? — рассердилась сестра.
— К подобной проблеме можно относиться по-разному!
Герек и Айболек со смехом и шуточками все-таки стащили грязные сапожищи и убежали мыть руки.
А тем временем Союн сидел на берегу, прикрыв правое колено тельпеком, и напряжено размышлял, причитается ли ему зарплата, не оштрафовали ли его за аварию с тросом? Конечно, можно было прямо спросить кассиршу, но напала робость… В канале волна гнала волку, волна давила волну, и от этой непрестанной ряби так сладко кружилась голова.
"Здесь красиво, — думал Союн. — Вон за каналом горы, а на юге Каракумы. Там тоже красиво. Слаза создавшему твердь и воды!.."
Он не осмелился сказать, что теперь сам создает воды.
— Союн Кульбердыев! — протяжно позвала кассирша.
Колебаться больше невозможно. Союн встал, с досадой заметил, что как-то противно ослабли ноги. Старость, что ли? Пожалуй, рановато.
А старушка кассирша с удивленной улыбкой рассматривала подходившего матроса. На нем толстые портянки, чокай с кисточками, халат без подкладки, широкий, из шерсти сотканный женою кушак, на макушке коричневый тельпек.
— Союн Кульбердыев?
— Я, я Союн Кульбердыев.
— Дети?
— Сын — дети, дочь — дети! — Союн поднял вверх два пальца.
— Правильно. Распишитесь!
Рука, со школьных лет не державшая пера, дрожала, Союн начертил латинские письмена, как его учили в ту далекую пору [24] . Деньги он не пересчитывал, это было бы неприлично по отношению к почтенной женщине, взял обеими руками, приложил пачку к вспотевшему лбу.
24
Сейчас в Туркмении русский алфавит (на момент написания книги — прим. ANSI).
— Идем в мою каюту кокчай кушать, — пригласил Союн.
— Спасибо, спасибо! — Кассирша показала на соседний земснаряд, и он понял: нужно туда идти выдавать деньги.
В знак благодарности он еще раз поклонился.
Все Кульбердыевы собрались в его каюте, ждали старшего.
— Начинаем семейный совет! — объявил Мухамед.
— Зачем?
— Рассмотрим финансовое состояние. Деньги, полученные из государственной кассы, сдадим в домашнюю кассу. Определим сообща статьи расхода. Есть возражения? Принимаем. Как говорится, "старший начинает, младший продолжает". Айболек, записывай!..
— На собраниях молчишь, а сейчас, гляди, разболтался! — фыркнула Айболек.
Брат бросил на нее, дерзкую, огненный взгляд.
Союн, баюкая на коленях Джемаль, спросил, развеселившись:
— Где касса, кто кассир?
— Чемодан — касса, Айболек — кассирша! — воскликнул Мухамед.
Баба сидел с безучастным видом, словно денежные дела его не касались.
Первым бросил пачки в раскрытый чемодан Мухамед, однако несколько бумажек отделил, бережно припрятал.