Люди Солнца
Шрифт:
– Голый ступни Земля даёт вешный сокровиш. Девойшкам – особенный красота. Малтшик – рыцарский сила.
– А я не могу босиком! – воскликнул Тоби, маленький поэт и мечтатель. – У меня на одной ноге рана!
– Отин рас мошно байшмаки, – кивнул успокаивающе фон Штокс.
И мы, закончив трапезу и помолившись, вышли в залитый солнцем двор. Спустя пять минут, выводя из конюшни осёдланных лошадей, я со всплеском умиления в сердце увидел презабавнейшую картину. Неуклюжий и долговязый, в нелепом жёлтом кафтане, в малиновой треуголке и босиком, шагал по главной улице замка фон Штокс. За ним, вытянувшись цепочкой, семенили деловитые
Переглянувшись с Давидом и дав детям пройти, мы поднялись в сёдла и медленно двинулись вслед.
Доехали сначала до фермы. Здесь снова взяли Готлиба, который вынес приготовленный к путешествию груз. Взяв для этого груза лишнюю лошадь, потянули ровную и прямую стрелку пути – туда, куда звало нетерпеливое любопытство, – к пещере в боковой стене обрыва над невеликим ручьём.
Добрались. По открытому в прошлый раз Робертсоном пологому спуску въехали в ручей. Какая мирная лесная картина! Снова легко дымит аккуратный, на камнях возле воды, костёр, и висит над ним котелок с кривой дужкой из проволоки.
Теперь Хью возился у огня. Услышав топот копыт, он выпрямился, всмотрелся и, расплывшись в улыбке, бросился шлёпать босыми ногами по воде к нам навстречу.
Перегнувшись в седле, я протянул ему сверху руку.
Готлиб слез, подошёл к лошади с грузом и поманил подойти Хью. Тот, понимая, что груз для них, радостно поспешил к нему. Готлиб дёрнул концы каболки, распустил узлы и Хью, простонав, подхватил большой ивовый короб, а Готлиб с другой стороны седла подхватил его противовес – громоздкий парусиновый тюк с картофелем.
Немедленно прибежали выползшие из норы копатели, помогли перенести снятое с лошади на поляну. И вот над поляной раскатился шум восторженных восклицаний! Из открытого короба на песок переместились и легли живописным рядком: анкер с солью; анкер с сахаром; четыре ярко-жёлтых, поблёскивающих восковым покрытием круга свежайшего сыра; стопа из четырёх завёрнутых в белые чистые полотенца ещё горячих хлеба; корабельный продуктовый ящик с хорошо высушенной лапшой; такой же ящик с морковью и свёклой; такой же ящик с отборными красновато-жёлтыми ядрами лука; лыковый, плотного плетения туес с крышкой, прикрывающей четыре десятка сырых куриных яиц; второй такой же туес с сушёным горохом; бочонок с мукой; тучный копчёный окорок и пять бутылок превосходного дорогого вина.
Спустившись с седла я, так же, как Готлиб, потянул каболку и, распустив узлы, снял тюк из четырёх толстых шерстяных одеял, плотно утянутый в скроенный шатром огромный кусок просмолённой непромокаемой парусины. Отнёс на песок, распустил обвязку. Без слов показал копателям, что внутри кокона из одеял прячутся две лопаты с лёгкими клиновидными лезвиями из прочнейшей оружейной стали и гладкими черенками, выточенными из сухого самшита.
Вернулся к лошади, снял второй тюк-противовес. Отнёс его в отдаление от костра, развязал. Подошедшие мои новоявленные егеря увидели четыре короткие крупнокалиберные аркебузы – для стрельбы картечью (лучшее оружие для отражения лесного нападения лихих бродяг или диких зверей), и четыре широких пояса с гнёздами, в которых поблёскивали в каждом по двадцать пять медных цилиндров с уже отмеренными пороховыми и картечными зарядами.
Давид позвал со своего седла, и двое бывших моих грабителей подбежали к нему и помогли слезть на землю.
Снял и он приготовленное ищейкам по золоту шервудское имущество: состроенный из двух широких, в ярд длиной, толстых дубовых досок щит, в углах которого откидывались на шарнирах острые металлические клинья-ноги, и новенький, довольно большой котёл из оружейной опять же стали, внутри которого находились: пузатый кувшин мёда; пять твёрдопрессованных плиток чая и два топора: лёгкий, для стёсывания коры, и тяжёлый, на длинной прямой рукояти, для валки толстых стволов.
Минута, другая – и вот возле костра встал, воткнув в песок клинья-ноги, крепкий маленький стол. На него выложили мёд и чай, а топоры отнесли к аркебузам. Котёл был омыт в ручье, наполнен водой до половины и водружён над огнём.
– Такой котёл обновить – это целый праздник, – сказал один из помощников Хью. – Останетесь? Как вы относительно чая?
Я бросил совещательный взгляд на своих спутников. Потом кивнул вопрошающему:
– Останемся. Чай в лесу – вещь чудесная.
Все помыли в ручье руки, сели кто на чём вокруг стола. И, пока грелась вода в котле, соорудили незатейливую закуску: на расстеленное «шервудское» полотенце наломали хлеб, на второе полотенце положили тяжёлый копчёный окорок (стол заметно ушёл в песок одной ножкой, и его быстро выправили), и откупорили две бутылки вина.
– Боже, благослови, – сказал я и перекрестил стол, и все сидящие за ним перекрестились.
Разлили вино в две медных кружки, две деревянные пиалы и три оловянные миски.
– Хью! – бодро сказал я. – Прими ещё один подарок. От меня лично.
И, достав из-за пояса, подал ему прекрасный полированный морской нож в кипарисовых ножнах. Широкий, тяжёлый. Он медленно протянул руку, взял. Я кивнул Готлибу, и он быстро переставил поближе к Хью окорок (стол снова «поплыл» на песке, и его поспешно выровняли).
Хью своими синими, глубоко запавшими глазами неотрывно смотрел на меня. И я ему сказал:
– Поскольку ты главный на этой поляне, произнеси тост.
Он положил рядом с окороком вытянутый из кипарисового чехла нож. Тот ярко блеснул синевато-зеркальной щекой. Взял кружку с вином. И, глядя в эту свою кружку, глухо сказал:
– Дети голодные. И у меня, и у них тоже – (кивок в сторону помощников). – И вот я позвал их на грабительское дело, и они пошли. Любой другой владелец имения… – Он махнул широкой, как лопата ладонью. Повёл головой в сторону. – …Лежали бы уже давно простреленные, как та лиса…
И вдруг, поставив, почти бросив кружку на стол, закрыл лицо широкими, в мозолях и шрамах руками.
Все сидящие за столом в неизбежном смущении стали переглядываться, чтобы не смотреть на него. А я смотрел. Долговязый, худой, костистый как лось человек стал вздрагивать, в своей старой рубахе, с дырами от разъевшего её пота. Ладони так, что побелели пальцы, прижались к лицу. Послышался всхлип и перешёл в стон. Я рванулся со своего места и, подскочив, обнял его и потянул из-за стола. Он и сам, спеша скрыться, прянул и я, подхватив со стола наполовину опустошённую бутылку с вином, повлёк его прочь.