Люди сорок девятого
Шрифт:
– Они будут косо смотреть на вас. Я должен уехать.
– Ты - не ехать. Мне все равно, что они говорить. Нельзя, чтобы быть стыдно перед собой, - в ее голосе звучали железные нотки.
– Спасибо... Вы так много сделали для меня...
– Морган перевел дыхание и пошел дальше, опираясь на руку женщины.
– Но я все же...
– Берегись!
В следующую секунду он уже сидел на земле рядом с миссис Черрингтон, а мимо на угольно-черном урагане в облаке сверкающей снежной пыли промчался всадник и, резко затормозив, развернул скакуна, уставившись на едва не сбитых им людей.
– Куда ты смотреть, Джонатан Линдейл!
– закричала миссис Черрингтон, вставая и отряхивая с платья снег.
– Ты иметь свой глаза на затылок?!
Морган поднялся на ноги и, прищурившись, внезапно узнал этого человека.
– Прошу меня извинить, миссис...
– Линдейл был немного смущен: полностью захваченный своими мыслями он не замечал ничего вокруг. Конечно, следовало бы спешиться и помочь женщине встать, но взгляд его наткнулся на того самого чужака - янки, и демон снова завладел Джонатаном, заставив двинуть жеребца на парня. Морган быстро отступил в сторону, схватил удила под самой мордой коня, и глаза двух мужчин снова встретились.
– С дороги, янки!
– крикнул Линдейл, хватая хлыст, висевший на передней луке седла.
– А почему должен убраться я?
– отвечал Морган, задыхаясь от ярости.
– Мы выиграли войну! Мы - не вы. И сохранили Союз! Страна не разделилась. Без нас люди никогда не двинулись бы на Запад, и...
Морган осекся, пытаясь придумать еще что-нибудь, потом нашелся:
– Черт возьми, да вы же людьми торговали, чертовы бунтовщики!
Удар попал в цель, залив смертельной бледностью резкие черты Линдейла. Да. Ему было хорошо тогда, в сонном покое Джорджии, но все же Юг таил свою ловушку...
Джон не помнил точно, когда именно в его сознании возникла эта болезненная раздвоенность. Странствуя с отцом, он привык жить в мире свободных людей, и что-то в нем восставало против рабства, кричало, что один человек не может владеть другим. То, что чернокожие были людьми, немного другими, подчас странными, но все же людьми, он убедился вскоре после приезда к деду. Но даже в Библии, как утверждал на проповеди местный священник, было оправдание рабству для потомков Хама, а Джонатан Линдейл-младший был все же южанин и белый человек, унаследовавший от деда и предков, которых никогда не видел, многие предрассудки Юга, представления южан о добре и зле. Он по привычке относился к слугам несколько свысока, но так повел себя бы и с белыми, никогда, впрочем, не позволяя себе ударить или оскорбить кого-нибудь, какого бы цвета человек не был. Джон вообще боялся сделать что-то не так в этом странном мире, куда привела его судьба. Он подружился со старым слугой деда и часто сидел возле хижин работников, слушая песни, гимны, сказки, но никогда ему не приходило в голову отпустить всех, да еще по приказу янки. Ричард Линдейл и так понемногу освобождал рабов, тех, кто служил верой и правдой много лет.
И все же одно яркое воспоминание преследовало Линдейла - младшего как наваждение, всякий раз, как он думал об этом: один сосед, которого все сторонились из-за несносного характера. Ему, Джону, четырнадцать, он лежит на земле, скрытый высокой травой, и, задыхаясь от ярости и отчаянья, сжимает в потных ладонях ледяную ружейную сталь, понимая, что вот он - тот самый момент, но зная, что не сможет, не в силах сделать то, что должен, и этот нелюдимый сварливый старик, несколько часов назад забивший на его глазах человека, останется жить.
Джонатан нашел выход в той же формуле, что его отец и дед: белые плантаторы по собственной воле отпустят чернокожих, когда время придет. Тогда он считал, что это возможно, хотя и слышал много историй о разлученных семьях, о жестоких хозяевах и не питал иллюзий на счет рабства. Джон просто верил, что все решиться само собой. Мирно.
Не вышло. Теперь он знал, что на самом деле шансов не было никогда.
– Да!
– злорадно воскликнул Морган, увидев, как изменился в лице его противник.
– Именно так, ты, работорговец поганый! Привык, наверное, рабов бить, думаешь, и со мной это пройдет? Не надейся...
Он осекся, увидев, как неуловимо изменился взгляд всадника, и занесенная было рука с хлыстом опустилась.
– От чего ты бежишь, янки?
– внезапно спросил Джон Линдейл. Лицо Моргана покрылось красными пятнами.
– Что?..
– пробормотал он невнятно.
– Все эти слова о стране и Союзе... Да это же бред, - словно размышляя вслух, произнес Линдейл.
– И ты тоже в них не веришь, по глазам видно, хотя почему-то очень хотел бы убедить себя в обратном...
Волосы зашевелились на голове Моргана. "Неужели он ЗНАЕТ?" А потом последовали те самые слова...
– Мне кажется, - задумчиво продолжал Джонатан Линдейл, - мне кажется, у тебя за спиной кровь...
– Проклятый реб!
Мгновение - и Морган, выпустив удила, прыгнул вверх, стремясь выхватить револьвер из кобуры Линдейла, но Джон резко стукнул его по голове рукояткой хлыста, и парень приземлился в снег, а в следующую минуту, когда он был готов повторить атаку, руки миссис Черрингтон вцепились в его куртку.
– Джонатан Линдейл!
– крикнула она.
– Никогда не быть о вас высокий мнение, но не думать, что вы нападать на раненый...
– Прошу меня извинить, миссис, - Линдейл прикоснулся к шляпе.
– С тобой, янки, увидимся, когда ты будешь твердо стоять на ногах... Мне стало более понятно, как ты додумался вступить в ряды синебрюхих. Война - она ведь все спишет.
И снова только крепкие пальцы миссис Черрингтон сдержали ярость Моргана. Джонатан Линдейл резко развернул вороного, взметнувшего вверх снежную пыль, преломившую радугой солнце, и с оглушительным, продирающим до костей кличем южан помчался прочь из города.
– Я убью тебя, Джонатан Линдейл, - со злостью процедил сквозь зубы Морган, поднимаясь с помощью миссис Черрингтон, которая проводила всадника долгим взглядом.
– Плохой человек. Sehr schlecht, - она невольно перешла на тон, которым разговаривала с детьми.
– Ты - не связываться с ним.
Морган поглядел вниз, на рубаху, и вздохнул с облегчением - швы не разошлись, рана не открылась, но сил тоже не было, и он снова сел в снег, почувствовав, что бесконечно устал. Внезапно стрелок понял, будто только что открыл глаза, что в первый раз за много дней вышло солнце, и это поразило его в самое сердце: поглощенный собой и своей ненавистью, он не видел ничего вокруг... Господи, как прекрасно сверкает чистый снег... Излом истекающего кровью солнца в стекле... Сколько же лет он пропустил, убегая от своего страха.