Люди сорок девятого
Шрифт:
Она положила ему голову на плечо.
– Тебе бы понравиться, если бы ты тяжело заработать сотню долларов, а те, кто не хотеть работать, сказать бы, что ты должен делиться. А то и вовсе, отняли бы деньги, а тебя убили? Просто так, потому что ты богатый? Или так поступить бы с твоими детьми, потому что ты оставить им то, что нажил... Неважно, каким путем. Нельзя осуждать других, каждый сам выбирать свой путь. Что, если бы люди ненавидеть тебя только за это?
– Я бы пристрелил их, - не смог сдержать эмоций Морган.
– Вот, - миссис Черрингтон быстро поднялась на ноги и вернулась к тесту, - когда возникать идея делить чужие богатства, она очень быстро захватывать многих, но никто из этих многих не думать разделить между всеми свои личные деньги или свою власть, если им внезапно удаваться это заполучить. Это в природе человека. Если бы все согласится делиться, довольствоваться малым, давать другим деньги и товары просто так... Так не бывать. Я перебраться во Францию, но они и там не оставлять меня в покое. Тогда я быть уже замуж, достаточно взрослая. Они восставать, грабить, убивать, их громить, расстреливать...
Она задохнулась, борясь со злыми слезами, потом, усилием воли одержав верх холодно продолжала:
– Полиция прекратить беспорядки и разогнать бунтовщиков, они пытались снова, но победи они, все повторилось бы, только наоборот.
– Открыл, - Морган выпрямился и откинул крышку, бросив железку в ларь. Стук снаружи смолк, запах еды стал почти нестерпимым. Слова миссис Черрингтон сбили его с толку, он не мог не верить ей, но в то же время боялся потерять стабильный и понятный мир, созданный его воображением.
– Спасибо, - улыбаясь, она вытерла белые от муки руки о фартук, - вы очень помогать. Вы заходить столовая. Ужинать с нами.
Морган вышел в прихожую, раздевшись, прошел в довольно большую комнату и сел на стул в углу. Мистер Черрингтон, подбрасывавший дрова в камин, на секунду оглянулся, но, не говоря ни слова, продолжил скармливать огню толстые березовые поленья.
– Как у вас дела, мистер Черрингтон?
– спросил Морган, чтобы быть вежливым, хотя, по большому счету, ему было наплевать, что думает о нем этот человек.
– Спасибо, ничего...
– его голос был очень холоден.
– В лавке все по-прежнему, а что до перспектив... Вы же были в церкви...
"Хотя вас туда и не звали" - явственно повисло в тишине. Мистер Черрингтон закончил свое дело и сел во главе стола. Они оба недолюбливали друг друга, и оба знали это, но ради миссис Черрингтон установили, не сговариваясь, перемирие, согласившись терпеть друг друга.
– А что вы думаете по поводу перспектив?
– Морган решил воспользоваться перемирием и узнать о положении дел.
– Мистер, - Черрингтон прикрыл глаза и устало откинулся к стене, - мы устали от войны. Все, чего хочу я - тихо жить со своей семьей на этой улице, состариться, глядя на то, как взрослеют мои дети и внуки. Торговать, а не воевать. Я слишком долго сражался - четыре года боев... Не хочу вспоминать. А она... Мистер, ей пришлось в этой жизни еще хуже, и она ничего не забыла, хоть и молчит о прошлом. Кое-что я все-таки узнал. Сначала она уехала из родной страны, потом в силу обстоятельств оставила Францию. Из-за войны с Пруссией и революции 71 года... Говорит, все как будто сошли с ума. Ее муж - француз держал бакалейную лавочку, а потом начались волнения. У одних их соседей крышу сорвало взрывом, у других пушечное ядро прошило дом, у третьей семьи расстреляли двух сыновей, случайно оказавшихся среди бунтовщиков... Однажды муж вышел из дверей лавки, и его застрелил человек, живший напротив, потому что посчитал бакалейщика полицейским осведомителем.
Здесь война закончилась, следующей не предвиделось, зато открывались неограниченные возможности. Она подумала: "а почему бы нет", продала лавку за бесценок, отдала все деньги за путешествие на корабле и приехала сюда с маленькими детьми. Но города на Востоке наводнены людьми, когда я их встретил, они перебивались, чем придется. Через год мы поженились, только вот жизнь лучше не стала. Я не мог найти себе подходящую работу. Мария работала на всю семью, она стирала, убирала дома, сидела с чужими детьми, работала иногда на трех работах, но никогда не жаловалась... Знаете ли, мистер, как это больно, когда ты не можешь содержать семью? Когда жена приходит поздно вечером, уставшая, и занимается домом по ночам, потому что днем времени не хватает... Я молился о том, чтобы нашлась доходная должность для меня, но находилась только черная работа, да и то только на несколько дней, а потом снова начинался ад. Но мы сумели отложить деньги на фургон и, как только их оказалось достаточно, двинулись на Запад. Теперь наш дом здесь, и эту дикую страну я полюбил, как мой родной штат Нью-Йорк, и я никуда отсюда не уйду. Это я знаю наверняка.
Он умолк. Его взгляд блуждал по комнате, и Морган вдруг понял, что чувствовал этот человек. Этот скромный, невзрачный дом был его, большинство мебели Черрингтон сделал сам, даже эти стены, пол, крыша были созданы им, и он не хотел снова лишиться всего из-за ссоры, в которой не участвовал.
– Линдейл... Какая его сторона?
– спросил Морган, стремясь переменить тему разговора.
– Линдейл?
– мистер Черрингтон задумался, сосредоточенно раскуривая трубку.
– Линдейл - фигура загадочная. Никогда не знаешь, чего от него ждать. Содержит бордель, но ведет себя как джентльмен, с дамами особенно. Он не любит янки, но терпит людей и с "Ленивой М", и из Сван-вэлли и без всякой заминки вышвыривает из салуна драчунов, к какому бы лагерю они не принадлежали, поэтому в его заведении крупных побоищ не бывает: даже самые отчаянные сорвиголовы ведут себя там, как мышки. Он старается казаться нейтральным, и это можно объяснить жаждой наживы, но по вечерам играет с маршаллом в покер, частенько возвращая ему проигрыши и угощая бесплатным виски, как говорят. А наш "служитель закона" на содержании у Макклахана, босса "Ленивой М"... Если дело дойдет до драки, я не берусь предсказать, чью сторону возьмет Линдейл. У меня от него мурашки по спине бегут: от этого человека смертью за милю пахнет.
Морган вынул из кармана готовую самокрутку и закурил, откинув свой добротно сделанный стул к стене.
– Вам не следует бояться меня, мистер Черрингтон. Я не причиню вам неприятностей: завтра на рассвете я уеду, и мы больше никогда не встретимся. Я вас понимаю: неприятно, когда в доме, где живут ваши дети, витает запах смерти.
Слабый шорох юбок удержал слова, которые хотел сказать мистер Черрингтон, чтобы загладить свою бестактность по отношению к гостю - в конце концов, он тоже человек. Эти слова застыли навсегда, оставшись не выслушанными. Миссис Черрингтон появилась в дверях, неся блюдо с яблочным пирогом, при виде которого у Моргана потекли слюни: горячим, с золотой корочкой, нарезанным крупными белыми пористыми кусками, источающими тонкие струйки ароматного пара. За матерью вошла Жаклин с подносом, на котором стоял старый сервиз, потом появились и Мари с Люсьеном. Все члены семьи заняли места за столом, и мистер Черрингтон прочел молитву. И вот, сидя в этой теплой и уютной, хотя и небольшой гостиной, Морган впервые за многие годы с той ночи, когда на его шее затянулась петля, почувствовал себя в безопасности. Это было новое, приятное ощущение - просто сидеть здесь, есть пирог, запивая его крепким горячим кофе, глядеть на сонных детей, ерзавших за столом, на малышку Мари, спящую у отца на коленях с куском пирога в руке... Просто сидеть молча и слушать разговоры о ценах, о новом пальто для Люсьена, о том, что до весны не подвезти новых товаров, потому что перевал "Кроличьи уши" обледенел, а скоро его вообще завалит снегом, но на складе при лавке товаров полно и можно всю зиму продавать что угодно в любом количестве, и так далее, и тому подобное...
Время остановилось: не надо было никуда спешить, и вечер тянулся, тянулся... Но, случайно взглянув на часы с кукушкой, висящие над комодом, Морган увидел, что время не замерло окончательно, и в его душе разлилась горечь, отравившая все. Достав из кармана фляжку, он исподтишка начал разбавлять кофе виски, и, по мере того, как доля горячительного в этом напитке неуклонно возрастала, все вокруг затуманилось и время снова остановилось. Ему всегда хватало нескольких стаканов, чтобы слегка захмелеть. Контуры предметов становились все бледнее и бледнее, пока не растворились совсем. Голова, да и все тело стали невесомыми, он чувствовал, что обрел, наконец, свой мир Абсолютной свободы, о котором они с Джеком мечтали, что поднимается над землей и летит к звездам... Выше, выше...