Люди среди людей
Шрифт:
– В конце концов да. Обмывать дома и улицы из пожарных шлангов сулемой и карболкой перестали. Но после Малковалы все эти дорогостоящие глупости снова пущены в ход. Фирма «Лили - медикаменты», очевидно, процветает.
– Понимаю, понимаю, - тихо, будто про себя, произнес Мечников.
– Конкуренция… Я так и думал. Так вот, Лили был тут не далее как вчера, и разговор шел, в частности, о тебе.
– Мистер Лили так любезен…
– Не очень-то он любезен, хотя и ластился, как кошка. Короче, он пронюхал о наших затруднениях и предложил снабжать институт химикатами и питательными бактериальными средами на самых льготных условиях. Он говорит, что давно интересуется микробиологией.
Да, к микробиологам мистер Лили действительно неравнодушен. Еще пятнадцать лет назад советник Британского
– Повторяю: фирма «Лили - медикаменты» предлагает выручить институт.
– И доктор Ру соглашается на это?
– Эмиль готов на все, только бы институт не терпел ни в чем недостатка.
– Какие же предварительные условия поставил Лили?
– Он не облек это в форму условий, но когда разговор зашел о тебе…
– Случайно?
– Думаю, что нет… Он, как бы между прочим, сказал, что твоя история в Индии сугубо политическая. Что наказали тебя совсем не за Малковалу, а за связь с противоправительственными элементами. Что в Англии собрано большое досье о твоей неблагонадежности и, возможно, парламент даже опубликует со временем некоторые материалы.
– И Ру поверил такой чепухе?
– Ты мог только что в этом убедиться.
– Но Лили лжет. Я не был связан пи с одной политической партией, с тех пор…
– Вот именно! С тех пор, как мы с тобой ехали на пролетке по Одессе и ты не пускал меня на Спиридоновку, в жандармское управление.
– Но с той поры прошло…
Мечников прекратил свое кружение и остановился рядом. Искреннее сочувствие, какое-то даже сострадание отразилось на его лице, когда он прикоснулся к руке ученика.
– Бог с ним, с этим Лили. Но мне-то, Володя, ты можешь сказать правду? Любую правду…
Было почему-то стыдно видеть Илью Ильича в позе просителя, и в то же время грела мысль: учитель не равнодушен к его судьбе.
– Тебя подозревают в сговоре с врагами правительства, у которого ты состоишь на службе. Подумай, Володя, к лицу ли это исследователю, питомцу Института Пастера? Знаю, знаю, ты скажешь, что служишь индийскому народу. Но как ни крути, а жалованье платит все-таки английская казна. К чему же вся эта фронда?
Хавкин засмеялся, обнял учителя за плечи. Милый Илья-пророк, до чего же благонамеренным сделал его либеральный климат французской столицы! Ну как его успокоить, как доказать ему, что его ученик не знается ни с какими «злыми дядями»? Правда, лет восемь назад, во время очередных нападок на противочумную вакцину, весьма левая для Индии газета «Кесари» действительно поддержала прививки. Редактор-индиец, по фамилии Тилак, разослал тогда несколько сот анкет индийским и европейским врачам с просьбой ответить, как действовала вакцина на их пациентов. Большинство ответов были положительными, и газета в благожелательном тоне сообщила об этом читателям. Ни Тилака, ни его доверенных врачей Хавкин в глаза не видал. Кстати, газета даже выходила в Пуне, а не в Бомбее. Но недобросовестные господа, вроде мистера Лили, быстренько превратили эту историю в политический донос. Старинный и проверенный способ: лучшие сорта лжи готовятся из полуправды. Грубая работа, и, право, жаль, что Эмиль Ру не разобрался в фальшивке.
– И тем не менее ты едешь сегодня в дом Кришнавармы?
– Я не знаю об этом доме ничего дурного.
– Ничего дурного? Да ведь это те же народовольцы, анархисты, социалисты, называй их как хочешь, только на индийский манер!
– нетерпеливо выкрикнул вдруг Мечников.
– Эти эмигранты такие же политические шулера, какие в девятьсот пятом подбивали наших крестьян грабить мое имение под Киевом…
Сам застеснявшись своей вспышки, Илья Ильич отвернулся к окну. Хавкин знал: загорается Илья Ильич, как и успокаивается, быстро. Не надо только вступать с ним в спор. Да и спорить, собственно, не о чем: Мечников-ученый так же мало знает об индийских эмигрантах в Париже, как Мечников-землевладелец о «своих» крестьянах, которых он не видел уже двадцать пять лет. Ну вот и оттаял. Теребя бороду, сказал смущенно:
– Дело твое, поступай как знаешь. Я думал только, что для репутации твоей лучше было бы…
– Отправиться к вам на дачу и за десертом попросить прощения у мосье Ру, - чуть поддразнивая учителя, подхватил Хавкин.
– Не сердитесь, Илья Ильич, я приеду, непременно приеду. Но только не сегодня. Не обессудьте… А что до Кришнавармы, то симпатии у меня к нему все-таки больше, чем к иным членам британского парламента. Ольге Николаевне поклон.
Клера в вестибюле он уже не застал. Швейцар (появилась в институте и такая должность) сказал, что высокий господин что-то долго писал, пристроившись в оконной нише, потом сорвался с места и убежал, размахивая бумажными листками. Все это очень походило на Анри. Вероятно, зря времени журналист не терял, но прояви он еще немного терпения, и мог бы узнать, что грустное пророчество его сбылось: институт не подал руку помощи своему воспитаннику. Прощаясь, Илья Ильич снова говорил о своем доверии, о необходимости встретиться с Ру в неофициальной обстановке и открыть ему глаза. Но все это больше свидетельствовало о добросердечии самого Мечникова, нежели об отношении дирекции Института Пастера к бывшему государственному бактериологу Индии.
Хавкин надел плащ и в раздумье остановился посреди большого, темноватого в этот осенний день вестибюля. До семи вечера он свободен. Надо вернуться в гостиницу и написать несколько писем, в том числе и очередное (какое по счету?) послание сэру Морлею - секретарю его величества по делам Индии. Постылая переписка, постылая, никчемная свобода, пустота, которая вот уже три года изо дня в день заполняет его жизнь. Руки истосковались по настоящей работе, в голове теснятся интересные замыслы. Ждет Своего воплощения вакцина против тифа; надо бы попробовать вакцинацию против воспаления легких. Но для этого нужна лаборатория, виварий, деньги. Конечно, можно пойти работать в чужие лаборатории. Его давно зовут в Лондонский и Ливерпульский университеты, приглашают немцы, приглашают шведы. Но тут начинается область переживаний, которую очень трудно постичь людям вроде Эмиля Ру. Прочно осесть на одном месте, обрести службу, заработок, профессорское звание - значит безмолвно примириться с обвинением в убийстве тех девятнадцати. На это никак нельзя согласиться. Ни за что! Пока он нигде, пока звучат запросы в Палате общин и со страниц газет, правительство не в силах замолчать неприятную историю в Малковале или полностью свалить на него всю вину. Оно обороняется, маневрирует, оправдывается, оно вынуждено привлекать в качестве арбитров ученых и публиковать их заключения.
В какой-то степени это напоминает ситуацию с тем немецким социалистом, которого осудили на днях за антивоенную брошюру. Как его?… Либкнехт. Ну да, Вильгельм Либкнехт.
О нем много писали в газетах. Беднягу приговорили к тюремному заключению, но он как будто даже остался доволен. Заявил, что судебная расправа - отличная пропаганда его идей. Брошюра, которую в иных обстоятельствах мало кто заметил бы, благодаря судебному разбирательству оказалась зачитанной до дыр. Что ж, в рассуждениях социалиста есть несомненная, хоть и печальная правда. На миру и смерть красна. Общественное разбирательство лучше пропагандирует прививки, чем губернаторские приказы. Заявления правительственных чиновников по поводу Малковалы становятся с каждым разом все менее доказательными и более беспомощными. Не сегодня-завтра мировое общественное мнение окончательно опрокинет непрочную стену официальных аргументов, и правительству придется уступить. А пока благодаря непрерывной «войне» люди всё больше узнают о вакцине, о ее благодетельном действии, а заодно о беззаконных действиях властей…