Люди, звери и зоологи (Записки на полях дневника)
Шрифт:
У медведя также настроение пропало совершенно и очень быстро. Он вообще забыл, зачем он, собственно, зашел в этот гостеприимный дом, и где вход-выход — тоже забыл. В какой позиции стоял, так прямо с низкого старта и стал выходить сквозь стену, через угол сруба. И вышел очень стремительно, а потом с ревом умчался вниз по распадку. Как еще себе об лесину башку не расколол?
Дядя Петя по-прежнему в хорошем настроении возвращается вечерком в избушку. Спускается с сопки. Все устроилось, думает, Лохматого пуганул. Сейчас чайку, да на бок минуток на шестьсот. А ни то, приемник послушать, радиостанцию «Тихий океан» —
Что же это делается, держите меня трое, а то и четверо! Пес кудлатый, вот надо же — все зимовье разворотил, да еще и печь как уделал, обормот дикой... Ну, напугал называется. Что же теперь, в снегу ночевать? Как один сруб-то соберешь? Вот как бывает...
Лохматый — зверь серьезный, с ним не побалуешь. В другую зиму дядя Петя на соседнем зимовье с Петровичем жил, на Чернобородовском кордоне. По ключу так называется. Там избушка хорошая, ладная такая, к двери маленький придел, крыльцо — не крыльцо, скорее навес-сени, обшитые горбылем, чтобы дверь не так сильно снег заметал. Дров можно небольшой запасец положить, лыжи поставить или ведро, если в избе мешает. Удобная избушка, ее лесники еще тамбовской называют! Лет десять назад в заповеднике бич один работал из Тамбова, знатный плотник, вот он избу и ставил. Щелей нет, все плотно подогнано, аккуратно, сухо. Пол настелил ровнехонький, а ведь доски-то топором тесал. Эту избушку тамбовской и прозвали. А сам мужик уехал из заповедника, не показалось ему чего-то.
Так часто бывает. Ходишь по просеке — чистая, широкая, затески хоть и старые, а сделаны удобно — видны издалека. Ровно протянута — что твой проспект. Все местные называют — Петряевская просека. Кто ее делал — Петрович, или Петров какой, иди Петр — никто давно не помнит. Может, и умер он уже два раза, а просека Петряевская стоит.
Вообще, избушки в Приморье редко больше десяти — пятнадцати лет держатся. Сыро все-таки, крыши обычно текут. После такого срока старый сруб раскатывают, новый ставят. Летом если, то обычное зимовье рубят два-три работника за неделю, много — за декаду.
А вот на Русском Севере избы в тайге подольше живут — лет по двадцать. Если, конечно, высоко над рекой. Когда ставят без ума, так что в половодье ее заливает, то нижние венцы скоро гнить начинают, считай — пропала изба в пять лет.
Так, в ту зиму дядя Петя и еще один егерь в тамбовской избе зимовали. Петрович за водой отошел на полынью, дядя Петя — на нарах кемарил. Слышит, Петрович в сенях скребется, потемки на дворе — никак ручку не нашарит.
— Чего копошишься, заходи.
Молчит Петрович, должно быть, обутки отряхивает. Отворил дядя Петя дверь в сени, а там — Лохматый. Скоренько захлопнулся от шатуна, да так и влупил с карабина всю обойму через доски. Косяк попортил. Уложил зверя, тот не рявкнул.
Тут Петрович с водой пришел, у порога о тушу запнулся.
— Вот я и прикидывал, чего это ты в избу палишь?
В самом деле шатуны дурные с голодухи. Как-то у дяди Пети на участке среди зимы заявился один такой лешак. Или охотники с берлоги подняли, или год худой выпал, кто знает, да так с осени и не ложился. Мотается зверь по участку, работать мешает. Того гляди голову открутит. Надо его решать. Оделся дядя Петя потеплее, продуктов на пару дней припас, карабин кинул на плечо и пошел за шатуном. Беспутный зверь, на месте не стоит, носится по сопкам, как нахлестанный жеребец.
И точно, три дня по следам ходил, медведь аж за перевал ушел — там дальний кордон. Знакомый лесник тоже жил там постоянно. У него мерин в осень пал, так лесник его прикопал за покосом недалеко от дома. А шатун набрел да раскопал, жирует на падали второй день.
Как на грех, поехал хозяин на санях сенца нагрести. Корову держит, как без сена? Остановился у стога, только начал накидывать, а Лохматый вывернулся из ельничка, да на него. Заскочил мужик на стог как белочка, вилами шатуна пугает, отбивается. Ружье-то в санях, а лошадка, ясное дело, на месте не стоит — подхватилась, когда кругом такие страсти кипят.
Наконец надоело Мохнатому лесника со стога обтрясать, околачивать. Да и вилами не сладко получать опять же. Отошел от стога. Мужик быстрехонько к дому, там как раз дядя Петя подоспел. Догнал-таки шатуна по следу на третий день. Смотрит — лошадь замыленная топчется, своей тени пугается, хозяин по дороге летит без ушанки. Простоволосый, вилы в руках, кричит чудно. Дядя Петя сразу и смекнул — здесь Лохматый, рядом где-то крутится, проказник.
— Здравствуй, дядя Петя. За Лохматым топчешь что ли?
— За ним. Гонял тебя?
— Два часа, черт дикой, на стогу продержал, все ухи отмерзли. Лошадку напугал. Пойдем чаю попьем, а там и стрелим. Он за покосом гулевает.
Попили чайку мужики, обутки перемотали, собрались идти.
— Слышь, дядя Петя, а что это ты затвор у карабина вынул, что ли?
— Да нет, зачем? Куда уж тут вынимать, на следу-то?
— Так нет затвора.
— Да ну? Утром от костерка уходил еще был, значит, выпал. Старый карабин-то. Ладно, обратно пойду — подберу. Давай из твоего тогда стрелим.
И стрелили. Тощий оказался шатун, меньше пяти пудов, как еще сам ноги таскал. Понятно, февраль на дворе, с чего тут жиры наедать.
Дяде Пете везло с косолапыми всю жизнь, прямо планида такая. С косолапыми что ни сезон, все истории. То по сопке, по тропе вверх поднимался да натолкнулся на зверя у свежатины — тот и бросился. Быстро так катит сверху, кабаном прет на четырех, сейчас замнет. Еле успел фальшфеер дернуть. Свернул от огня зверь в сторону, испугался.
В заповеднике некоторые сотрудники ходят с фальшфеерами. Где-то достают и таскают в кармане с отвернутой уже крышкой. Зверя кругом много — тигры, медведи балуют, мало ли что. А палить из карабина каждый раз не станешь — все-таки заповедник. Фальшфеер горит таким длинным жарким языком чуть не полминуты. Очень способствует сохранению заповедного режима при «скоротечных огневых контактах» с крупными хищниками. Успевай только за кольцо дергать!
Два момента надо учесть. Во-первых, не спутать ночной и дневной конец патрона. (Фальшфеер часто бывает двойной, закомпонованный в одной шашке. С «дневного» конца вылетает вонючий ядовито-оранжевый сигнальный дым — и все. Может быть, это хорошо, когда вы купаетесь в спасжилете в морских волнах. А вот как этот сигнал подействует на атакующее вас животное — нет пока ясности.) И во-вторых, дергая за кольцо или, того хуже, выхватывая эту штуку из кармана, можно легко мазануть «лезвием» огня по себе. Одежда прогорит в ноль секунд.