Люди, звери и зоологи (Записки на полях дневника)
Шрифт:
Иногда прилетит дятел, сядет на торец зимовья, стукнет разок-другой. Войдите! А я уже здесь! И слетит. Очень чуткая птичка, любой шорох или движение отгоняет его от избушки. Зато в лесу будет работать совсем рядом, на соседней лесине, только на другую сторону ствола от тебя перелезет и продолжает долбить. Иногда выглянет — стоишь еще? Ну, стой, стой...
Захаживали в гости и более солидные ребята из общества любителей овцеводства и кружка самодеятельности «Серые братья».
В пятнадцати метрах напротив двери заимки был сооружен небольшой навес для лошадей, тут же была составлена поленница. Вот между дверью и дровами и пролегала постоянная волчья тропа. Раз в семь — десять дней здоровенный кобель-одиночка проходил с низовьев Порши мимо нас, спускался с
Через три-четыре дня волк, окончив дела в верховьях Кондаса, возвращался обратно. Но почему-то во время обратного хода он сторонился избы, тропа его тогда лежала по Порше. Ночью любил греметь ведром, катать его по льду около проруби (рядом с прорубью всегда воткнут старый, «ледяной» топор — пробивать лед, на его ручке часто оставалось ведро). Наигравшись вдоволь, волк уходил еще затемно. Значит, опять через пять дней надо ждать его свежих следов около крыльца. Иногда из-за плохой погоды или снегопада следы не удавалось заметить. Ну, это ничего. Но если в хорошую погоду в условленный день по расписанию серый опаздывал, мы начинали волноваться: не случилось ли что?
Вообще, в округе жило несколько групп волков. Возле деревень, что на устье Порши, рыскала по дорогам семья из четырех волков: трое переярков и кто-то из родителей с ними. Севернее, в четырех-пяти километрах от избы, на Сывовской чисти, часто встречались следы супружеской пары, которая ловко давила зайцев-беляков, а также подозревалась в убийстве молодого кота-рысяка. Рысь неосмотрительно зашла на старую вырубку, где самое толстое дерево было в палец, а высотой в рост человека.
Да еще напротив нас, по той стороне Порши, слонялся молодой волчок, то ли некрупный самец, то ли крепенькая сучонка. Он обтаптывал края вырубок, много, но бестолково проверял бобровые поселки, часто гонялся по речному льду за беляками. Причем бросок начинал издалека, метров за сто. Дело явно безнадежное. Когда косой легко уносился за поворот, недотепа еще прыжков тридцать-сорок делал во весь дух... Охотник! Охотник! Ну, если здоровье позволяет, чего же не побегать?
С этим же волчком связан следующий эпизод. Один из рабочих маршрутов у нас пролегал как раз по его участку. Лыжня круто спускалась к пойме, но шли мы не спеша, так как надо было учесть следы, появившиеся за последние три дня. Для этого надо отличить свежий след от старого. Если снегопада нет долго, естественно, накапливается много записей в книге «актов гражданского лесного состояния». По следам кажется, что вокруг зверья, как на скотном дворе.
Конечно, отпечатки стареют, оплывают под солнцем, осыпаются, засыпаются кухтой, падающей с деревьев. Один и тот же след может выглядеть как старый на просеке, и как совсем свежий — под шатром еловых веток, в тени. Тут есть много маленьких хитростей, помогающих определить свежесть следов. Например, около избы и под деревьями после очередного снегопада прокладываешь «образцовую» следовую дорожку шагов в тридцать, четко впечатывая и подволакивая ноги, чтобы «стакан» следа имел выволоку и соответственно поволоку. А потом каждое утро, выходя на маршрут, сравниваешь, как выглядят твои вчерашние следы рядом с сегодняшними. Там — новый снегопад, прописи обновляются. Ну и глаз должен быть «пристрелян». Ясно, что более-менее достоверное тропление на бегу не сделаешь, если только по свежей ночной пороше, когда следы вообще редкость.
Вот тихохонько идем мы с Николаичем, ветерок к нам тянет от реки. Вниз крутой спуск. Вдруг смотрим, шагах в сорока ветки елок колыхнулись и кухта с них осыпалась, какие-то скачки слышно. Что за дела? Подошли, разобрались маленько. Серый дурачок шел по своим серым делам вдоль Порши и услышал наши шаги. С кем нас можно спутать, ума не приложу. Два мужика скрипят лыжами по снегу, как рота кабанов на марше, и ветерок-то от него. Нет, чтоб осмотреться. Куда там...
Кинулся вверх по склону к нам. Чуть-чуть с ног не сбил! Подъем одолел, на лыжню вымахнул —
Так себе был волчок, неумный. Не то что наш «избяной». Тот всегда потопчется перед чистым местом, прежде чем на реку выходить. Мало ли что...
Участки разных групп волков друг друга касались мало, так что заметных конфликтов не было. Кроме этих учтенных нами волков в районе работ крутилось еще несколько случайных зверей, но их маршруты не отличались регулярностью. Создавалось впечатление, что они тишком браконьерили в чужих угодьях.
Конечно, волки да сойки были не единственными нашими соседями в зимнем вологодском лесу. Нередко в окрестных лесах встречалась и росомаха.
Росомаха
Чудный зверь — росомаха. Никак ее не поймешь, что за характер. Не маленькая зверушка, но еще и не такая большая. Вроде не сильно смелая, а порой нагло ходит по лыжне, прямо по следу, подходит к избушкам, залезает под крышу — шарит...
У нас в европейской тайге росомаха вообще редкость, мало кто из охотников ее знает даже в тех районах, где зверь достаточно обычен. Южнее реки Сухоны, что протекает в Вологодской области, росомаха, видимо, не заходит. Обитает дальше к северо-востоку: по Архангельской области, по бассейнам Вычегды, Мезени, по средней и верхней Печоре, то есть через Коми АССР и за Урал. В Сибири росомахе никто не удивляется.
Северо-восток европейской части России по своему животному населению больше сходен как раз с Западной Сибирью, по крайней мере если не сходен, то скажем так: в средней тайге Русского Севера, особенно ближе к Приполярному Уралу, заметны сибирские элементы — это бурундук, кукша, росомаха. Сюда же добавляются птицы и звери северной тайги, фактически уже не тайги, а лесотундры: трехпалый дятел, бородатая неясыть, белая куропатка, северный олень. Эти районы очень интересны, интересны именно отличиями от южной тайги.
Впрочем, не надо быть каким-то особенным специалистом-биологом, чтобы увидеть, поработав в лесу неделю-две, что это совсем другой лес, чем, скажем, в Тверской губернии под Осташковом. Там ведь тоже тайга, но южная. Вроде и сосняки, и ельники, и клюквенные болота — все похоже, но не то.
И вот, в вологодской тайге, в теплой и дружной компании лесных хищников — бурого медведя, волка, рыси, лисицы — появляется росомаха. Не частый зверь, избегающий полей, сторонящийся деревенских околиц и лесовозных дорог. Многие хищники тайги жмутся к пойме, к реке, особенно зимой. Волки в глухие таежные массивы только по реке и заходят. Мелкие и средние куньи (выдра, хорьки, норки, горностаи и ласки) крутят по реке, по прибрежным завалам и зарослям. Пожалуй, только лесная куница явственно тяготеет к водоразделам, предпочитает зрелые ельники, чащу. Росомаха и тут отличается от всех — к реке совершенно равнодушна.
Когда рысь подходит к теплому следу, даже вчерашнему, она обычно не сразу решается через него переступить. Потопчется, пройдет вдоль, рядом с отпечатками метров пять — семь и только потом перепрыгнет через него, а то и совсем повернет назад. Когда же росомаха натыкается на лыжню, она, ни секунды не раздумывая, становится на нее и начинает отмеривать своей немного диагональной «трехчеткой» километр за километром. Если, конечно, направление движения ей подходит.
Вообще эти марш-броски, переходы росомахи — зачем они? Например, за однодневное тропление не получается выходить суточный ход зверя, то есть от лежки до лежки. Она может отмахать и двадцать и тридцать километров, не отвлекаясь на посторонние глупости.