Людовик и Елизавета
Шрифт:
Мы помним, что воспользовавшись минутой упадка духа царевны, Лесток выговорил себе право вступить в положительные переговоры с французским послом. Но в течение ночи он передумал и решил, что это уже успеется, что сначала надо подвести некоторый учет действительным силам заговорщиков.
С этой целью в один из ближайших дней в Смольном собрались все те, кто принимал искреннее, горячее участие в деле царевны. Помимо Елизаветы Петровны и самого Лестока, тут были: Александр и Петр Шуваловы, камер-юнкер двора Елизаветы Михаил Илларионович Воронцов, человек, очень много сделавший для царевны хотя бы тем, что, пользуясь большим
Разумеется, разговор велся о перевороте и шансах на него. Грюнштейн, служивший в роте Ханыкова, говорил, что его рота вся целиком пойдет за царевну, стоит только дать им знак. Со своей стороны, ручаясь за свою роту, Ханыков знал, что преображенцы все охотно пойдут за свою «матушку» и единственное опасение вызывает рота капитана Мельникова. Последний пользовался большим влиянием в полку и с ним приходилось считаться.
— Но разве его нельзя попросту купить? — спросил Лесток.
— Право, не знаю, — ответил Ханыков. — Правда, он испытывает тенерь очень большие денежные затруднения, но по существу он — честный солдат, и если не суметь заставить его по совести перейти на нашу сторону, то из-за денег он, пожалуй, этого не сделает.
— Ведь это — тот самый Мельников, который с отчаянной храбростью помог скрутить Бирона? — спросил Воронцов.
— Да, — ответил Ханыков, — мы оба были тогда в деле, только я командовал другим отрядом. Между прочим, на другой день я говорю ему: "Здорово мы с тобою обмишурились!" — "Чем?" — спрашивает. "Да как же, — говорю, — ведь Миних-то говорил нам об аресте Бирона для выгоды матушки-царевны, а оказалось, что мы только сыграли в руку врагам ее высочества!" — "Ну, знаешь ли ты, — ответил он мне, — я — солдат, а не политик. Мне фельдмаршал приказал дело делать, так я не рассуждаю, как и что. И не знаю, о каких врагах ее высочества ты говоришь. Ежели царевна — враг государю и его родителям, значит, она и нам — тоже враг". Я и прикусил язык: опасно было дальше-то говорить!
— Так он и донести при случае может? — спросил Александр Шувалов.
— Не думаю; тем более на меня не пойдет доносить. Мы с ним старые друзья, опасно было говорить потому, что разговор происходил на улице. Но я надеюсь со временем, когда ваше дело встанет на ноги, поговорить с ним по душам. Повторяю: если он согласится, что всякий русский должен помочь нашей русской царевне вернуть свои законные права, так сейчас же к нам перейдет…
Разговор продолжался далее о том о сем. Наконец, решили разойтись, "опять-таки ничего не вырешив", как грустно думал Лесток.
— Но постойте же, господа, — остановил он их, — ведь мы опять ровно ни до чего не договорились! Надо же решить, что нам делать? Вы говорите, что преображенцы готовы в любой момент встать за нашу царевну? Так в чем же дело! Первой же ночью, ну, хоть сегодня же, собрать их на дворе; кто будет мешать — разные там Мельниковы, что ли, — тех попросту убрать!
— Да ты с ума сошел, Лесток! — воскликнула цесаревна, бледнея от испуга. — Разве такое дело легко делается? Да тебе, должно быть, просто и своя, да и моя жизнь надоела!
— Нет, — задумчиво сказал Воронцов, — мне кажется, что доктор прав: такое дело можно сделать только сразу, неожиданно… И так уже начинают подозревать кое-что. Правда, когда принц Антон недавно обращал внимание правительницы на явную интригу в пользу нашей цесаревны, то принцесса Анна с пренебрежительной улыбкой сказала, что у царевны происходят просто "солдатские ассамблеи", которые…
— Ну, чего замялся? — улыбаясь кинула Елизавета Петровна. — Наверное, про меня какую-нибудь гадость сказала? Так ты не бойся, говори прямо, я привыкла! Да ну же, Михаил Илларионович, слышишь, что ли?
— Правительница сказала, что если в этих ассамблеях и есть политика, то только любовная, и если они чему-нибудь грозят, так не династии, а нравственности царевны. Она же, принцесса Анна, — не поп и не гувернантка.
— А знаете, ваше высочество, — заметил Петр Шувалов, — это наводит меня вот на какую мысль: если правительница действительно так смотрит на дело, то нам безопаснее будет собираться по вечерам, а не днем, как считает нужным доктор Лесток.
Последний собрался что-то возразить по этому поводу, но в это время явившийся лакей доложил, что какой-то старичок-монах желает быть допущенным к ее высочеству, что его гнали-гнали, но он твердит, что пришел по важному делу.
— Монах? — удивленно переспросила Елизавета Петровна. — Что ему нужно? Если подаяние на монастырь, так пусть в дворцовую контору идет!
— Да мы говорили, ваше высочество, а он все свое твердит!
— Да спроси у него по крайней мере, какого он монастыря?
Лакей через некоторое время вернулся и доложил:
— Монах говорит, что он из Елизаветинского монастыря Маврина скита, ваше высочество!
— Что такое? — воскликнула Елизавета Петровна. — Да я все монастыри в России знаю, а о таком и не слыхивала…
— Пусть войдет сюда! — внезапно приказал Лесток, а когда лакей ушел, он, отвечая на удивленный и негодующий взгляд царевны, сказал: — как вы не понимаете, ваше высочество! Ясное дело, что монах был в вашем дворце и его послала сюда Мавра Егоровна. Значит, он из наших! Не могу же я это при лакеях говорить!
Вскоре в столовую, где происходил этот разговор, вошел известный уже читателю старичок-монах. Старчески-семенящей походкой он подошел к царевне и отвесил низкий поклон сначала ей, потом всем остальным присутствующим.
— Что тебе от меня понадобилось, отец? — спросила царевна.
Видя, что его не узнают, Столбин, бывший благодаря чудесному обретению Оленьки в редко-прекрасном настроении духа, захотел несколько продлить комедию.
— Было нашему настоятелю в нощи видение и послал он меня, раба грешного, о том видении упредить ваше высочество. Потому наш настоятель очень хорошо ваше высочество знает и очень ко благу вашего высочества душой прилежит!
Елизавета Петровна с молчаливым удивлением смотрела на монаха. Она ровно ничего не понимала, не меньше, правда, чем остальные. Какое-то "видение в нощи"… настоятель дальнего монастыря, который ее "очень хорошо знает".