Людовик IX Святой
Шрифт:
Христианам, которым полюбились новые для них уют и достаток, становилось все труднее расставаться с ними ради сомнительных заслуг, обретаемых в крестовых походах. Жуанвиль, выдающий себя за самого близкого, восторженного и преданного друга Людовика Святого, оставаясь рыцарем-христианином, чью горячую голову не раз случалось охлаждать королю, отказался идти с ним в их второй крестовый поход:
Король Франции и король Наваррский [59] очень уговаривали меня отправиться в крестовый поход. На это я отвечал, что, пока я служил Богу и королю за морем и пока не вернулся, сержанты короля Франции и короля Наваррского причинили мне такой ущерб и так разорили моих людей, что едва ли когда еще ко мне и моим людям относились хуже. И я сказал им, что, если бы я хотел совершить богоугодное дело, то остался бы здесь, чтобы опекать и защищать мой народ; ибо, если бы я отправился в полный опасности крестовый поход, это, как мне совершенно ясно, было бы не к добру и во вред моим людям, я бы прогневил Бога, который отдал (принес в жертву) свое тело во спасение своего народа. Полагаю, что все те, кто советовал королю идти в поход, совершили смертный грех, ибо, пока он пребывал во Франции, то и в самом королевстве, и вокруг него царило спокойствие, а стоило ему уехать, положение королевства становилось все хуже [60] .
59
Тибо V, граф Шампанский, король Наваррский (под именем Тибо II), зять Людовика Святого, был очень к нему привязан.
60
Joinville. Histoire de Saint Louis… P. 399–401.
Итак, сенешал отказался идти в крестовый поход, как бы чувствуя свою ответственность перед родной шампанской сеньорией и полагая, что отныне быть послушным Богу и подражать ему — значит не только участвовать
61
Сержант — в Средние века первоначально несвободный легковооруженный конник или неблагородный (в отличие от пажа или оруженосца) военный слуга; с конца ХII — начала ХIII в. — низший административно-полицейский чиновник на службе у государя или владетельного князя. Впрочем, оба значения сосуществовали до XV–XVI вв., когда второе из них окончательно вытесняет первое.
62
Ibid. P. 69.
И надо же было, чтобы Людовик Святой, который, между прочим, любил жизнь и земной мир, так поддался чарам этого земного образа небесного Иерусалима, что отправился, пренебрегши своей жизнью и неся свой крест, в этот Иерусалим, и вольно же было его современникам христианам расстаться с их самодостаточным христианским миром! Среди молитв, которые повторял умирающий Людовик Святой, была и такая: «Сподоби нас, Господи, презреть соблазны мира сего» [63] . Он близко к сердцу принимал религиозные брожения своей эпохи [64] .
63
Ibid. P. 407.
64
О религиозных движениях XI — ХIII веков см.: Histoire de la France religieuse. T. I / Ed. J. Le Goff, R. Remond. P., 1988.
Несомненно, одной из причин религиозных брожений, терзавших христианский мир ХIII века, было само его процветание.
Около 1000 года начался процесс накопления богатств в руках светских и духовных феодалов; люди все более расслаивающегося христианского общества Западной Европы все сильнее привязывались к мирскому, что вызывало ответную реакцию возмущения и протеста. Напряженная духовная борьба идет как внутри Церкви, так и за ее пределами, среди монахов, служителей культа и мирян. Обычно мишенью нападок становилась сама Церковь с ее алчностью, которую требовательные христиане считали особенно возмутительной, когда дело касалось ставшей вполне рутинной покупки церковных должностей (начиная с епископов), называемой, симонией по имени Симона Волхва, пытавшегося купить у апостолов их духовные дары. В первую очередь в этом обвиняли стоящее во главе Церкви Папство, принимавшее активное участие в деле создания монархического государства; именно Папство вводило все более тяжелые денежные налоги, собирая которые присваивало себе изрядные суммы. Критически настроенные клирики становились авторами сочинений, в которых в сатирическом свете, порой весьма оскорбительно, изображали Римскую курию; они снискали успех и в церковной среде, и среди светской знати, — таково «Евангелие от марки серебра» [65] . Эти мысли распространяли бродячие проповедники, поведение которых вызывало подозрение в обществе, где каждый занимал отведенное ему место. Критике подвергались не только деньги, Церковь и римский понтифик; то тут, то там раздавались голоса против отдельных положений христианской догмы и некоторых навязываемых Церковью религиозных обрядов. Отвергалась всякая иерархия, таинства (в том числе брак и связанная с ним мораль), культ образов святых и, в частности, распятие; равно как и сохраняемая клиром монополия на чтение вслух Писания и на проповеди, а также церковная роскошь. Предъявлялось требование возврата к жизни по заповедям Евангелия, к нравам ранней Церкви; мужчинам и женщинам предлагалось «последовать нагими за нагим Христом». Недопустимо было принесение разного рода клятв, что вело к подрыву одной из основ феодального общества. Сам Людовик Святой отказался от клятв, даже дозволенных Церковью. Эта борьба зачастую сводилась к критике властей, денег и злоупотреблений в землевладении, вплоть до призывов к реформе; иногда она принимала более радикальный характер, будь то отвержение Церкви или, напротив, приверженность ключевым положениям христианской догмы. Именно это Церковь называла ересью и именно эти противоположные тенденции решительно осуждала; еретик должен был отречься от своих взглядов; в противном случае он заслуживал того, чтобы его изгнали из христианского общества [66] . Но это был не приступ неверия, а, напротив, — одержимость верой, желанием жить с тем «презрением мира сего», которое монашество и Церковь Высокого Средневековья (быть может, опрометчиво) так усиленно проповедовали. В этом движении так или иначе участвовали и клирики, и миряне, и вообще все слои общества. Брожения не обошли стороной и Французское королевство: первый «народный» еретик, известие о котором относится примерно к 1000 году, — крестьянин из Вертю-ан-Шампань, впавший в религиозный транс во время работы на своем винограднике; в 1022 году в Орлеане сожжены клирики-еретики; в 1025 году группа еретиков объявилась в Аррасе. Вероятно, некоторые из этих групп еретиков имели связи с королевской династией Капетингов: например, в 1020 году в Орлеане, а в 1210 году в Париже. Людовик Святой ненавидел ереси, но между ортодоксией и ересью не всегда можно провести четкую грань. Ниже речь пойдет о встрече короля (я придаю ей большое значение) в Иере, по возвращении из крестового похода, с одним францисканцем, проповедовавшим подозрительные идеи Иоахима Флорского.
65
Ср. Dobiache-Rojdestvensky О. La Poesie des Goliards. P., 1981.
66
О ересях см.: Heresies et societes dans l’Europe pre-industrielle, XIe — XVIIIe siecles / Ed. J. Le Goff. P.; Le Haye, 1968; Lambert M. Medieval Heresy. Oxford, 1992; Moore R.I. The Formation of a Persecuting Society. Oxford, 1987.
В своем благочестии король руководствуется стремлением подражать Христу если не в бедности, что было бы нелегким делом для короля Франции, то в смирении. Он — адепт широкого движения, охватившего почти всех претендентов на совершенство в духе Евангелия. Как и многие его современники, Людовик восхищается отшельниками, которых становится все больше в лесных и островных пустынях христианского мира и которые являют собой пример бегства от мира (fuga mundi), — мира, развращенного западноевропейским экономическим подъемом. Среди новых духовных орденов, которые в X–XII веках старались реформировать монашество, погрязшее в богатстве, обретшее силу и переставшее трудиться, наибольший интерес вызывал цистерцианский орден, окруженный ореолом безмерного авторитета святого Бернара (ум. 1153). Но в конце ХII века и цистерцианцев уже обвиняли в том, что они, в свою очередь, поддались мирским соблазнам, но все же в ХIII веке они продолжали оставаться символом реформированного и обновленного монашества. Наряду с нищенствующими орденами в ХIII веке цистерцианцы продолжали пользоваться милостью Людовика Святого. Именно цистерцианский монастырь Ройомон, который обязан ему своим существованием и который, несомненно, был любимым местом короля, навсегда связан с именем Людовика.
Между тем в начале ХIII века волна еретических движений набирала силу. Из всех ересей, зачастую с трудом поддающихся идентификации под давно забытыми или вымышленными названиями, которые давала им Церковь то ли по неведению их истинной природы, то ли чтобы выказать свое отношение к ним как к источнику старых заблуждений, осужденных уже раньше, самой заметной и казавшейся особенно опасной Церкви и стоявшим на ее защите владыкам была ересь, которую ныне называют «катаризмом». Наиболее распространенное название, которое получили катары во Франции ХIII века, — альбигойцы (aubigeois), поскольку их было особенно много в Южной Франции; их называли альбигойцами, как называли кагорцами христиан-банкиров, слывущих ростовщиками [67] . Катаризм — не монотеистическая, а дуалистическая религия. Катары верят в существование двух богов: невидимого, доброго бога, спасителя дуIII, царя всецело спиритуального мира, и злого бога, владыку видимого материального мира, обрекающего тела и души на гибель. Злого бога катары уподобляют сатане или Богу гнева Ветхого Завета. Его орудие на земле — Церковь, подобная зверю Апокалипсиса. Катаризм, безусловно, представляет собой угрозу для христианской Церкви. Между этой религией, имеющей свои обряды, служителей и иерархию («совершенных»), и официальным христианским учением компромисс невозможен, пусть даже альбигойцы вынуждены уйти в подполье и маскироваться под ортодоксов. Дуалистическая ересь — феномен, присущий христианству в целом, как западному, так и восточному. В ХII — ХIII веках такие ереси были известны в Аквитании, Шампани, во Фландрии, в Рейнской земле, в Пьемонте, два крупных очага этой ереси находились и на востоке Европы — в Болгарии и Боснии, и на западе — в Ломбардии и Лангедоке [68] . Людовику Святому предстояло обнаружить их в своем королевстве. По правде говоря, если дед Людовика Святого, Филипп Август, отказался от крестового похода против альбигойцев, то его отец, Людовик VIII, предпринял жесточайшее гонение на еретиков Южной Франции с оружием в руках. Людовик Святой включился в борьбу против альбигойцев на решающем этапе крестового похода — в 1226 году [69] .
67
Слово «альбигойцы» образовано от названия южнофранцузского города Альби, являвшегося одним из центров катаризма, хотя, разумеется, не все катары были оттуда. Кагорцами, от названия южнофранцузского города Кагор (Каор), который виделся современниками (да и был во многом) чем-то вроде «города желтого дьявола», называли банкиров-христиан (не иудеев!), выходцев из Франции, необязательно Южной. Кстати сказать, ростовщиков, менял, банкиров, даже крупных торговцев из Италии называли ломбардцами, пусть далеко не все из них являлись уроженцами североитальянской области Ломбардия.
68
О катарах см.:
Borst A. Les Cathares. P., 1953;
Manselli R. L’Eresia del male. Napoli, 1963;
Nelli R. La Phenomene cathare. Toulouse, 1976. Т. II, L’Histoire des cathares. 1980.
Оригинальная точка зрения: Biget J. Les Cathares: Mise a mort d’une legende // L’Histoire. 1986. Novembre. № 944. P. 10–21.
Весьма яркое описание одной группы катаров принадлежит Э. Леруа Ладюри, но оно относится ко времени после смерти Людовика Святого: Le Roy Ladurie Е. Montaillon, village occitan de 1294 a 1324. P., 1975.
69
Zerner-Chardavoine M. La Croisade albigeoise. P., 1979.
Быть может, здесь сыграло роль расположение графа Тулузского Раймунда VI к катарам и враждебное отношение к своему сюзерену Капетингу, но король, несомненно, хотел передать инициативу в этом деле сеньорам и рыцарям Севера; последним это было выгодно, и они под знаменем борьбы за веру выступили против сеньоров Юга. Кроме того, Людовик VIII надеялся найти большее, чем его отец, взаимопонимание с Папством.
Чтобы искоренить остатки (но живучие) ереси, Церковь учредила чрезвычайный суд — Инквизицию. Так был введен новый, изощренный тип судебного процесса, который носил название инквизиционного. Его открывал судья, возбуждавший дело по доносу или используя пущенный слух или мелкую вещественную улику, которая свидетельствовала о преступлении или о правонарушении. Инквизиция была готова прийти на смену судебному разбирательству, при котором судья ведет дело в присутствии обвинителя, пострадавшего или его близких, от которых требуются улики. Теоретически инквизиционный процесс имел два достоинства: он оставлял безнаказанными только неумышленные преступления; его целью было получить признание [70] обвиняемого — это считалось самой объективной и неопровержимой уликой. Но поскольку практика Инквизиции являлась тайной, то инквизиционный процесс велся без свидетелей и адвоката обвиняемого, и последний в случае доноса не знал имен своих обвинителей. Многие инквизиторы хотели во что бы то ни стало вырвать признание у тех обвиняемых в ереси, кого подозревали в притворстве и лжи: в ход пошли пытки, получившие в ХIII веке широкое распространение. Когда суд Инквизиции выносил суровый приговор, осуждая нередко на особенно жестокую форму заключения (иногда пожизненного), на замуровывание или сожжение на костре, то Церковь, желая остаться как бы в стороне, поручала вынесение приговора светской власти — что называется, передавала дело светской длани. Папа Григорий IX учредил Инквизицию в 1233 году, и Людовик Святой станет первым французским королем, который казнит еретиков, осужденных Инквизицией [71] .
70
L’Aveu: Antiquite et Moyen Age: Actes du colloque de Rome, 1984. Roma, 1986.
71
Честно говоря, к светской длани обращались во Франции и до него. В 1210 году церковный Синод в Париже под председательством архиепископа Санса Пьера Корбея осудил членов одной мало известной секты, духовными вождями которой были преподаватели университета Амальрик Венский (ум. ок. 1205) и Давид Динанский; они были переданы светской длани. В живописной традиции, в данном случае на одной из миниатюр, которые в позднее Средневековье были неотъемлемой частью иконографии «Больших французских хроник» (официальной истории королевства), можно видеть, как Филипп Август подбрасывает хворост в костер, на котором горят еретики:
Alverany М.-Т. de. Un fragment du proces des Amauriciens // Archives d’histoire doctrinal et litteraire du Moyen Age. 1950–1951. Vol. 25–26;
Capelie G. C. Autour du decret de 1210. III. Amaury de Bene: Etude sur son pantheisme formel. P., 1932.
Волна ереси в христианском мире ХIII века — лишь одна сторона религиозного брожения, которое проявлялось двояко, оставаясь при этом в лоне христианской ортодоксии.
Во-первых, это появление новых монашеских орденов, отвечающих новым духовным запросам и желанию некоторых высокодуховных мужчин и женщин стать апостолами общества, порожденного экономическим и социальным подъемом. Это были нищенствующие ордены. Выступая против деградирующего монашества, которое, удалившись в пустынь, отражало прежде всего надежды представителей аристократического общества и рыцарства, братья нищенствующих орденов, не будучи монахами, жили не отшельниками в такой «пустыни» Западной Европы, как лес, а среди людей, в городах. Их апостольская деятельность была направлена прежде всего на новое городское общество, подверженное ересям. Их главное оружие — их образ жизни — в смирении и нищете, — именно потому они просят милостыню. В этом мире, где алчность, чистоган, страсть к наживе и стяжательство (avaritia) предстали в новом обличье вследствие притока денег, эти ордены сделались «нищенствующими». И преобразование, о котором говорило все их поведение, должно было стать той основой, которая позволила бы им успешно реформировать и само общество.
Когда, пройдя длительный путь развития, понятия греха и покаяния в XII веке стали иными, а духовная жизнь стала мыслиться скорее как интенция, чем как действие, IV Латеранский собор ввел обязательную для каждого христианина тайную исповедь. Исповедоваться надлежало не менее одного раза в год (перед Пасхой); близился переворот в психологии и духовной жизни, означенный процедурой экзамена совести, обретения такой формы признания, как раскаяние; покаянию отныне придавалось особое значение. Нищенствующие братья учились у священников исповедовать, а у верующих — исповедоваться [72] . Средством убеждения им служило слово. Они воскресили и обновили проповедь, превратив ее, выражаясь современным языком, в средство массовой информации, послушать которую стекались толпы [73] . Некоторые проповедники стали особенно популярны. Недаром весьма ценивший проповеди Людовик Святой будет приглашать францисканца святого Бонавентуру читать ему их в домашней обстановке.
72
Gy Р.-М. Les definitions de la confession apres le quatrieme concile du Latran // L’Aveu. P. 283–296;
Rusconi R. Ordinate confiteri: La confessione dei peccati nelle «summae de casibus» e nei manuale per i confessori (meta ХII — inizio XV secolo) // Ibid. P. 297–313;
Michaud-Quantin P. Sommes de casuistique et manuels de confession au Moyen Age (ХIIе — XVIe siecles). Louvain; Lille; Montreal, 1962. Vol. 13. (Analecta mediaevalia Namurcensia);
Beriou N. Autour de Latran IV (1215): La naissance de la confession moderne et sa diffusion // Pratique de la confession: des Peres du desert a Vatican II. Quinze etudes d’histoire. P., 1983.
73
Le Goff J., Schmitt J.-Cl. Au ХIIIе siecle: Une parole nouvelle // Histoire vecue du peuple chretien / Ed.J. Delumeau. Toulouse, 1979. T. \ Avray D.L.d \ The Preaching of the Friars: Sermons Diffused from Paris before 1300. Oxford, 1985;
Beriou N. La predication au beguinage de Paris pendant l’annee liturgique 1272–1273 // Recherches augustiniennes. 1978. T. 13. P. 105–229; Idem, La Predication de Ranulphe de la Houblonniere: Sermons aux clercs et aux simples gens a Paris au ХIIIe siecle: 2 vol. P., 1987.;
Longere J. La Predication medievale. P., 1975.
Христиане заботились о спасении души и, в частности, их всегда интересовала загробная жизнь. В конце XII — начале XIII века границы загробного мира меняются. Между раем и адом возникает промежуточный загробный мир, двойственный по своей сути, ибо он обращен и к историческому времени, и к вечности, — чистилище. Там после смерти законченные грешники могут загладить и искупить как собственными страданиями, так и молитвами и пожертвованиями (suffrages) живых грехи, в которых им осталось покаяться, перед тем как попасть в рай [74] . Нищенствующие братья распространяли веру в чистилище и учили христиан иному отношению к смерти, ибо отныне за ней сразу следовал индивидуальный суд, который предварял грядущий коллективный Страшный суд. И они предоставляли верующим (по крайней мере семьям знатных горожан) в качестве места погребения собственные церкви, немало ущемляя тем самым приходских кюре.
74
Le Goff J. La Naissance du Purgatoire…