Людовик XIV, или Комедия жизни
Шрифт:
— Его величество король! — вдруг крикнул он, быстро распахнул высокие двери и исчез за ними.
В почтительных позах, с наклоненными головами ждали придворные своего повелителя. На хорах залы грянул торжественный марш Люлли и, предшествуемый де Брезе, в залу вошел Людовик XIV, ведя под руку Анну Орлеанскую. На короле был белый атласный кафтан, шитый золотыми лилиями, на голове шляпа с пером. Герцог Филипп, пять остальных гостей короля и Фейльад с офицерами следовали за Людовиком.
— Да здравствует Людовик! Да здравствует король! — раздалось за решеткой.
— Да здравствует его величество! — гудела толпа у дверей залы.
Сняв шляпу, король любезно раскланялся на все стороны. Приблизились два пажа и, преклонив колена, поднесли королю подушки. Он опустил на них шляпу и перчатки, медленным взглядом обвел знать, стоявшую у решетки, и вдруг тень неудовольствия пробежала по его лицу. По данному знаку пажи удалились. Людовик, отделившись от свиты, подошел один к накрытому столу. Музыка умолкла.
— Фейльад!
Маршал приблизился.
— Я здесь, ваше величество!
— Позаботились ли вы отправить наше приглашение в Париже?
— Все исполнено по приказанию вашему, государь!
— Обер-гофмаршал де Брезе, был здесь господин Мольер?
Зрители прислушивались с напряженным вниманием.
— Он… я видел его несколько минут назад здесь, государь.
— Да, ну так он должен быть недалеко. Объявите во всеуслышание, что мы приглашаем господина Мольера к нашему столу!
Как электрический удар подействовали эти слова на придворных, послышался сдержанный шепот неудовольствия. Людовик XIV гордо выпрямился, взгляд его сверкнул непреклонной решимостью.
— Именем его величества, — раздался звучный голос де Брезе, — господин Мольер призывается к высочайшему столу!
И он распахнул дверь, отделявшую знать Парижа от короля: она расступилась, как по мановению волшебного жезла, и в проходе, между двумя рядами блестящей аристократии Франции, показалась скромная, вся в черном фигура Мольера. Лицо его слегка вспыхнуло, он казался удивленным, сконфуженным, ему неловко было в этом святилище, порог которого не переступал еще никто из его сословия.
Людовик XIV, улыбаясь, протянул ему руку:
— Как вы долго заставляете просить себя, мой милый! Или не хотите удостоить нас чести быть нашим гостем?
Мольер почтительно поцеловал протянутую руку.
— Ваше величество лучше меня знает, как мало истины в таком предположении! Я точно исполнил приказание, хотя, конечно, и мечтать не смел об ожидавшей меня сегодня милости. Но знатные господа, стоящие там, заметили, что мне не место у золотой решетки, и взяли на себя всю ответственность за мое отсутствие. Я удалился.
— Вот как! Мы знаем ваших врагов и понимаем, как унизительно для нашей знати стоять наравне с актером. Mort de ma via! Берегитесь! Мы — король, мы можем возвысить и унизить! Вы, господа, наши слуги, Мольер же наш друг. Нападающий на него оскорбляет нас! Его дворянство — гений, а этот аристократический род будет всегда первым. Чтобы сказанное лучше осталось у вас в памяти, господа де Лианкур, Марсан, Гиш и Локкарт будут прислуживать за столом. Идем, мой друг!
Людовик XIV взял под руку Мольера и, окинув повелительным взглядом бледные лица всей знати, медленно прошелся с ним вдоль всей золотой решетки до самых стеклянных дверей, за которыми стояла удивленная толпа. Потом, повернувшись к своим гостям, сказал:
— Друзья мои, я убежден, что вы вполне сочувствуете мне! Блестящие имена, мишурные почести проходят, но великие дела всех времен остаются в памяти потомства. Надеюсь, оно некогда вспомнит и наш сегодняшний поступок, и с этих пор к нашему столу в день святого Людовика будут приглашаться только те лица, имена которых наравне с нашим перейдут на страницы истории! Ваше место направо, около нас, Мольер, ваше, принцесса, — налево, вы, дорогой Филипп, сядете возле поэта. Ахилл и Аякс Франции — рядом с ее Полуксом, наши верные советники против нас.
Все заняли указанные им места. По знаку короля де Брезе еще раз отворил дверь золотой решетки и ввел бледных от злобы и волнения герцогов де Лианкура и Гиша, графов Нуврона, Марсана и Локкарта. Пажи внесли первую перемену, и враги Мольера под руководством Мараметта должны были прислуживать за высочайшим столом.
Герцог Лианкур, дрожа, подал блюдо королю.
— Господину Мольеру прежде всех, любезный герцог! Нам, как хозяину, дадите последнему!
Аристократические зрители за решеткой, дежурные камергеры в зале выходили из себя от злости, но молчали. Толпа черни, у дверей и окон, дивилась чести, оказанной простому буржуа. Король и его гости тешились этой комедией, а Мольер всеми силами сдерживал волнение, охватывавшее его при мысли, что Людовик Великий, в виду целой массы народа, назвал его своим другом, и внутренне обещал себе быть достойным этой великой чести.
Подали вторую перемену. Оркестр умолк по знаку де Брезе. Король милостиво чокнулся со своими гостями.
— Как-то, вскоре после представления «Тартюфа», — обернулся он к Мольеру, — вы ходатайствовали у нас о назначении на вакантное место при венсенской капелле сына вашего доктора. Он займет это место, но разъясните нам, пожалуйста, каким образом вы, враги всех докторов на свете, уживаетесь с вашим собственным?
— Отлично уживаемся, сир. Он все прописывает, я ничего не принимаю, но всегда чувствую себя лучше.
— Следовательно, — улыбнулась принцесса Анна, — вы ждете помощи от привычки, но не от врача?
— Естественно, ваше высочество! Простая вера в то, что он мог бы мне помочь, действует лучше всяких медикаментов, точно так же, как страх перед законом — действеннее самого закона.
— Совершенно верно! — весело вмешался Кольбер. — Недостаток страха перед законом — начало и основание всякого преступления. Нападки и клеветы на вас опять усилились в последнее время, а виновато в этом ваше собственное великодушие!