Людовик XIV, или Комедия жизни

Брахфогель Альберт Эмиль

— А если она только орудие того ордена, который в успехе нашей мести видит торжество своего учения? Впрочем, в приложенном здесь письме к патеру Лашезу она вполне оправдывает свое тогдашнее поведение, говоря, что действовала таким образом по положительному приказанию из Рима. У нас все шло отлично и мы далеко подвинулись бы вперед, если бы не сатанинская хитрость этой Анны Орлеанской. Она разрушила в Нанси все наши замыслы. Ваша благородная мать могла бы кончить иначе, а мне… мне самой никогда не пришлось бы испытать этого позора и унижения, не пришлось бы помогать дочери моего злейшего врага занять престол наших предков!

— К счастью, Марии-Луизе всего восемь лет, и многое может еще измениться, пока дон Карлос принужден будет протянуть ей руку.

— Так думают и в Мадриде и в Вене,

а пока, ради мира, не противятся этой партии. Но нечто должно совершиться, и совершиться тотчас, пока не разорван еще союз против Франции. Она наш общий злейший враг, она должна умереть.

— Чем скорее, тем лучше! — сверкнув глазами, прошептал Марсан. — В этом-то и состояло предсмертное желание моей матери, ее завещание! На сколько хватит моих сил, я буду способствовать исполнению воли вашего величества. Прикажите, государыня. Совершит же дело тот, кого побуждает к этому старая, неумолимая ненависть.

Сен-Марсан вынул из камзола письмо и протянул его королеве.

— От Лорена! Я это знала!

Терезия углубилась в чтение маленького листа. Вдруг она вздрогнула и привстала, дико оглядываясь вокруг.

— Здесь свежо! — улыбаясь, промолвил Сен-Марсан. — Позвольте, ваше величество, усилить огонь в камине.

С этими словами он взял из рук Терезии письмо де Лорена, захватил и бумаги с королевского стола и, вопросительно глядя на королеву, подошел к ярко пылавшему огню. Королева сделала быстрый знак рукой, бумаги вспыхнули и сгорели.

— Все, что могло нас выдать, уничтожено! — проговорил тихо граф. — Но для исполнения того, что должно совершиться, Лорен должен иметь от вашего величества точное приказание, не допускающее и тени сомнения, иначе… — Он остановился в изумлении.

С деловым спокойствием подошла Терезия к письменному столу, села и, набросав несколько слов, поставила свое имя, число и приложила печать. Смертельно бледный, Марсан следил за всем с напряженным вниманием.

— Этот Гаржу, о котором говорит шевалье, человек надежный и средство это верно?

— Надежен, как преступник, которому в случае неудачи или отступления грозит неминуемая смерть. Он безгласная креатура патера Лашеза.

Терезия встала и подала документ графу:

— Позаботьтесь, чтобы это попало прямо в руки шевалье!

— Через Лашеза. Я тотчас еду в Мадрид, и не более как через час верный посланец от ордена отправится в Нанси.

— Надо сообщить обо всем Ментенон.

— Зачем, ваше величество? Дело само даст знать о себе! Не слишком доверяйте этой женщине! Она честолюбива и вздумает, пожалуй, занять место нашего низверженного врага, тогда…

— Ну и исчезнет тогда тем же путем! Не думаете ли вы, что вдова Скаррон потребует больших церемоний? Нет, нет, нам все лучше известно: она надеется склонить короля в пользу церкви и, пожалуй, добьется через Монтеспан его доверия, но как только не станет той, которую он любит, сердце его опять наше! — Терезия гордо оглядела свою фигуру, отражавшуюся в зеркале. — Любезный граф, Скаррон шестью годами старше нас, и до сих пор никто не замечал в ней особой прелести. Если Людовику придется выбирать только между ней и мною, я спокойно буду ждать результата. Вот и герцог! Живей, де Гиш, идем к оленьей сторожке, вы расскажете Монбассону все парижские новости, опишете костюм его величества во время утреннего приема, ну и тому подобное. Марсан едет в Париж: надо кой о чем переговорить с Лашезом. Надеюсь, сегодня вечерком, как удалится гофмаршал, мы в своем интимном кружке поговорим о разных хороших вещах, при помощи которых еще можно жить на белом свете.

Королева протянула руку герцогу де Гишу, многозначительно кивнула графу Марсану и весело вышла в зеленый парк.

— Ну, ну, если она так весела и довольна, отчего и мне не последовать ее примеру? Будь донна Терезия так же умна, как зла, она, может статься, чувствовала бы теперь иное.

Ну да мне какое дело?! Овдовеет Филипп — я уже знаю, какому божку придется молиться. Завтра же отправлюсь к Ментенон: надо подготовиться!

И, напевая веселую мелодию, благородный граф де Сен-Марсан направился к конюшням, а вслед за тем помчался левым берегом Сены к Парижу.

Недели через четыре Париж заговорил о путешествии

его величества во Фландрию. Дуз, Лилль, Сен-Омер и все значительные города Фландрии готовили блестящую встречу своему новому повелителю. В свою очередь и Людовик XIV хотел предстать перед подданными во всем блеске своего царственного величия. Его сопровождали все полководцы и министры, два историографа, цвет дам и кавалеров его дворца, герцог и герцогиня Орлеанские с чрезвычайно блестящей свитой и, наконец, лейб-мушкетеры под начальством Таранна. Но королева со своим двором оставалась в Париже, хотя Людовик и предложил ей сопровождать его во Фландрию, но предложение было сделано таким тоном, который ясно требовал отказа. Терезия поняла и отклонила любезное приглашение, ссылаясь на слабое здоровье молодого дофина. Предпринять такое далекое путешествие с ним невозможно, оставить же его одного в Париже она боялась. Его величество милостиво принял отговорку, похвалил материнскую нежность Терезии и был очень доволен, что так легко отделался от своей супруги. В утешение он обещал королеве устроить для нее по возвращении целый ряд празднеств в Сен-Клу и Версале, но, в сущности, предназначал их вовсе не королеве, а герцогине Орлеанской, виновнице уничтожения врагов Франции и начала дружбы с Англией. Анна приобретала над сердцем короля все большую и большую власть: доказательством этому служило то, что Людовик перед отъездом во Фландрию приказал Мольеру приготовить для Сен-Клу пьесу, канву которой дал сам: два принца страстно влюблены в принцессу, но боги назначили ее избранником третьего. Ясно было, как день, что король подразумевал тут самого себя, Филиппа, Анну и Францию, славе и величию которой теперь, казалось, вполне было предано сердце прелестной герцогини. Писатель отлично понял своего высокого покровителя и исполнил задачу самым блестящим образом, вовсе не ожидая, что развязка любовной трагедии двух принцев будет совсем не похожа на веселый финал его пьесы.

Агенты нового правительства отлично знали свое дело: путь Людовика XIV по Фландрии был беспрерывным триумфальным шествием. Едва переступил король границы Артуа, как принцесса Анна взяла в свою свиту и под свое непосредственное покровительство молоденькую бретонку мадемуазель Луизу де Керуаль. Девушка эта была воплощенная веселость и легкомысленная чувственность. Белокурая, голубоглазая, с маленьким, смело вздернутым носиком, с пышными, розовыми губками, вечно готовыми для смеха и поцелуев, мадемуазель де Керуаль придавала величию французского двора и его грациозным празднествам ту легкость, которым на сцене Пале-Рояля Арманда Мольера восхищала свою публику и приводила в отчаяние мужа. Ее непрерывная, увлекательная веселость не давала придворным заметить, как часто омрачалось теперь прелестное лицо герцогини Орлеанской, а сама она становилась печальной и задумчивой. Неужели вставали в душе ее предостережения лорда Жермина, или совесть говорила ей, что, предавая Англию, свое отечество в руки человека, так дурно отплатившего ей за ее любовь, она поступает так, как не поступила бы и беднейшая женщина ее родной земли? Нет, она слишком любила Францию, слишком презирала всякие народные права, слишком была свободна от сентиментальности и предрассудков! Подобные мысли не могли тревожить Анну Орлеанскую. Да, не эти, другие причины заставляли задумываться герцогиню. Ею овладел необъяснимый, непобедимый ужас. Король и Филипп, Фейльад и Таранн знали причину ее печального настроения, хотя и делали вид, будто ничего не замечают. Как в пустыне шакал постоянно перерезает путь каравану, выжидая добычу, так за королевским поездом везде следовал тайный спутник, неуловимый, неотвязчивый.

То являлся он простым крестьянином с повозкой, то нищим посреди ликующей толпы, то монахом, то землевладельцем, и во всякой роли играл превосходно, был тем, чем хотел казаться. Только лицо этого человека неизменно оставалось одно и то же; черты его напоминали Анне незабвенное для нее лицо де Лорена, сына Гастона Орлеанского! Так следил он за королевским двором вплоть до Кале и наконец скрылся. Все розыски полиции и коменданта в Кале, все расследования Барильона и Бопрено в Лондоне, где тоже велено было следить за шевалье, не привели ни к чему. Де Лорен исчез бесследно. Анна снова вздохнула легко и свободно.