Людовик XIV
Шрифт:
Оба министра, Ришелье и Мазарини, вели войну прежде всего против Австрийского двора. Когда же эта борьба, затянувшаяся до бесконечности, не только не прекратилась, но еще сильнее обострилась, Мазарини вынужден был приложить еще больше усилий, нежели его предшественник: отныне не надо удивляться тому, что основную ставку он сделал на сухопутные армии и пренебрег флотом (хотя в 1643 году флот покрыл себя славой в Картахене, благодаря Майе-Брезе{274}) и заморскими владениями. Итак, одни и те же причины определяли политику одного и другого, она могла отличаться по форме, но всегда преследовала одни и те же цели.
Для нужд этой нескончаемой войны сначала Ришелье, а потом Мазарини, то есть они оба, должны были не только набрать солдат в армию, но также их вооружить, экипировать многочисленные войска, обеспечить
Чтобы скоординировать деятельность военно-административных учреждений, контролировать вопросы набора в армию, фортификаций и обороны, наблюдать на местах за губернаторами провинций, которых война делает слишком сильными и слишком независимыми, Ришелье, затем Мазарини приходят к тому, что нужно вновь усилить и сделать более эффективной деятельность института интендантов, тех самых королевских инспекторов (missi dominici), которых придумал Генрих II и из которых Людовик XIV сделает послушных и предприимчивых агентов.
Все это, понятно, обошлось недешево. Теперь, когда война не кормит себя самое (по крайней мере, во Франции), содержать столько войск, экипировать их, платить им, перемещать их — все это стоит так дорого, что приходится полностью перекраивать национальный бюджет. Королевская система налогов, которая до сих пор была куда менее разоряющей, нежели средневековая феодальная налоговая система, требует теперь резко повысить размеры платежей. В течение пяти лет, которые предшествовали объявлению войны Испании (1635 г.), налог во Франции утроился!{7} Талья возросла почти в четыре раза; Ришелье пытается вновь ввести в провинциях, освободившихся от габели путем выкупа, этот непопулярный налог. Это «самое большое налоговое наступление в истории Франции»{7}. Понятно, что оно могло вызвать не менее сильную народную реакцию. Уже в 1624 году поднялся бедный люд, так называемые кроканы Керси (протестуя против введения королевских элекций, которые должны были заменить режим трехсословных провинциальных ассамблей). С 1635 по 1637 год другие бедняки предавали все огню и мечу в провинциях: Гиени, Сентонже, Ангумуа, а затем и в Перигоре. В 1639 году в Нижней Нормандии произошли повсеместные мятежи, известные под названием «восстание босоногих». Правление Ришелье заканчивается в период «взрыва крестьянских волнений»{7}. Такие всплески народных волнений позволяют измерить лучше, чем всякая статистика, непосильность, внезапность и увеличение налогового пресса. «Плоды этой политики, победа в результате жестокой и трудной борьбы Франции против Габсбургов, создание в королевстве учреждений, которые будут способствовать централизации и которым предназначена большая будущность, были оплачены ценой огромных жертв, принесенных одним или двумя поколениями крестьянского населения»{7}, так было, по крайней мере, в наших западных провинциях.
Мазарини и регентша наследуют одновременно иностранную политику правления Людовика XIII, административные и финансовые учреждения, которые вызвали народный гнев, а затем и гражданскую войну, которая шла в стране не прекращаясь. Уже летом и осенью 1643 года главный министр должен противостоять повторному восстанию бедняков, восстанию кроканов в Руэрге. Как и Ришелье, он вынужден выбирать: либо сделать временные уступки, либо подавить восстание. Как и Ришелье, он будет часто использовать обе тактики. В провинции Руэрг, охваченной волнением, сначала будет понижена первоначально предусмотренная ставка тальи, но в декабре, когда там наступит спокойствие, около пятидесяти крестьян-бунтовщиков сошлют на галеры.
Фронда не родилась из ничего. Во многих случаях, например, в Гиени, волнения Фронды — это последний всплеск восстания бедняков, произошедшего четверть века назад. Фронда была сначала явлением городским, она зародилась в Париже, но это не помешало ей распространиться
Слишком поспешные рассуждения о тех последствиях, которые может иметь та или иная политика (в целом, как и в деталях, со всеми ее сложностями) находятся за пределами сравнения двух правлений. Время нельзя повернуть вспять; история — это вектор. Как бедняки-кроканы в 1643 году пока только выражают недовольство, которое зародилось еще в 1624 году, так и Мазарини располагает лишь очень ограниченным полем действия: на него оказывает давление военное, административное и репрессивное наследство его знаменитого предшественника. И когда тот же самый Мазарини должен будет противостоять — в 1643 году на равных, с 1648 по 1652 год в самых сложных условиях — самым блестящим представителям французского дворянства, не явится ли он тогда для восставшей знати тем перевоплощенным Ришелье, которому отомстить легче: противник с виду более слабый, чем великий министр Людовика XIII?
Причина безрассудства
Модно отрицать, что Фронда была безумием. Оставим историографии ее парадоксы и представим себе состояние малолетнего короля: в его глазах бунт мог выглядеть невероятным безумием. Начиная с 1639 года народные волнения являются показателем того, как крестьяне страдают от нового налогового режима. Однако Фронда началась не с деревни, а с Парижа. В этом Париже, в общем привилегированном, потому что столица не облагается тальей, есть бедный люд. Никакой большой город не может противиться этому закону. Но строителями баррикад будут буржуа! Однако странности на этом не заканчиваются. Принимая во внимание эти курьезные факты, мы имеем перед собой «восстание», которым руководили предводители из среды парижских буржуа, как судейских, так и торговых. Но и Фронду начнут и вдохнут в нее жизнь самые именитые граждане: верхи судейского сословия, князья Церкви и просто князья. 333 года прошло, и этих трех веков далеко не достаточно для того, чтобы осветить столько тайн. Какими же представлялись эти события, между которыми, казалось бы, нет никакой связи, наблюдателям-современникам?!
Среди принцев, которые будут играть в эту опасную игру, и Его Высочество брат Людовика XIII, сын Франции; и принц де Конде, «первый принц крови», который слывет самым великим полководцем того времени; принц де Конти, младший брат предыдущего, принц крови. Затем идут принцы — узаконенные бастарды: герцог де Лонгвиль, который ведет род от Карла V, герцог де Бофор, внук Генриха IV. Они уже в какой-то мере участвовали в 1643 году в заговоре «Значительных», и Бофор, их предводитель в те времена, был заключен в замок в Венсенне, из которого он убежал 31 мая 1648 года. Ни один из них не является революционером. Все они роялисты при условии, что их требования — иметь места в совете, управлять в провинциях, получать пенсии и вознаграждения — будут выполнены. Триада — король, королева-мать и Мазарини — их не устраивает. Его Высочество брат короля и принц де Конде не с легким сердцем отказались от надзора за королевой, который им поручался по завещанию Людовика XIII и который по указу малолетнего короля, прибывшего в парламент 18 мая 1643 года, был отменен{105} с такой легкостью, как будто его снесло ветром, как соломинку. Через пять лет принцы готовы оспаривать снова друг у друга этот лакомый кусок.
Князь Церкви, Жан-Франсуа-Поль де Гонди, коадъютор своего дяди, занимающего архиепископскую кафедру в Париже, похож в социальном плане, как родной брат, на персонажей предшествующей группы. Вероятно, у него больше политического чутья. Но он в плену у своих амбиций. Прелат не по призванию, тоскующий по военной карьере, считающий себя способным управлять Францией гораздо лучше, нежели непопулярный Мазарини, он будет участвовать во всех заговорах, во всех секретных сговорах, во всех интригах, будет душой всех предательств. Его должность в Париже была прямо-таки стратегической.