Люси Салливан выходит замуж
Шрифт:
— Именно, — рассмеялся и Дэниел.
— Ты поступил отвратительно.
— Нет, Люси, я старался не обидеть ее.
— Она плакала?
— Нет.
— И все равно ты мерзавец.
Дэниел немного огорчился и чуть не заплакал. От водки мы оба стали очень эмоциональными.
— Зря я тебе все это рассказал, — насупился он. — Я знал, что ты не одобришь.
— Может, и так, но придется мне примириться с этим.
Я улыбнулась ему. Мне вдруг стало абсолютно наплевать на Руфь. И на все остальное тоже.
— Да ты философ,
— Угу, у меня сейчас философское настроение.
— Надо же, у меня тоже.
— Отчего это, как ты думаешь? От водки?
— Наверное.
— Я чувствую себя как-то необычно, Дэниел, мне грустно, как всегда, и в то же время я счастлива. Грустно счастлива.
— Знаю, — подхватил он. — У меня то же самое. Только я счастлив, как всегда, и в то же время мне грустно. Я счастливо грустен.
— Вот как чувствуют себя, должно быть, все эти русские, — опять хихикнула я. У меня кружилась голова, и я понимала, что говорю чушь, но меня это не волновало. Мне эта чушь казалась очень умной и важной. — Как ты думаешь, они пьют водку оттого, что они такие задумчивые и несчастные, или они такие задумчивые и несчастные оттого, что пьют водку?
— Сложный вопрос, Люси. — Затем Дэниел снова посерьезнел. — Интересно, почему я никак не могу встретить «правильную» женщину?
— Не знаю, Дэниел. А почему я никак не могу встретить «правильного» мужчину?
— Не знаю, Люси. Неужели я всегда буду одинок?
— Да, Дэниел. И неужели я всегда буду одинока, Дэниел?
— Да, Люси.
Некоторое время мы молчали и печально улыбались друг другу, объединенные горько-сладкой меланхолией. И при этом наслаждались собой и друг другом. В этот момент нам принесли еду. Или не в этот, точно не помню.
— Но, Дэн, это ведь не важно, потому что по крайней мере мы ведем себя гуманно. Мы причастны к боли бытия. Выпьем еще?
— Какой цвет сейчас?
— Голубой.
Дэниел откинулся на стуле, пытаясь схватить за фалды официанта.
— Дама хочет две рюмки вот этого, — сказал он, помахивая пустой рюмкой. — Ну то есть она не хочет две рюмки для себя одной… а может, и хочет. А, Люси?
— Значит, повторить, сэр? — спросил Григорий Или кто-то другой, не помню. Я меланхолично улыбнулась ему, и он улыбнулся мне в ответ столь же меланхолично.
— Ага, повторить, — кивнул Дэниел. — Две того же. Нет, четыре. И… ах да, — крикнул он вслед Григорию. — Пусть они будут голубыми. Так на чем мы остановились? — обратился он ко мне, славно улыбаясь.
Я была так рада, что согласилась пойти с ним сюда! Он мне так нравился!
— Кажется, мы говорили об экзистенциональном страдании, да? — припомнил Дэниел.
— Именно, — сказала я. — А мне пойдет прическа как у той девушки?
— У какой? — спросил он, оглядывая зал. — А, красиво. Только тебе бы пошло еще больше, чем ей.
Я хихикнула, счастливая.
— К чему это все, Люси?
— Что все?
— Ну все это, жизнь, смерть, волосы?
— Откуда я
— Но ведь это здорово, правда?
— Что здорово?
— Быть несчастной.
— Да, — хихикала я не переставая. Я не могла остановиться. Он был прав. Мы оба были несчастны, но в нашем горе мы доходили почти до экстаза.
— Расскажи мне, что там случилось с твоей свадьбой.
— Нет.
— Пожалуйста.
— Нет.
— Ты не хочешь об этом говорить?
— Нет.
— Вот всегда ты так.
— Как?
— Ты ни о чем не хочешь говорить.
— А что я могу поделать? Не хочу, и все тут.
— Конни, наверное, пришла в ярость?
— Ага. Она решила, что я забеременела.
— Бедная Конни.
— Бедная, как бы не так!
— Ты несправедлива к ней.
— Ничего подобного.
— Она добрая женщина, и ей хочется, чтобы у тебя в жизни все сложилось наилучшим образом.
— Тебе легко говорить. С тобой она не ругается.
— Я очень хорошо к ней отношусь.
— А я нет.
— Как ты можешь так говорить о своей матери?
— А мне все равно.
— Иногда ты бываешь такой упрямой, Люси!
— Дэниел, — засмеялась я. — Прекращай, ради бога! А то я начну думать, что моя мать заплатила тебе, чтобы ты хорошо отзывался о ней в моем присутствии.
— Да нет же, она мне действительно нравится.
— Раз так, то ты можешь съездить со мной в четверг к моим родителям!
— С удовольствием.
— Что значит «с удовольствием»?
— Это значит «с удовольствием».
— Так ты не против?
— Абсолютно не против.
— О. А я против.
Небольшая пауза.
— Давай не будем говорить о ней, а? — попросила я. — От этого у меня сразу портится настроение.
— Но мы и так уже были несчастными.
— Я знаю, но это было несчастье другого рода. Приятное несчастье. Оно мне нравилось.
— Хорошо. Тогда давай поговорим о том, что в конце концов мы все умрем и что все наши разговоры и чувства не имеют никакого значения?
— О да, пожалуйста! Спасибо, Дэн, ты просто ангел.
— Но сначала, — провозгласил Дэниел, — мы выпьем. Какой цвет мы еще не пробовали?
— Зеленый.
— Киви?
— Отлично!
Прибыли очередные две рюмки. Я знаю, что мы много ели, но у меня не осталось ни малейшего воспоминания о том, что именно. Но, кажется, было вкусно. Дэниел впоследствии утверждал, что я все время повторяла: «Объедение». И мы чудесно поговорили. О чем — я тоже плохо помню. Что-то насчет бессмысленности всего и о том, что все мы обречены. Помню только, что тогда наш разговор казался мне очень умным. И от этого я была в мире с собой, с Дэниелом и со всей вселенной. Помню, как Дэниел горячо стучал по столу кулаком и кричал: «Я полностью с тобой согласен!» Он ловил за руку проходящих официантов и говорил им: «Послушайте, что говорит эта женщина! Она говорит истину».