Люся, стоп!
Шрифт:
Единственное число уже ничего не меняло. Несметная сила легко подняла меня на ноги, впихнула в шубу, вложила мне в руки ключи от машины, провела меня по коридору, где в приоткрытой двери стояла моя мама, спустила меня лифтом вниз и выбросила на улицу. Эх, треть жизни, прощай! В голове только одна мысль — бежать от этой «типичной» семьи! Бежать в свободу! Бежать в никуда! Но — бежать!
На улице шел крупными тяжелыми хлопьями снег.
Такой же снег шел в родном Харькове под Новый год. Впереди папа с баяном, и рядом мы с мамой. Идем на праздник. Идем нести «радысть усем людя-ам». «Ето ж
Нет, я не расплачусь. Сейчас нужно, как Скарлетт О’Хара. Нужно сесть в машину, включить свет, первую скорость и — вперед. Костя выскочил из подъезда с сумкой. Вот и вещи собрал, которые принес для недолгих переговоров, молодец. Не забыл, ничего не забыл. Так мне и надо. А это уже не игра. Он бросается на капот. Машина трогается с места. Он что-то кричит, приставляет руки к груди. Но я его уже не слышу. Мысли, видения, лица — все превратилось в разбитую бомбой груду кирпичей, которая еще недавно была красивым домом. О, сколько домов у меня на глазах рушилось во время войны. Но эта война разрушает самое важное — веру. Веру в человеческую искренность и верность. Однажды я где-то прочла и была удивлена. Оказывается, во времена Чингисхана самое страшное наказание было за преступление с формулировкой: «За обман доверившегося тебе».
Почему человек мягкий и вежливый вдруг стал проявлять такую мощную агрессию? Его поведение во многом определял его отец. Однажды был взрыв ярости жуткой. Мы ехали на Птичий рынок купить собаку. В машине были Маша, Марик и Леночка. На повороте нас резко, впритирку обогнал рейсовый автобус-такси. Костя выскочил из машины к водителю. И ему в лицо пшикнул из газового баллончика. Среди белого дня!
Это восемьдесят девятый год. Атмосфера жуткого разброда. Люди взнервлённые, спешащие, растерянные, а тут стоит машина поперек дороги, мешает движению. И скандал. Водитель закрывает лицо, размахивает железкой — крики, ругня! А мы в ужасе сидим в машине. По ней бьют ногами. Я опустила голову. Не дай бог узнают — «эти звезды, как распоясались»…
Ехали обратно. «Я сейчас был как Давыдыч» (как папа, Тобяш Давидович). Программа уничтожения в поле отца. Тот ее активизировал. И сын ее выполнил. И если из всего вороха памяти извлекаешь то или иное, наверное, оно и есть главное, суть. На армейской службе, чтобы не водить танки, он провел всех профессоров, притворившись, что плохо видит. И был переведен в военный ансамбль. Рассказывал весело. Но мне не нравится, когда мужчина отлынивает от военной службы. И об этом редко вспоминалось. «Я притворился». «Я выкрутился». Главный лозунг жизни — «выкручусь». Да я в этом не сомневаюсь. Каждое воскресенье не пропускал программу «Служу Советскому Союзу!». И смотрел со слезами в глазах. Что это?
Куда я ехала — не знаю. Заботясь обо мне, он деликатно и вежливо отвадил от меня многих. «Ее нет дома». «Она занята». «Она не сможет». «Ну что, мама, тебе, когда ни позвонишь, ты все отдыхаешь?» Как многое со временем узнаешь. Воистину, тесен мир. До смешного. Вот Белорусский вокзал. В голове круговерть мыслей. И одна мысль побеждает все остальные: «Люся, стоп! Завтра у тебя в 9.30 съемка в «Гардемаринах». Съемка в Кремле. Последний съемочный день. Люся, милая, стоп! Ты сейчас не имеешь права предаваться удару.
Все так же падал крупный снег. Щетки работали: туда-сюда, туда-сюда. Ночь. Тишина. Милиции нет. Машин очень мало. На мосту я развернула машину и поехала домой. Моя мама всю сцену около машины видела из окна. Вопросов не было. Тут же раздался звонок. Звонил его папа.
— Где мой сын?!
— Уехал.
— Куда?
— Не знаю… Костя как-то уж очень изменился. Что же вы так?
— Это не я. Это он… сам.
— Ну, «это», конечно, он сам.
— Вы знаете, он ведь сразу был с вами, он еще не нагулялся.
— Но он уже был женат.
— …Знаете что??? Вы вообще нам не по рангу!
Какой отчаянный крик! Собственно, вот и все. Только разговор с папой. Я не подошла. По рангу. А семнадцать с половиной лет? Как-то Костя сказал, что надо дружить с «равными», т. е. по рангу. «Вот тут мы согласны, скажи, Серега». Как же нужно вычеркнуть все из жизни! Но ведь это ее треть… Снимаю шляпу. Расчет блестящий. В десятку. Близкие люди знают, куда бить. На то они и близкие. Актер, выжатый как тряпка после съемки, спектакля, концерта, тащится домой, за покоем и спасением, тащится в свой тыл, в свое убежище, — здесь он отдышится, поплачется, облегчит душу. А убрать этот тыл, — он и провалится. Никому этого не желаю. Даже тем, кто меня на дух не переносит.
Если в доме актер мужчина, его половина может ради него профессию свою бросить, жить его интересами, согревать душу, заботиться о здоровье. А если в семье артистка жена? Какой мужчина возьмет на себя подобную миссию? Как мне долго клялись, что это случилось со мной. О, наконец-то, за все мои нескладности пришел покой. На моем месте любая женщина в это поверила бы. Это произошло со мной. Редкое исключение. Пора поверить. Хватит на «белое» говорить «черное». Белое есть белое. Какой цвет! У меня будет много белых нарядов и много-много осенних белых хризантем.
Ничему жизнь меня не научила. Меня же предупреждали. Последнее время из страха, не имея духа что-то объяснить, он передавал мне в руки письма. А в них ничего ясного. Какие-то мелкие обиды, недостаток внимания в такой-то день, о котором я и не помню. А вот конец одного письма, последнего, интересный.
«А люблю я тебя всегда, любил и буду любить, что бы ни случилось».
Что бы ни случилось? Разве это не предупреждение? А в списке телефонов, куда мне теперь предстояло везде самой звонить, нервная запись о себе самом, но в третьем лице: «Костя сделал стратегическую ошибку — начал метаться». Я тогда позвонила его другу в Нью-Йорк, и он мне тоже сказал: «Понимаете, он мечется». Куда мечется? И что мечет?
А вот и поучение мне, дуре, кинозвезде: «…чтобы найти истину, каждый должен хоть раз в жизни освободиться от усвоенных им представлений и совершенно заново построить систему своих взглядов. Декарт, стр. 427». Он тогда увлекался романами Пикуля. Наверное, поэтому и написал номер страницы. Недавно мне попались эти листки. Значит, мне не приснилось все это.
«Измельчал современный мужчина», - пел Вертинский в начале века. А теперь ведь последняя, загнивающая стадия…
Значит, что? Какой вывод? Никому не верь, и никто тебя не обманет.