Люйши чуньцю (Весны и осени господина Люя)
Шрифт:
Мудрец видит, что природе присущи определенные закономерности, он видит, что все вращается, движется, подчиняясь должному, его эстетическое чувство покорено законченностью и совершенством природного механизма. В этой природной механике, в бесконечно сменяющих друг друга замкнутых единообразных циклах мудрец видит основу бытия, а потому он склонен воспринимать совокупность природных явлений как воплощение гармонии.
Но одно дело гармония годового цикла, другое — гармония отношений между людьми. Конечно, мудрец есть столь же достойный образец бескорыстия, как сама природа. Но ведь мудрецов немного, а реальная жизнь на каждом шагу являет примеры отказа от подражания как природе, так и личности мудреца. Ясно, что уповать на самодеятельность социума в этом смысле не приходится — гармония должна быть привнесена в человеческое общество извне.
Решение этой задачи требует от мудреца перехода от созерцания гармонии природы к анализу ее, так сказать, содержания. Конечно, космос слишком грандиозный объект для того, чтобы к нему
Наиболее подходящим объектом для решения стоящих перед ним задач мудрец с вескими основаниями считает гармонический звукоряд. Гармония музыкального звукоряда, данная в ощущении и вызывающая соответствующий эмоциональный отклик, эстетическое переживание, безусловная способность музыки рождать в сердце слушателя ощущение гармонии, уравновешенности и покоя — факт, не требующий особых доказательств; остается лишь объяснить причины, вызывающие безусловно положительный эмоциональный отклик.
Мудрец считает, что музыка благотворно влияет на слушателя вследствие того, что между составляющими ее элементами (звуками) существует особое соотношение; это качество музыки в тексте описывается термином ши, который нам приходится переводить словом «гармоничность». Согласно мудрецу, ши есть следствие размеренности звукоряда; музыка «рождается в размеренности», поэтому знание мудреца о ней — это прежде всего знание меры.
Знание меры есть знание количественных соотношений элементов, составляющих гармонию: всякий звук может быть измерен по силе (громкий-тихий) и высоте (высокий-низкий), сила — с помощью той же меры, которой меряют зерно, высота — обыкновенным аршином; «ни слишком громкий, ни слишком тихий, ни слишком высокий, ни слишком низкий звуки нельзя отнести к звукам упорядоченным» [214] .
«Что же тогда есть звуки упорядоченные? Упорядоченные звуки есть звуки срединного положения. Что есть срединное положение? Не превосходящее по величине одного цзюня, не перевешивающее одного ши будет как раз посредине между малым и большим, легким и тяжелым. Тон желтого колокола — нота гун — есть корень всем звукам. Он как раз посредине между высокими и низкими. Среднее и зовется упорядоченным. И если упорядоченным образом внимать упорядоченным звукам, в душе наступит гармония. Радость тогда не чрезмерна, а равновесие и покой совершенны» [215] .
214
Там же, с. 113.
215
Там же.
Остается узнать лишь, откуда взялся тон желтого колокола (хуанчжун). Одна версия происхождения этого тона нам уже известна (см. выше). Но существует и другая, не менее интересная. «Хуан-ди некогда повелел Лин Луню изготовить люй. Лин Лунь пустился в путь от западного склона гор Дася и достиг северного склона горы Юаньюй. Взял бамбук из лощины Сеси, отобрав стебель с крупными и равными полостями, и разрубил его между коленцами. Его длина равнялась трем цуням и девяти фэням; когда в него дули, он издавал тон гун Желтого Колокола. Лин Лунь дунул в него и сказал: «Это и нужно!» Затем он сотворил двенадцать трубочек. А когда услышал у подножия горы Юаньюй пение пары фениксов, он стал различать двенадцать тонов-люй. Шесть он настроил по пению самца, шесть — по пению самки, приведя их в соответствие с тоном гун Желтого Колокола. Посему говорят: гун — корень мужским и женским тонам» [216] .
216
Там же, с. 115.
Вероятно, эта версия более ранняя, поскольку в ней в более наивном виде выражена та же идея единого — все музыкальные тоны образовались от одного, а если принять во внимание первоначальную нерасчлененность музыки — стебель бамбука длиной в три цуня и девять фэней, — то и методом деления, причем сначала был разделен совсем уж изначальный стебель, так сказать, «хуньдунь» музыки. Так или иначе, Лин Лунь, несомненно, был мудрецом и выбрал этот стебель не случайно, а потому что обладал разумом, — в конце концов люди отличаются тем, что «один способен смотреть вдаль, а другой — видеть лишь то, что перед ним» [217] . Именно разум, пребывавший в его сердце, подсказывал ему меру, с которой он подходил к бамбуку, потому он и сумел выбрать то, что было нужно, — не большое, не малое, а срединное. Невежда, конечно, этого бы не смог сделать, так как он «не умеет пользоваться мерой», он не знает, в чем истинное ощущение музыки, и его музыка не способна приносить людям радость — она не находит отклика в их сердцах.
217
Там же, с. 169.
«А сердце может радоваться лишь тогда, когда оно пребывает в гармонии и равновесии. Ухо, глаз, нос или рот могут предаться своим желаниям лишь тогда, когда радуется сердце. Порадовать же сердце можно, приведя его к гармонии. Приходит же сердце к гармонии, когда оно следует упорядоченному. Посему, когда в музыке есть упорядоченность, в сердце также наступает упорядоченность» [218] .
Гармония сердца достигается как бы на встречных путях: один путь лежит через общую упорядоченность организма, правильное пользование своей способностью цин, так сказать, изнутри; другой — через гармоническое воздействие музыки извне. В этой способности музыки, так сказать, гармонизировать человеческие сердца заключен большой дидактический потенциал, и мудрец не может, конечно, мимо этого пройти [219] .
218
Там же, с. 112.
219
Воздействие негармонической музыки приводит к серьезным функциональным расстройствам, но человек может защититься от этого своей цин.
Музыка всегда связана с определенным образом правления, влияет на нравы и смягчает обычаи; «даже если обычаи уже утвердились, музыка все же в состоянии их изменить. Посему во времена, когда в мире наличествует дао, достаточно послушать музыку, чтобы судить об обычаях, достаточно взглянуть на образ правления, чтобы узнать, каков правитель» [220] .
Точно так же как на ци в сердце человека, музыкой можно повлиять и на иньци или янци во внешнем мире: так, во времена Чжу Сян-ши, «время сильных ветров, больших скоплений янци», Ши Да создал пятиструнные гусли, «дабы вызвать иньци и укрепить жизнь» [221] . Напротив, в правление Тао Тана собралось много инь, «ци народа было спертым и подавленным. Оттого сочленения и кости пришли у всех в скованное состояние и не слушались. Посему он изобрел пляску, чтобы заставить народ двигаться» [222] .
220
Наст, изд., с. 114.
221
Там же.
222
Там же, с. 114-115.
Благотворное воздействие музыки на окружающий мир сродни воздействию дэ правителя на состояние ци народа. Действительно, в старину музыка «послужила укреплению дэ предков-правителей» [223] .
Остается еще проблема субъективного вкуса: так, Цзе и Чжоу, например, «превыше всего ценили громкость» [224] . Конечно, это было результатом отсутствия у них чувства меры, гигантомания, свойственная властителям погрязших в смуте царств, не имеющих представления об истинно прекрасном. Ведь «поют и осужденные», но «лишь с человеком, постигшим дао, имеет смысл рассуждать о музыке» [225] . Для мудреца все это очевидно, но что все же дает ему столь глубокую уверенность в собственной правоте?
223
Там же, с. 115.
224
Там же, с. 111.
225
Там же, с. 109.
Мы видели, что вся познавательная деятельность мудреца в конечном счете сводится к установлению количественных соотношений между вещами внешнего мира — мудрец как бы взвешивает и измеряет все сущее, занося в свой реестр все новые и новые величины и выводя из их соотношении некие закономерности, которые кажутся ему абсолютным выражением мирового закона. Но закон ведь не дао, и знание закона не есть полное знание. Мудрец видит прекрасный гармоничный мир, догадывается, что корень красоты — мера, и даже, как мы видели, знает меру, но дао не измеришь.