Люйши чуньцю (Весны и осени господина Люя)

Люй Бувэй

Тай-гун ловил рыбу в Цзыцюане, потому что родился во времена Чжоу-синя, но там его и нашел Вэнь-ван [357] . Вэнь-ван владел всего лишь тысячей колесниц, а Чжоу-синь был сыном неба. И то, что сын неба утратил Поднебесную, а властитель тысячи колесниц ее приобрел, показывает, что такое знание и незнание. Так что когда речь идет о людях заурядных, простом народе, ими можно повелевать не церемонясь. Но когда речь идет о муже, владеющем дао, то ему необходимо оказывать почет и с ним следует лично знакомиться — только тогда его ум может быть использован в полной мере.

357

Тай-гун, согласно «Историческим запискам» Сыма Цяня, в которых автором использованы и устные предания, искал встречи с Вэнь-ваном, чтобы помочь ему в свержении порочного иньского правителя Чжоу-синя и утверждении чжоуской династии. В свою очередь Вэнь-ван получил предсказание, что во время охоты его ждет встреча с настоящим мудрецом, который станет его советником (Ши цзи, гл. 32). Эта встреча состоялась на берегу реки Вэй, где престарелый Тай-гун жил в уединении и ловил рыбу, так как, по одной из версий, не хотел служить тирану Чжоу-синю. Комментаторы полагают, что Цзыцюань — это рукав Вэй.

Когда

Янь-цзы прибыл в Цзинь, он увидел человека в вывернутой мехом внутрь одежде, тащившего тюк сена и остановившегося отдохнуть на обочине [358] . Признав в нем благородного мужа, он послал спросить, как тот оказался в таком положении. Тот отвечал: «Цисцы продали меня сюда в рабство, мое имя Юэ Шифу». Янь-цзы сказал: «О!» — и тут же велел отпрячь левую пристяжную, чтобы выкупить этого человека. Самого его он взял в повозку и отвез к себе. Когда они прибыли, он, ни слова не говоря, вошел во внутренние покои (женские покои). Тогда Юэ Шифу разгневался и хотел удалиться. Янь-цзы послал за ним человека, чтобы передать следующее: «Мы с вами прежде не были знакомы, но я помог вам избежать несчастья, чем же я теперь перед вами провинился?» В ответ Юэ Шифу сказал: «Я слышал, что благородный муж может снести унижение перед тем, кто его не знает, но не должен терпеть пренебрежения от того, кто его узнал. Поэтому я хочу прекратить всякие отношения». Тогда Янь-цзы сам вышел к нему и сказал: «Раньше я видел только вашу наружность, теперь я вижу и внутреннее содержание моего гостя. Я, Ин, слышал, что тот, кто хочет по-настоящему узнать человека, не обращает внимания на то, что о нем говорят другие, и кто хочет понять, каков человек в деле, не должен полагаться на его собственные речи. Могу я извиниться перед вами и просить вас остаться со мной?» Юэ Шифу сказал: «Раз вы относитесь ко мне с уважением, я не могу не последовать за вами». И Янь-цзы взял его на службу [359] .

358

В древности меховую одежду обычно носили мехом наружу, поэтому комментаторы считают, что ее владелец специально вывернул ее, чтобы мех не стирался, когда он таскал сено, предназначенное на корм скотине. Такая бережливость и то, что он отдыхал не в доме, а прямо у дороги, указывали на его крайне стесненные обстоятельства, что не помешало Янь-цзы опознать в нем благородного мужа и мудреца.

359

В тексте сказано, что Янь-цзы сделал Юэ Шифу «гостем» (кэ), т. е. официально принял его на службу как «бинькэ». «Гостями» (бинькэ или мэнькэ) назывались преимущественно незнатные служилые мужи, часто образованные люди, собиравшиеся при дворах влиятельных аристократов или сановников, например у того же Люй Бувэя. Комментаторы полагают, что Юэ Шифу стал «старшим советником» (шан бинь) среди таких мужей, живших при Янь Ине.

Когда у человека заурядного появляются заслуги, он начинает воображать, что облагодетельствовал других людей; полагая себя благодетелем, он становится заносчивым. А вот то, что Янь-цзы не только не поставил себе в особую заслугу, что выручил человека из беды, но сумел даже перед ним извиниться, показывает, насколько далек он был от пошлости. Это и есть путь к истинным свершениям.

Учитель Ле-цзы [360] попал в нужду и отощал от голода. Какой-то гость-бинькэ поведал об этом чжэнскому министру Цзы Яну [361] : «Ле Юйкоу — муж, владеющий дао. Живет он в вашем царстве и так бедствует! Разве у вас не заботятся о настоящих мужах?» Чжэнский Цзы Ян тотчас велел служителям послать Ле-цзы несколько десятков бин [362] проса. Выйдя к посланцам, учитель Ле-цзы дважды поклонился, но дара не принял. Когда гости удалились и Ле-цзы вернулся в дом, его жена гневно била себя в грудь и причитала: «Я слышала, что семья человека, постигшего дао, обретает покой и радость, а ваши жена и дети отощали от голода. А когда министр хочет подарить вам немного зерна, вы отказываетесь! Что же, нам суждено вечно быть голодными?» Смеясь, учитель Ле-цзы ответил: «Министр меня даже никогда не видел, с чужих слов посылает мне просо. Но точно так же с чужих слов он обвинит меня и в преступлении! Поэтому я и не принял дара». В конце концов недовольный народ восстал и Цзы Яна убили.

360

Ле-цзы (Цзы Ле-цзы, Ле Юйкоу) — мудрец, возможно живший в IV в. до н. э., авторству которого приписывался одноименный трактат в восьми главах (пянь). Данный эпизод известен также по главам 28 «Чжуан-цзы» и 8 «Ле-цзы».

361

По мнению некоторых комментаторов, Цзы Ян был министром (сян) в царстве Чжэн, по мнению других — тамошним царем. Погиб Цзы Ян при невыясненных обстоятельствах: согласно «Историческим запискам» (Ши цзи, гл. 40), в 398 г. до н. э. «в Чжэн убили Цзы Яна»; в другом месте (Ши цзи, гл. 42) говорится, что в 411 г. «чжэнский правитель убил своего первого советника Цзы Яна». В различных источниках, в том числе в «Люйши чуньцю» (кн. 14, гл. 3) и «Хуайнань-цзы» (гл. 13) о гибели Цзы Яна, как человека жестокого, говорится без сожаления, однако правителем он, вероятно, все же не был (см. также перевод и комментарий к этому фрагменту Л. Д. Позднеевой в кн.: Мудрецы Китая. Ян Чжу. Лецзы. Чжуанцзы. М., 1994. С 105, 320, 383).

362

Бин — древняя мера объема, равная 16 ху, или 160 (позже 80) доу. Один доу считается примерно равным десяти литрам, однако установить точный эквивалент для описываемой эпохи сложно. Современные комментаторы считают, что Ле-цзы прислали «несколько сот даней» зерна («дань» — 100 литров). В любом случае авторы текста вели речь об очень щедром даре.

Принять от другого пропитание и не пойти за него на смерть, если он окажется в беде — это забвение долга; но пойти за такого на смерть — значит умереть за неправое дело. Умереть же за неправое дело — значит пойти против природы. Сколь же далек был учитель Ле-цзы как от забвения долга, так и от всего, что противно дао! То, что он решил не принимать дара, даже терпя голод и холод, означает, что он предвидел, какой оборот примет дело, и действовал, исходя из этого предвидения. Это и есть подлинное понимание жизни и судьбы!

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Понимать в искусстве восприятия / Чжи цзе

Человеческий глаз устроен так, что он воспринимает некий вид, если же глаз зажмурить, то это все равно как если бы никакого вида объективно не существовало. То, что мы видим с открытыми глазами, отличается от того, что мы видим с прищуренными глазами. Тому, у кого глаза закрыты, свет в глаза не попадает, поэтому он ничего и не видит. Тот, кто зажмурился, глазами ничего не воспринимает! Если он не может ничего воспринимать, но говорит о видах, которые ему представляются, он в заблуждении.

То же касается и сознания. То, что воспринимается обладающим сознанием и что воспринималось бы не обладающим сознанием, — одна и та же действительность. Но способность к восприятию у разных сознаний различная. То, что способен воспринять обладающий сознанием, намного обширней, чем то, что способен воспринять не обладающий сознанием. Тот, у кого ясное сознание, видит дальше, чем тот, у кого оно замутнено. Если же тот, кто приспособлен к восприятию только того, что лежит рядом, станет судить о тех превращениях, которые свершаются далеко от нас, то откуда же возьмется понимание истинного положения дел? Если же нет соответствующих представлений, то, как бы ни старался говорящий, он не сможет их точно описать.

Некий жунец увидел прядильщика и спросил его, чем он занят: «Из чего получаются эти длинные-длинные нити?» Тот, указывая на коноплю, сказал, что он делает. Тогда жунец пришел в негодование: «Как из этого спутанного-спутанного может получаться длинное-длинное?»

Вот и в гибнущем царстве не то чтобы не было мудрых мужей, не то чтобы не было добродетельных. Причина в том, что их правителям невдомек, что они есть. Эта болезнь — неспособность к адекватному восприятию действительности — приходит, когда сами себя считают обладающими сознанием: такое сознание как раз и не позволяет воспринимать мир правильно. Если же мир сознанием правильно не воспринимается, но сам воспринимающий считает, что он его воспринимает, — это, конечно, глупость. При таком положении государство не может существовать, и правитель никак не может рассчитывать на собственную безопасность. Если же сознание не воспринимает чего-либо, но человек сознает, что его сознание не воспринимает этого, — государству не грозит гибель, а правителю — опасность.

Гуань Чжун заболел. Хуань-гун пришел навестить его и спросил: «Ваша болезнь, чунфу [363] , опасна, и весьма. Что бы вы хотели мне сказать в поучение?» Гуань Чжун сказал: «Крестьяне у нас в Ци любят одну поговорку: «С тем, кто ничего не накопил, пока был здесь, нечего будет зарыть, когда он пойдет туда». Нынче я отправляюсь в дальний путь, и о чем меня можно еще спрашивать?» Хуань-гун сказал: «Хотелось бы, чтобы вы, второй отец, не отказывали». Гуань Чжун тогда сказал: «Мое желание состоит в том, чтобы вы, правитель, удалили от себя И Я, евнуха Шу Дао, колдуна из Чан и принца из Вэй Ци Фана». Хуань-гун сказал: «И Я, чтобы доставить мне радость, зажарил собственного сына, как же я могу сомневаться в нем?» Гуань Чжун отвечал: «В природе человека нет ненависти к своему отпрыску. Если уж человек своего собственного ребенка подвергает мучительной смерти, то что же он может сделать с собственным правителем?» Гун тогда сказал: «Шу Дао оскопил себя, чтобы иметь возможность приблизиться ко мне. Как я могу в нем сомневаться?» Гуань Чжун сказал: «Не в природе человека калечить собственное тело. Если он мог причинить это своему собственному телу, то что он может причинить своему правителю?» Хуань-гун тогда сказал: «Колдун из Чан разбирается в жизни и смерти, он способен излечить любую душевную болезнь, как же не доверять ему?» Гуань Чжун сказал: «Жизнь и смерть зависят от судьбы, а душевные болезни — от воли человека. Вы, правитель, полагаетесь не на судьбу, чтобы сохранить свое здоровье, а на какого-то колдуна из Чан, и он, [таким образом,] пользуясь этим, может творить что ему вздумается». Хуань-гун сказал: «Царевич из Вэй Ци Фан служит мне пятнадцать лет; даже когда умер его отец, он не поехал домой, чтобы оплакать его, — как же в нем можно сомневаться?» Гуань Чжун сказал: «Не в природе человека не любить своего отца. Если же он пренебрег отцом, то чего ожидать от него вам, правитель?» Хуань-гун сказал: «Я обещаю вам».

363

Т. е. второй отец.

Гуань Чжун умер, и он отослал всех их прочь. Однако он потерял аппетит, дворец его пришел в запустение, вновь его охватила душевная смута, двор потерял былой блеск. Так прожил он три года и, наконец, произнес: «Нет, второй отец, видимо, ошибался: его речи нельзя было понимать так буквально». И он вновь призвал тех ко двору. Они вернулись, и на следующий год у Хуань-гуна началась болезнь. Колдун из Чан вышел из внутренних покоев и объявил: «В такой-то день правитель скончается!» И Я, Шу Дао и колдун из Чан, сговорившись между собой, подняли смуту, запечатали дворцовые ворота и выстроили вокруг дворца высокие стены. Туда они никого не пропускали под предлогом, что действуют по приказу больного Хуань-гуна. Однако одна из жен перебралась через стену и проникла в покои, где лежал Хуань-гун. Он проговорил: «Хочется есть». Жена ответила: «У меня ничего нет». «Хочется пить», — сказал гун. «У меня ничего нет», — повторила женщина. Гун спросил, в чем дело. Тогда она ответила: «Колдун из Чан вышел от Вас и объявил, что Вы скончаетесь в такой-то день. И Я, Шу Дао и колдун устроили заговор, они заперли ворота дворца, выстроили вокруг высокую стену и никого не пропускают. Поэтому я не могу вам ничего принести. Принц же Ци Фан приписал к царству Вэй сорок общин, принадлежащих Вам». Тогда гун глубоко вздохнул и со слезами на глазах произнес: «Увы мне! Как же далеко видит мудрец! Если мертвые сохраняют способность думать, как я буду смотреть в лицо второму отцу?» Он закрыл лицо рукавом и отбыл во дворец долголетия. Когда черви стали выползать уже за порог, двери Янвэн пришлось плотно затворять, так как он три месяца оставался без погребения. А все это из-за того, что не слушал речей Гуань Чжуна!

Хуань-гун не был беспечным в отношении грозящей опасности и неплохо относился к Гуань Чжуну. Все дело в том, что он лишен был правильного восприятия. Из-за того, что лишен был правильного восприятия действительности, он удалял верных и надежных и приближал тех, кого любил и считал достойными людьми.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Сожалея об ошибках / Хуй го

Если в пещере больше восьми футов глубины, человек рукой до дна не достанет. Отчего так? Оттого что рука слишком коротка. Вот и сознание не может всего достичь. То, чего оно не в состоянии достичь, таково, что тот, кто станет о нем судить, даже если он искусен в суждениях, даже если он далеко ушел в постижении дао, не в состоянии будет это узреть. Поэтому даже Цзи-цзы ничего не добился при дворе Шан, а Фань Ци вынужден был уплыть вниз по течению реки Цзян. Му-гун как-то поднял войска, чтобы напасть на царство Чжэн. Цзянь Шу стал увещевать его в следующих словах: «Это невозможно. Я, ваш слуга, слышал вот о чем. Государство берут приступом на боевых колесницах с расстояния не более чем в сотню ли, в пешем строю — с расстояния не более чем в тридцать ли, чтобы войска прибывали к месту сражения, сохранив силу духа и физические силы. Только в этом случае при контакте с противником можно его уничтожить, а при отходе можно сохранить необходимую скорость. Если же марш составляет несколько тысяч ли и к тому же проходит по землям враждебных чжухоу, вряд ли, по мнению вашего слуги, возможно после этого что-либо предпринять. Лучше бы вам, государь, еще подумать над этим планом». Му-гун не послушал его. Тогда Цзянь Шу вывел войско за ворота столицы и со слезами произнес: «О, войско! Мы — свидетели того, как они уходят в поход, но не увидим, как они придут назад!»