Лже-Петр - царь московитов

Карпущенко Сергей Васильевич

Еще в первый день своей московской жизни хотел Лже-Петр порадовать себя и приближенных большой государевой охотой, но не вышло: оказалось, что ещё при правлении Петрова брата, Федора Алексеевича, охота стала приходить в упадок, покуда же царили Петр и Иоанн, эта государева забава совершенно захирела. Правда, при Конюшенном приказе, как бы про всякий случай, ещё держали сокольников, кречетников, ястребятников, ловчих, рогатников, псовников, медвежатников, конных

* "Быть в случае" - быть фаворитом.
– Прим. автора.

псарей и трубников, выездная их одежда хранилась в сундуках, береглась и сбруя конская, а в палате Оружейной можно было бы сыскать немалое количество отличных карабинов, штуцеров, пистолей, охотничьих кинжалов, даже самострелов с прекрасным боем, но забвение охоты сказалось: трудно было созвать охоту скоро, главным же было то, что поиздохли, поразлетались, поизленились ловчие птицы, каковые ещё лет десять назад в исправности содержались в обширных клетях Конюшенного приказа.

Но бояре радовались внезапно появившейся государевой прыти. "Вона, говорили, - вернулся от немцев не немец вовсе, а государь наш. Даром что ли сказал, что править по-старому решился. Собрался на соколиную охоту? Ну, так нужно будет соколов да кречетов ему сыскать, чтобы поиграло, повеселилось сердце Петра Лексеича, авось и нам от оной резвости прибыток будет".

И думные бояре, что жили близ Москвы, спешно искали средства, чтобы обеспечить царскую охоту. Едва ль не всякий в вотчинах своих держал охоту, вот и набрали с того, с другого сотню ловчих с обученными птицами. Что до дичи, так цапель, уток и даже лебедей в начале сентября на подмосковных болотах и озерах было вдоволь - наловили. Сам Никита Зотов, не забыв своих прежних кривляний, доложил царю о том, что бояре, припадая к стопам государя, просят принять от них посильную дань соколами, охотниками и красной птицей, дабы сердце царя и великого князя возвеселилось после унылостей немецкой жизни. Лже-Петр, ещё не имея возможности судить о том, что за удовольствия ждут его и какие затраты и труды понадобились для сборов, был рад уже и тому, что подданные оказались незлобивыми и послушными, совсем не такими, как их представляли Шенбергу раньше.

– Вот ты, батюшка, царь-государь, сам и посуди, сколь много стараний приложить нужно, чтоб из оного черта с крылами, клювом и когтями послушный тебе раб вышел, - говорил Лже-Петру старый сокольник, что ехал с царем стремя в стремя, держа на руке, обряженной замшевой рукавицей, крупного сокола, усмиренного надвинутой на голову бархатной шапочкой.
– Спервоначалу гнездо соколиное найти нужно, чтобы детенышей в обучение взять - зрелая птица к учению не способна. Кормить будем того соколенка токмо мясом сырым, а как подрастет маленько, шапку на голову наденем. Вот, побудет он в шапке, к охоте уж будет готов, шапку снимаем, и сокол, уж голодный, должен увидеть добычу и за ней лететь. Вначале близко ставим добычу, после - подале, и все дальше, дальше. Так и выпестуем черта крылатого, любую птицу с неба сдергивать может.

Лже-Петр удивлялся проворству народа, к которому явился быть правителем, и радовался, что подданные оказались совсем не такими дикими, какими представлял их Левенрот. Вместе с тем появлялось и чувство некоторой неуверенности, как в самом начале, когда он страшился быть разоблаченным и не принятым русскими.

– А ну, покажи, что умеет твой сокол!
– потребовал Лже-Петр, и сокольничий, холоп Бориса Петровича Шереметева, довольный оттого, что сам царь увидит, сколь он умел, крикнул куда-то назад, где в клетках, поставленных на телеги, везли птиц, предназначавшихся служить добычей:

– Митя-а-й! А, слышь, Митяй! Шибани-ка цаплю, ту, что сегодня поутру Ерошка словил!

– Ага, пускаю, ага!
– откликнулся молодой голос, и Лже-Петр услышал понукание: "Давай, давай, порхай! Иди! Иди!"

Послышалось хлопанье крыльев, цоканье клюва. Цапля взлетела. Повернувшись в седле, Лже-Петр успел увидеть её розовые, перепончатые лапы, когда носатая, красивая птица, радуясь внезапно обретенной свободе, поднялась над землей и тяжело полетела подальше от тех, кто украл её волю. Сокольник же осторожно снял шапку с ястребиной головки. Она тут же задвигалась в разные стороны, будто и не имелось костей в шейке птицы, старый охотник что-то шепнул, рукой показал на цаплю, забиравшуюся все выше и выше в небо. Ястреб мгновенно взъерошился, замер, пригнувшись и устремив хищный взгляд в сторону цапли. Казалось, ястреб призадумлася - достойна ли летящая птица быть его добычей, но вот уже с легким треском расправил свои серо-пестрые крылья, взмахнул ими и понесся за цаплей.

– Словит!

– Куды там - не словит! Цапля-то вон уж куда залетела, - слышал Лже-Петр, как с азартом заговорили люди из свиты.

Лже-Петр, задрав подбородок, внимательно следил за полетом ловчей птицы. Он никогда не видел соколиной охоты и не слишком был уверен в том, что ястреб или кречет способны заменить ружье. Он не понимал прелести такой охоты, потому что видел радость лишь в успехе личном, - от выслеживания зверя, от точной стрельбы. Здесь же награда доставалась ловчей птице. Лже-Петр не знал, что вельможа русский имеет право гордиться уже потому, что птица его выучки словила больше дичи, чем какая-то другая.

Ястреб тем временем настиг цаплю, но с ходу драть не стал, залетел сверху и упал на нее. Все, кто ехал с царем на охоту, - человек до трехсот, - принакрыв глаза козырьками ладоней, следили за исходом схватки. Цапля решила подороже продать свою жизнь, и было видно, что в небе, переплетаясь крыльями, шеями, птицы сцепились в смертельной схватке. Слышался клекот цапли, пронзительные крики сокола, вились перья и, покачиваясь, легко опускались на землю. И вдруг Лже-Петр услышал, как кто-то из сопровождавших его с удивлением воскликнул:

– Да цапля-то сокола забьет, забьет!

И на самом деле - взмахнув пару раз крыльями, сокол вдруг замер в воздухе. Цапля же, было видно, ещё пару раз клюнула врага, и хищник, кувыркаясь, камнем полетел к земле.

– Га-га-га!
– разразились смехом бояре.

– Чей же сокол? Вяземского, что ли?

– Нет, вроде Салтыкова! У него завсегда не соколы, а вороны. Удружил царю!

Но то ли сам Салтыков, то ли кто-то из тех, кто был ему родичем или просто приятелем, кричал, откликаясь:

– А ну не бреши - Салтыкова! У Михаила Полуектовича отродясь таких ловчих птиц не бывало, чтоб цапле поддались! Хованского сокол!

Но тут заступились и за честь князя Хованского, и вот уже пошла гулять горячая свара по многолюдной колонне охоты. Бородатые, обряженные в богатые ферези, однорядки, охобени, терлики и шубы, бояре и окольничие, дворяне и стольники, все их охотники и стремянные, челядники и конюхи схватились в жаркой сваре, стараясь перекричать друг друга, и только присутствие государя удерживало распаленных внезапной враждой людей от драки.