Лже-Петр - царь московитов
Шрифт:
...К коменданту Эрику Шлиппенбаху явился парламентер от русских и передал ему требование монарха России сдать крепость. Старик просил четыре дня на размышление, но осаждающие ждать не стали - на крепость с тугим гудением понеслись бомбы и зажигательные ядра. Стали отвечать русским пушкам и гаубицам орудия крепости, и стены скоро заволокло белым дымом. Земля сотрясалась от грохота десятков пушек, и причиной этого рева, причиной стремительного полета железных шаров, сносящих людям головы, разрывающих их на части, ломающих, крошащих многовековые стены крепости, вызывающих пожары, было честолюбие монархов, с одной стороны, профессиональный интерес к успеху кампании генералов и офицеров, с другой, а с третьей - неудержимое желание простой солдатской массы во что бы то ни стало доказать, что русский народ сильнее, что он может бить и шведа, хотя никто из них не знал, для чего, собственно, нужна им Ингерманландия, древняя новгородская земля, ведь жили-то они или близ Твери, или под Калугой, а то и у Белого моря. Но все летели на крепость железные шары, лопались, рассыпаясь осколками, крошили камень и дерево башенных кровель.
Десять дней с обоих берегов Невы стреляли по Нотебургу русские пушки и мортиры. Сам Лже-Петр, неистово двигая банником, загонял в раскаленные стволы мортир картузы с порохом и ядра. После брался за подзорную трубу, радовался попаданию, точно ребенок. И вот увидели, что обвалилась часть стены, образовывая пролом.
...Шведский парламентер, приплывший на мыс к самому царю, нацепив на палку белую бабью косынку, оказался угрюмым офицером с опаленной порохом щекой. От коменданта передал пакет с письмом. Нет, оказалось, не от коменданта, а от его жены.
– Кто переведет?
– от нетерпения и досады, что отняли возможность палить по крепости, закричал Лже-Петр, крутя головой направо и налево.
Кенигсек, посланник, находившийся во время бомбардировки непрерывно возле царя, желая понаблюдать поближе того, кто в письме короля именовался самозванцем, взялся за перевод:
– Ваше величество, госпожа комендантша Шлиппенбах имеет просьбу к вашему величеству от имени всех офицерских жен...
– Ну, говори, какую, время проходит!
– Дамы Нотебурга просят выпустить их из крепости, просят милость оказать...
Лже-Петр, давно уже не помня, что воюет с соплеменниками, жадный до одной лишь победы, страшно заорал:
– Никого не выпущу! Ни единой бабы! Вишь, что захотели? Мужьям своим в осаде укрепиться после своего ухода! Не будет сего! Если уходят - на себе пускай мужей выносят, так-то вот! Пиши письмо с отказом!
И вновь крошили ядра камень нотебургских стен, и когда проломы стали шире, Петр приказал Борису Петровичу:
– Ну, а теперь, фельдмаршал, десант готовь! Идем на приступ! Под Нарвой обвиняли вы меня, что я на приступ не ходил? Так вот и началось...
Шереметев, рассматривая берег под стеной, где виднелись корявые пасти проломов, засомневался:
– Ваше царское величество, чего ж ядра-то жалеть? Пострелять бы малость. Там и берега-то нет под стенами, солдатам укрепиться не на чем, сверху на них чего только кидать не станут, да и до проломов высоко лестницы осадные коротки будут.
Петр, сатанея, за рукав его схватил так, что затрещали швы:
– Слышал?? Посылай десант! Немедля!
Отчего-то в это мгновенье вспомнил Борис Петрович встречу в своем шатре с истинным Петром.
Лодки отвалили от берега, двинулись к проломам. Если не были разбиты выпущенным с крепости ядром, подходили к стенам. Лестницы на самом деле коротки, не дотянуться с них до проломов, а на головы - и поленья, и камни, и гранаты, и расплавленный свинец. С бранью матерной, с призывами к Богу, просто с диким длинным криком, каким кричали, должно быть, воины и две, три тысячи лет назад, желая напугать врага, внушить самим себе, что они страшнее тех, на кого идут, лезли русские солдаты в пролом. Кто успевал увернуться от вражеского камня, полена, пули, поджигал фитиль ручной гранаты и старался метнуть подальше, кто стрелял из пистолета в маячащие в проломе лица шведов, кто уже рубился, добравшись до пролома, но с криком скоро падал вниз, сбивая своим телом сразу двоих-троих товарищей, карабкавшихся вверх.
А пушки шведов все стреляли по приближавшимся челнам русских. Человек с развевающимися волосами, без каски и без шляпы, как и тогда, при Нарве, бегал от орудия к орудию, сам наводил, сам прикладывал пальник, давая лишь возможность пушкарям зарядить орудия. А когда у русских уже не было ладей, и весь десант был переправлен на узкую полоску берега, под стену с провалом, и бой шел то на песке, то на руинах стены, этот высокий человек во главе пятидесяти добровольцев, вооруженных лишь пистолетами и шпагами, явился здесь, чтобы разить людей, не допустивших его к власти.
Александр Меншиков тоже был тут. С гранатной сумой через плечо, то и дело поджигая фитили железных, начиненных порохом шаров, он метал их без передыху в шведов, а когда гранаты вышли, сбросил с себя суму, взялся за пистолет и шпагу:
– За государя! За царя Петра!
– орал он так, что надувались на шее жилы, и, поведя за собой робевших, боявшихся новых неудачных попыток забраться на пролом, сам полез наверх. Удалось-таки! Там, матерясь по-черному, уже не пытаясь уколоть, махал своей тяжелой шпагой, как секирой. Стоны, лопающиеся с оглушающим треском гранаты, вонючий пороховой дым, евший глаза, свист пуль и скрежет скрещенных в бою клинков, - ничто уже не пугало ни русских, ни шведов. С озверевшими, дикими лицами люди в проломе стены думали лишь об одном - убить противника.
Данилыч сквозь рваный пороховой дым давно приметил высокого шведа, который яростно разил русских протазаном с широким лезвием. Странным показалось Алексашке, что этот швед кричал меж тем по-русски: "Вот вам, изменники! Знать будете, как лежать под самозванцем!" Стал прокладывать Данилыч своей длинной шпагой дорогу к этому верзиле, в лице которого узнавались знакомые черты. Вот со стонами легли под ловкими его ударами два шведа, до человека с протазаном оставалось уж совсем недалеко, можно и из пистолета застрелить его, но все ж таки хотелось шпагой дотянуться. Шведов, что сопротивлялись русским, заполнившим проем, оставалось совсем немного, синие их мундиры вперемешку с русскими зелеными и синими закрыли уж все камни развалившейся стены, а тот все машет протазаном да машет, не давая никому приблизиться.
Рядом Данилыч, совсем уж близко! Можно и без пистолета, увернувшись от широкого лезвия, описывающего широкие круги, разок увернувшись, улучить момент да прямо в живот пырнуть острием отличной, французской работы, шпаги. Но вдруг повернулся тот человек к нему лицом. На миг их взгляды встретились, и упустил Данилыч удобный момент, не успел, а тут раздался треск барабанов, бьющий отбой. Горн на башне, правда, еле слышно, протрубил тот же сигнал. Кто-то из русских офицеров позади Данилыча прокричал и радостно, и гордо: