Лжедмитрий II

Тумасов Борис Евгеньевич

А в чем она, правда, у боярина? Судьба холопа его не заботит, нужды боярин не ведает. И остается, что Шаховской с Телятевским корысти ради идут против Шуйского. При Дмитрии они в первых боярах хаживали, а при царе Василии оттеснили их. Вот и взыграло в них ретивое. Им до люда дела нет. Им свое подай…

— Обернись, воевода, — прервал размышления Болотникова Шаховской. Оглянулся Иван Исаевич, за спиной засадный полк к бою развернулся. Подъехал Митя. Болотников Скорохода похвалил:

— Воистину засадный полк. Коли этак на

неприятеля в тыл ему выскочить, не устоит враг. Небось буераком провел?

— Угадал.

В разговор Шаховской вмешался:

— Хлебные запасы в Путивле на исходе. Как бы голода не настало.

— И какой твой совет, воевода?

— Тебе бы, Иван Исаевич, с войском крестьянским в комарицкие края податься. Мужики там вольным духом живут и места комарицкие хлебные.

Задумался Болотников. Ратникам голодать нельзя, они сытыми должны быть. Да и порохового зелья в Путивле не велик достаток, лишь на первый случай. А Истома Пашков под Ельцом завяз. Взял бы город, там огневые припасы хорошие… Сказал недовольно:

— Долго Пашков топчется. Пора бы овладеть Ельцом. А как в Рязани?

— Ляпуновы и Сунбулов рязанскую землю возмутили, дворянское ополчение собрали и на подмогу Истоме выступили, — сказал Шаховской.

— Добро, князь Григорий. Что до твоего предложения в Севск уйти, подумать надобно.

— Народ гулевой, холопья вольница, атаман Акинфиев ватагу окликает! — шумели в Севске Артамоновы товарищи.

Больше всех усердствовал Тимоша, у него с боярами свои счеты: отца барин на конюшне засек, а мать с горя утопилась.

У Тимоши с Артамошкой дружба старая. Они и у Хлопки побывали, и царевичу Димитрию служили. Потому Тимоша верит Артамошке, как себе. Почти год терпеливо ждал он часа, когда Артамошка поведет на бояр ватагу.

Накануне из Путивля побывал в Севске проворный мужик с письмом от Болотникова. Именем царя Дмитрия Иван Исаевич обещал свободу холопам и вольную жизнь на всей русской земле. А еще призывал воевода Болотников навести бояр-притеснителей и воротить престол царю Дмитрию.

Услышав об этом, Артамон Акинфиев сказал Тимоше:

— Кажись, час настал, едрен корень, раз на бояр кличут.

Всколготились комарицкие мужики, один Артамошкину сторону держит, другие ругаются:

— Позор земле русской настает. Аль ослепли мужики, хлеб созревает, кому жать, траву косить? Борта медом заплыли, воск пропадает, а вам токмо гулевать. Гиль, право слово, гиль.

Мялись мужики, пожимали плечами:

— Зима спросит.

— Вам, ватажникам, одна дорога, нам другая.

— Топайте по избам, вылеживайтесь на полатях, — насмехались над ними ватажники. — Аль у вас руки по крестьянству не истосковались? Однако у вас ни земли нет, ни воли! Кто нам ее добудет, ежели не сами?

— И-их! — озорно свистнул Тимоша. — Ходи, робята, бойко! Воевода севский, хоть и захудалый, из рода татарских мурз. На воеводстве всего месяц, да и зла за ним не наблюдалось, из города, однако, сбежал. Ну, как казнят лиходеи?

Седенький тщедушный попик на всю деревянную севскую церквушку усовещал слезливо:

— Опомнитесь и покайтесь! И записано в Евангелии от Матфея: «Восстанет бо язык на язык и царство на царстве, и будут глады, и пагубы, и труси по местам».

Бабы крестились испуганно, мужиков-смутьянов ругали. Тимоша в церковь заглянул, поповскую проповедь услышал, протолкался к попику, взял за шиворот так, что ряса затрещала.

— Ты, батя, наших комарицких женок не пужай. Мы на святое дело, на бояр и князей поднялись.

Бабы на Тимошу с кулаками кинулись, насилу из церкви выбрался. Ватажники еще долго потешались над Тимошей.

— Ну, как женки в Севске?

— Они его со всех сторон ощупали!

Вывел Артамошка ватагу из Севска, повернул на Путивль.

Сотни две мужиков шагали за атаманом. У ватажников оружие: кистени и сабли, топоры и рогатины, а кое у кого и самопалы либо пистолеты за поясами.

Людской гомон и конское ржание висели над лесом и полем. Тимоша Артамошку беззлобно подзадоривает:

— Аль запамятовал, Артамоша, как тебя царь Дмитрий один разок приветил? Не за вторым ли разом отправились?

— Не балабонь, едрен корень, не к царю Дмитрию в службу топаем, а к воеводе Болотникову, боярство изничтожить. Слыхал, что в письме писано?

— Разве? А и другой слушок, будто Болотников и князь Шаховской в одну дуду дудят.

— Ты, Тимоха, не меня о том поспрошай, Болотникова при встрече, — отмахнулся от товарища Акинфиев. — Однако и то не след забывать, как путивльский воевода в Севске стрелецкого десятника присылал!

К вечеру выбрались к реке. Неширокая, мелководная. За ней село по косогору, боярская усадьба за высоким забором.

— Боярина Хвостова усадьба, — кивнул Тимоша на рубленые хоромы под тесовой крышей. — Сам боярин в Москве, а здесь его управитель. — И, сдвинув шапку на макушку, добавил: — Крут с мужиком, девок обижает.

— Людом судить будем, — сказал Артамошка и указал ватажникам на усадьбу. — На слом, ребята, круши боярские клети!

Вброд через реку кинулись ватажники к боярской усадьбе. Затрещали ворота, распахнулись. Ворвались в хоромы, посбивали замки на клетях и амбарах.

Подворье наполнилось мужиками и бабами, гомонят, суетятся, тащат кули с зерном, куски солонины, разное боярское добро.

Тимоша выволок из пристройки спрятавшегося управителя. Тот визжал, упирался.

— Слушай, мужики! — остановил сельчан Артамон. — Ответствуйте по совести, как с боярским управителем поступать? Справедлив ли он к вам?

— Ишь ты, справедлив! Как бы не так! — ответил рыжий старик. — Его, лютого и охального, мало высечь, вздернуть греха не будет!

— Повесить пса боярского! — всколготились сельчане.