Лжедмитрий II
Шрифт:
Уже на вторую половину дня повернуло, а перевеса ни у тех, ни у других. Усталость одолевала воинов, а ни у Голицына, ни у Болотникова нет свежих сил, каких в бой послать.
Иван Исаевич плащ скинул, рубится притупившейся саблей, голос своим подает:
— Веселей, други-товарищи, за нами правда!
Тут совсем нежданно дрогнул засадный полк Скорохода, покатился. Ляпунов с дворянами напирают.
Увлекшись боем, не заметил этого Болотников, а когда разглядел, поздно было.
— Митя, сучий сын, от кого
Но ни Скороход, ни ратники засадного полка того не слышали, отходили, едва успевая отбиваться от дворянских ополченцев. Иван Исаевич поднял коня на дыбы, крикнул трубачу:
— Играй отход!
Едва через Воронью речку перебрались, как узнали о настигавшем противнике. Иван Исаевич приказал рубить засеки, насыпать защитные валы.
Место выбрали удачное, холмы, топи. Укрепившись, принялись дожидаться преследователей. Подошли со свежими отрядами Шаховской и Телятевский.
Показались каширцы и рязанцы. Кинули Голицын и Ляпунов полки через переправу, их встретили огнем пушек и самопалов. Часть стрельцов застряла в топи, другие тонули под губительным обстрелом.
— Искупались! — хохотали болотниковцы. — Узнали, почем лихо.
Не думал Иван Исаевич, что к месту боя успеет подойти Скопин-Шуйский с полками. Подтянув огневой наряд, князь Михайло приказал бить по засеке, после чего бросил стрельцов через реку, а выше переправились рязанцы.
Ярый болотниковец в войлочном колпаке закричал весело:
— Во, Лукьян, сучий сын, чагой ты на своих прешь? Давеча на царя, а ноне на нас. Ты навроде бабы гулящей!
— Волк тебе брянский свой, а не я. Дай доберусь, срублю башку дурную!
И схватились, один с саблей, другой — с кистенем…
Налетели дворяне служилые, бьются ретиво. Увидал Иван Исаевич рязанцев рядом, зверем сделался, в самую гущу их полез.
В подмогу дворянам стрельцы подступили, навалились с перевесом, сломили. Не выстояли, побежали болотниковцы.
Иван Исаевич своим саблей грозит:
— Мать вашу так!
Развернулись казаки и, гикая, лавой взяли в сабли вражеские полки. Не выдержали стрельцы, повернули к Вороньей. Тем часом открыла Тула ворота, впустила болотниковцев.
Обозленный неудачей, разгоряченный боем, Болотников вынесся на запруженную войском площадь, рванул поводья, скверно выругался. К нему направились Горчаков с есаулами.
У Ивана Исаевича кафтан изорван, рукав в крови. Кинул угрюмо:
— Спасибо, царевич, вдругорядь выручил.
Подъехал Шаховской, увидел окровавленную руку, спросил:
— Что не перевяжешь?
Болотников отмахнулся:
— Заживет как на собаке. Стрела на излете задела. Рана поболе в душе сидит. — Заметив Андрейку, позвал: — Мигом баню топить. — И неожиданно для всех рассмеялся: — Знатно попарили нас стрельцы и дворяне, осталось только обмыться.
К полудню царские пушкари повели обстрел Тулы. Били все больше с Крапивенской дороги. Тяжелые можжиры колотили по городским стенам, проламывали бревна каменными ядрами. Ратники тут же заделывали проему, насыпали защитный вал. К моменту, когда пушки умолкли и стрельцы полезли на приступ, болотниковцы готовы были отразить их.
Перебравшись через ров, стрелецкие полки двинулись к стенам, а берегом Упы подступили к городу конные татары, пустили в осажденных стрелы. Болотниковцы разрядили по татарам пищали и самопалы, орда не выдержала, рассеялась. За татарами отступили и стрельцы, вслед им сыпалась насмешливая брань.
На тульском торгу земский базарный ярыжка народ подстрекал. Он сновал между рядами торговок, нашептывал:
— Виниться надо… Государь простит… Мы за воров не в ответе… Купцы недовольства не таили, торг оскудел, мошна опустела, разорили воры. К чему пригрели Ивашку Болотникова?
От многолюдства голодно в Туле. Смерть не ведала пощады, люди пухли, наливались водянкой. Случалось, падали, умирали на улицах.
Сокрушался народ:
— К чему упорствуем, аль плетью обух перешибешь?
— Пора ворота открыть, покаяться.
— А казней не страшитесь?
— Какая на нас вина, мы государю Василию Ивановичу зла не чинили.
— Пусть Болотников с товарищами ответ держат!
Тульский стрелецкий голова Антон Слезкин, переметнувшийся со своим полком к Телятевскому, при виде подступившего к городу огромного царского войска теперь раскаивался, готов был сызнова податься к Шуйскому, жаловался купцам Гришке Семибабе и Трифону Голику:
— Погубит нас Ивашка, видит бог, погубит…
Крепко обложив город, царские воеводы выжидали. После первого неудачного приступа изредка постреливали пушки, иногда болотниковцы ходили на вылазки.
Скопин-Шуйский нерешительностью царя был недоволен:
— Надобно стены проломить и всем войском выдавить бунтовщиков.
Царь возражал. С ним соглашались другие воеводы.
— Не станем полки губить, измором город возьмем. — Шуйский обратился к Крюк-Колычеву: — Тебе, боярин Иван, старшему огневого наряда, поручаю стрелять Тулу каждодневно, рушить дерево и камень, истреблять воров…
С первым солнцем и допоздна на город сыпались ядра. Они падали на посаде и в ремесленных слободах, убивали воинов и жителей.
Пришли как-то к Болотникову Тимоша и оружейный мастер Бугров. Иван Исаевич гостей в палату позвал.
— С чем пожаловали, чего надумали?
Ответил Бугров:
— Урон, воевода, от пушек царских, сам ведаешь. Порешили мы их заклепать.
— Аль сумеете?
— Не сумлевайся. Нам бы к ним пробиться. Выдели людей с полсотни, каких бог силой и хваткой не обидел, а я постараюсь.