Лжедмитрий Второй, настоящий
Шрифт:
Я знаю, Бог велик, спасет меня и помилует. Целую ноги твои и следы твоих ног.
Раб Божий и твой, государь, князь Василий Иванович Шуйский.
В это же время голодный, замерзающий, раздавленный в Переславской тюрьме Семен Никитич Годунов протягивал руку сквозь решетку подвала к прохожим и умолял дать ему хлеба.
Один горожанин вложил в его руку камень.
Скоро Семена Никитича удавили.
Наверное, оттого, что слишком
Очень набивался в близкие отношения к Дмитрию боярин Михаил Молчанов. Через Яна Бучинского он потребовал разговора.
Дмитрий говорил с ним, сидя на подоконнике Передней палаты в ожидании начала Думы.
– О чем хочешь говорить, боярин?
– О Годуновых.
– А разве не все говорено? – удивился Дмитрий. – Борис умер, царица отравилась, Федора убили. Семен Никитич сослан в Переславль.
– Не все, государь. Есть еще царевна Ксения. Мы с Басмановым держим ее в старых годуновских хоромах.
– А что так?
– Странная птица! И держать глупо, и отпускать нельзя, – ответил Молчанов. – А в монастырь заточить жалко.
– Почему?
– Больно хороша, государь.
– Хорошо, покажи мне ее. Сегодня после Боярской думы.
– Лучше бы вечером, государь.
– Да почему?
– Потом поймешь, когда увидишь.
– Ладно, привози вечером, – согласился царевич.
– А ты, Дмитрий Иванович, вели Темиру Засецкому карету до крыльца пропустить.
– Чтобы вся Москва об этом знала!
– А как быть, государь?
– Проведи на кухню к поварихам. Договорись со Скотницким или с Маржеретом, кто сегодня в охране, они придумают.
– До вечера, государь!
– До вечера!
К вечеру оказалось не до Ксении. Произошел раздор между русскими и поляками.
Русские за малую вину приказали палачам бить польского шляхтича Липиньского, водя его по улицам.
Узнав об этом, поляки кинулись на них с оружием. Произошла свалка. Липиньского отбили. В свалке многие легли на месте, многие были ранены.
Москва окрысилась на поляков. Дети стали в них кидать камнями. Стрельцы стали вооружаться тем, что было на дому. Послали к царю.
Узнав эту новость, Дмитрий пришел в бешенство. Он приказал Скотницкому:
– Поезжай к полякам. Пусть выдадут виновных. А в ином случае прикажу окружить их двор пушками и снесу их вместе с двором до основания. Детей не пощажу!
Он сказал это в присутствии десятка бояр из самых родовитых, задержавшихся после думских дел. Боярам такая его речь явно понравилась. Дмитрий жестом руки отпустил их всех, кроме Басманова.
– А ты возьми стрельцов конных три сотни и
Скоро вернулся Скотницкий.
– Поляки дали такой ответ: «Так вот какая награда нас ожидает за наши кровавые труды. Мы не боимся. Пусть нас убьют, но об этом будет знать его королевское величество – наш государь и наши братья. Мы же желаем погибнуть, как прилично рыцарству, а пока умрем, натворим много зла».
– И что, умрут? – спросил Дмитрий.
– Умрут. Они вооружаются. Позвали священника исповедоваться. Там тысячи русских. Есть и безоружные.
– Скачи снова к ним. Постарайся успокоить. Скажи своим, чтобы не отказывались выдать виновных. Им ничего дурного не сделают. Пусть окажут повиновение, надо Москву успокоить.
Рыцарство успокоилось, и Басманову были выданы три человека из роты Станислава Борши, из роты Александра Вербицкого и из роты Павла Богухвала.
Трех шляхтичей привезли в Кремль и отдали под надзор Богдана Сутупова.
Продержав сутки в каком-то страшном, залитом кровью каземате без еды и питья, их вернули на польский двор.
Они рассказали, что сидели в темной круглой башне на карнизе в один кирпич, готовые в любую минуту потерять сознание и свалиться с высоты на острые, вкопанные в землю крючья.
Станислав Борш с тех пор запомнил это Дмитрию.
«От командира пехотной роты телохранителей его Императорского Величества русского и многих иных царств царя Дмитрия Ивановича – капитана Жака Маржерета.
Библиотекарю королевской библиотеки милорду Жаку Огюсту де Ту.
Москва
Уважаемый милорд!
Я надеюсь, что мои первые письма благополучно достигли милого моему сердцу Парижа и что Вы, милорд, и Его Величество король ознакомились с моими описаниями. Поэтому пишу следующее письмо.
Новый царь очень пришелся по сердцу Москве. Через три дня после приезда его матери, которую он поселил в Кремле в Вознесенском монастыре, он торжественно короновался на царство в Успенском соборе.
Это было прекрасное зрелище. Император вошел в собор по малиновому с золотом бархатному ковру, облаченный в порфиру, украшенную драгоценными камнями.
Патриарх миропомазал императора и вручил ему знаки царского достоинства: корону Иоанна, скипетр и державу. Высшие сановники государства, включая патриарха, склонялись и целовали руку царя. Я видел со стороны, как многим это было невыносимо неприятно.
Император немедля приступил к государственным делам. Многое он стал делать ранее здесь невиданного. Он повелел очень строго всем приказам и судам, а также всем писцам, чтобы приказные и судьи решали дела без посулов. За взятки он объявил смертную казнь.