М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников
Шрифт:
в очаровательной манере спел тринадцатькуплетов,
и это искупило все.
<...> В пятницу утром нам пришли доложить, что
у нас в кухне вот-вот может вспыхнуть пожар, и нам
пришлось обедать в гостях, у милых Баратынских,
к которым из города приехал князь Козловский, чтобы
присутствовать на нашей «карусели». <...> В восемь
часов мы <с Лизой> отправились в манеж. Сердце мое
сильно билось: я очень боялась за свою лошадь при
ярком освещении,хотя и позаботилась об этом, объ
езжая ее целых два часа утром, чтобы умерить ее
горячность.
Там было, я думаю, около двухсотзрителей, которым
отвели места за барьером. Манеж был очень красиво
освещен, гремела музыка, гусары были в своих красных
мундирах; все имело радостный и праздничный вид.
Я вскочила на лошадь, вверив себя богу, и он меня
не оставил. Тери достойно провела «карусель», и Паш
ков был очень доволен тем, как я ему помогала. Сам
он верхом выглядит очаровательно,и лошадь у него
была прекрасная, и у всех гусаров тоже! Мы удивительно
точно выполнили ужасно трудные фигуры — такие, как
«восьмерка», «мельница», «цепь». Временами, когда мы
все галопировали, огни мерцали, будто вот-вот погаснут,
и в этом полумраке мы казались какими-то т е н я м и , —
и вдруг свечи вспыхивали вновь, и вся эта движущаяся
картина ярко освещалась. Все говорят, что было очень
красиво. (Поскольку бедного Лермонтова не было,
кавалером у Лиз был другой гусар, некий г. Реми 18.)
279
Когда все трудные фигуры были закончены и нам
оставалось исполнить только экосез и котильон,
устроили общий перерыв.Дамы остались на лошадях,
кавалеры же спешились и поднесли своим дамам чай
и пирожные, зрителей тоже ими обносили. Затем
к одиннадцатичасам вечера мы закончили «карусель»,
после чего еще до двух часовночи у нас дома была
репетиция «Карантина». <...>
Все воскресное утро (признаться, мы пропустили
даже обедню) ушло на репетиции. Обедали мы у Паш
ковых... В семь часов вечера мы были дома, гостиная
наверху уже была полна гостей, которых маменька
принимала однас очаровательной обходительностью.
Были Пашковы, Баратынские, Шевичи 19, фрейлины
Бартеневы 20, Бороздин 21 и Трюке, Лили Захаржевская,
приехавшая из города, чтобы посмотреть наш спектакль,
всеБалабины 22, г. Ланской, Клюпфели 23, Толстые 24,
Мердеры, м-м Варези,Хрущевы, Реми, Тиран, Огаре
вы 25, Зыбин 26, Золотницкий, Шувалов, нашЗахаржев-
ский 27 и м-м Б а г р е е в а , — вот, кажется, и все; в общем,
человек сорок.
Наконец нам сообщают, что все собрались. Занавес
поднимается, сердце мое бьется от страха за успех
спектакля. Первые сцены между Андре и Александри-
ной Трубецкой 28 проходят чудесно; последняя в белой
муслиновой тунике с локонами по-английски вызывала
восхищение своим изяществом и искренностью, непри
нужденностью и тонкой очаровательной игрой. Затем
на сцене в платье из светло-голубого и кораллового
шелка появляюсь я в очень милой и очень забавной роли
ревнивой жены.Все смеялись, и, к несчастью, я тоже
дважды засмеялась, потому что публика падала от
с м е х а , — а ведь искреннийсмех (он был и в самом деле
искренним) так заразителен! Вольдемар играл моего
мужа, Дюпона, с огромными бакенбардами,изрядно
его старившими; свою роль он сыграл очень весело
и очень смешно. Лиз играла молоденькую вдовушку—
ту самую, что сеет раздор в обоих семействах. Она была
очень хороша в платье из органди, вышитом букетами,
с белой розой и кружевной наколкой на голове (этот
очень изящный головной убор ей дала м-м Пашкова) ;
она играла тонко и уверенно. Надин в белом закрытом
платье, в темном переднике и в маленьком чепчике
с розами играла торговкуподержанными вещами. Андре
играл восхитительно и как всегда был обворожителен!
280
Уходя со сцены, я из-за кулис, украдкой рассматри
вала зрителей; „физиономии у всех были внимательные,
оживленные и смеющиеся, а когда закончились все три
акта, зрители, все еще продолжая смеяться, восклицали:
«Уже?!»Затем все снова поднялись в большую гостиную
выпить чаю. Его сервировала на длинном столе Фиона 29,
которую мы весьма изящнонарядили ради такого
случая. За это времямы переоделись, так что никто
не томился в ожидании.
В «Карантине» Левицкий приятно нас поразил: он
был очарователен. Подстегиваемый лихорадочным