М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников
Шрифт:
и дверь в спальню. По левой стене, под окном, столик
и большая двухспальная кровать, направо в углу часть
построенной в центре дома большой голландской печи,
у стены стул. Близ стола по задней стене дверь в так
называемый буфет. Это маленький чуланчик с четырьмя
рядами полок вокруг стен, освещаемый тем маленьким
окошком, о котором я упомянул выше. Далее спальня
с большим 16-ти стекольным окном и дверью в кабинет.
В ней под окном
и 2 стула; у противоположной ко входу стены кровать
и платяной шкаф; направо в углу между дверями поме
щается часть печи.
В кабинете такое же 16-ти стекольное окно, как
и в спальне, и дверь в зало; под окном довольно боль
шой стол с выдвижным ящичком, имеющим маленькое
медное колечко, и два стула. У глухой стены противу
двери в зало прикрытая двумя тоненькими дощечками,
длинная и узкая о 6-ти ножках кровать (3 1/4 арш.
длины и 14 вершк. ширины) и трехугольный столик.
В углу между двумя дверями печь, по сторонам дверей
четыре стула.
Зало имеет: два 8-ми стекольные окна налево
и одно — прямо. Слева при выходе из кабинета склад
ной обеденный стол. В простенке между окнами стоит
ломберный стол, а над столом единственное во всей
квартире зеркало; под окнами по два стула. Направо
в углу печь. У стены маленький, покрытый войлочным
ковром диванчик и маленький же переддиванный об
одной ножке столик.
Общий вид квартиры далеко не в ее пользу. Низкие
приземистые комнаты, стены которых оклеены не
обоями, но просто бумагой, окрашенной домашними
средствами: в приемной — мелом, в спальне — голубо
ватой, в кабинете — светло-серой и в зале — искрасна-
розовой клеевой краской. Потолок положен прямо на
балки и выбелен мелом, полы окрашены желтой, а двери
405
и окна синеватой масляной краской. Мебель самой
простой работы и почти вся, за исключением ломбер
ного ясеневого столика и зеркала красного дерева,
окрашена красной масляной краской. Стулья с высо
кими в переплет спинками и мягкими подушками,
обитыми дешевым ивановским узорчатым ситцем.
Все: и наружность дома, и внутреннее его убранство,
по уверению домохозяина, сохраняется в том самом
виде, как было в 1841 году, во время квартирования
Лермонтова. Только в зале вместо окна у дверей в каби
нет в то время был выход на маленький крытый бал
кончик, обветшалый и отнятый впоследствии, да
спальня была окрашена бланжевой краской. Перемена
же в мебели заключается только в том, что вместо
нынешнего, под ковром дивана стоял в зале диван,
обитый клеенкой.
Не может не казаться странным, что поэт, имевший
хорошие средства к жизни, мог помещаться в таком
скромном домике. Впрочем, если принять во внимание,
что и теперь, спустя почти 30 лет, Пятигорск не пред
ставляет больших удобств для приезжающих на воды,
само собой уяснится, почему поэт избрал себе на время
курса такое скромное, помещение.
Может быть, причиной тому было то обстоятель
ство, что рядом был дом генеральши Верзилиной, из-за
старшей дочери которой, известной в то время краса
вицы Эмилии *, произошло, как гласит стоустая молва,
то пагубное столкновение, последствием которого была
дуэль поэта с Мартыновым.
Василий Иванович Чиляев знал поэта лично и, во
время квартирования Михаила Юрьевича в его доме,
посещал его не раз. Вот что передавал он мне из
воспоминаний о его жизни.
Квартира у Лермонтова и Столыпина была общая,
стол они имели дома и жили дружно.
То ли значение имели комнаты у них, как сказано
было мне при осмотре домика, он не упомнит, но
положительно удостоверил, что комнаты левой поло
вины домика были заняты вещами Столыпина, а ком-
* Эмилия Верзилина вышла впоследствии замуж за ставро
польского помещика Шангиреева и жила с мужем в Тифлисе. Нужно
думать, что это тот самый Шангиреев, которому принадлежат неко
торые рукописи Лермонтова, предложенные г. Хохряковым, временным
владельцем этих бумаг, в дар Императорской Публичной библиотеке.
( Примеч. П. К. Мартьянова.)
406
наты правой стороны вещами Лермонтова. Михаил
Юрьевич работал на том самом письменном столе,
который теперь стоит в кабинете, и работал большею
частию при открытом окне. Под окном стояло череш
невое дерево, и он, работая, машинально протягивал
руку к осыпанному черешнями дереву, срывал и лако
мился черешнями.
Спал он на той же самой кровати, которая стоит
в кабинете и теперь. На ней лежал он, когда привезли
его с места поединка, лежал он в исторической красной
канаусовой рубашке. Кровать эта освящена кровию
поэта, а также и обеденный стол, на котором он лежал
до положения в гроб.