Mad Love in Gotham
Шрифт:
Сколько боли и отчаяния в этой речи, рассказанной наихудшим слушателям. Восемнадцатилетняя девушка теперь похожа на взрослую женщину, проигравшую свою судьбу в карты. Хотя нет, отдать свою жизнь в лапы убийственной одержимости другим человеком — что-то более благородное.
— Значит, ты тоже помешанная? — с опаской спрашивает девочка.
— Выходит, да, — губы Хейли неловко разъезжаются в широченной улыбке. Сумасшедшей её ещё никто не называл.
Юный Брюс Уэйн за этой сценой наблюдал с крайним недоумением и желанием больше не видеть подобного. В его глазах
Они потеряли немного времени, но Хейли становится всё хуже и хуже.
До того, как девочка дергает за руку своего спутника, предлагая тем самым продолжить путь, Маккарти делает шаги вперёд:
— Вы как хотите, а я на волю.
Она бы прорвалась сквозь дымку совсем незаметно, если бы не наличие лестниц, и теперь оказывается на прохладном свежем воздухе. Дети за ней не пошли, ну да и чёрт с ними. Сейчас бы закурить… Разум проясняется, трезвеет и подтверждает, что сейчас был бы идеальный повод для того, чтобы начать вырабатывать эту пагубную привычку.
Где-то в стороне дороги слышны голоса, крики, и Хейли едва не падает, отшатнувшись обратно к стене, когда видит множество полицейских машин.
Уже.
Она кидается обратно на лестницу, по коридору, по складу, будто и не было тех четырёх бокалов вина. Точнее, разум ясен, как никогда, но вот ноги плохо слушаются. По дороге встречает знакомый силуэт в сером платье, без сопровождения, но плюёт на это, спеша к Джерому.
Взгляд снова падает на стол с бокалами вина. Хейли берет один из лежащих рядом небольших подносов и ставит на него алкоголь для шести человек.
С каким-то извращённым удовольствием она возвращается в зал и, как ни в чём не бывало, разносит напитки, желая хорошего вечера напуганным людям, тихо кричащим и начинавшим дрожать при виде девушки с миловидным личиком и все ещё окровавленной рукой. Ещё не до конца выветрившийся усыпляющий газ и вино теперь начали действовать как успокоительное. Даже свершилось чудо, и Хейли никого не облила алкоголем. Джером на пару минут перестаёт выкаблучиваться перед публикой, а она спокойно поднимается на сцену по маленькой боковой лестнице и протягивает ему бокал с красным сухим.
Тот кратко по-актерски кланяется и делает несколько глотков, после чего кривится и со звоном бросает сосуд на пол, тихо, но возмущённо восклицая «Почему оно на вкус как краска, смешанная с кошачьей мочой?».
Да ну, нормальное. Хейли проверила. Не единожды.
— Копы вот-вот будут здесь, — произносит она, будто не докладывает об опасности, а просто нагло флиртует. Почему-то по-другому просто не выходит.
Джером смотрит на неё внимательно и не понимает, почему его так не вовремя заводит один её взгляд. Что-то в нем появилось. Или исчезло. Будто зелень вокруг зрачка стала на несколько тонов темнее и зеркала души окончательно перестали отражать свет. Бесы, пламя, чёрный дым, как от совершения магического ритуала, завладели этим взглядом без остатка. И он даже успевает хмыкнуть в ответ, игнорируя
Девушка разглядывает сцену. Барбара со злющей улыбкой, огромное деревянное колесо, которое вращалось с целью позабавить зрителей трюком с кинжалами, что в идеале должны не убить человека, играющего роль мишени. Кинжалов нет, но мишенью, шипящей от неприятных ощущений, появляющихся от очередного переворота вниз головой, сейчас была Лесли.
Лесли!
Весь дурман в голове будто пылесосом вытягивает.
Чёрт, Ли, милая моя Ли! К дьяволу Барбару, довольно смеющуюся от вида твоей беспомощности.
Хейли, забывая обо всём происходящем вокруг, делает решительные шаги в её сторону, но замирает, вздрагивая от звука выстрела и мучительной боли, чуть позже идущей из центра живота, заставляющей страдальчески вскрикнуть.
Она опускает глаза и видит, как её рубашка под черным жилетом начала стремительно багроветь.
Пытается найти того, кто её только что подстрелил, и, сфокусировав взгляд, видит Барбару, с улыбкой задувающей дуло пистолета.
А потом Лесли, побледневшую от ужаса.
Она снова ощущает эту жгучую боль и уже не может кричать, как бы ни хотелось. Парализовало практически всё тело, будто её расстреляли, оставляя в сознании, а не выпустили одну пулю в живот.
Мозг лишился мыслей и заполнился лишь осознанием этого ощущения, от которого хочется скрючиться в позу, немыслимую даже для йога.
А в следующие мгновения, когда она, собирая стремительно уходящие силы, поворачивалась спиной к блондинке и лицом к Джерому, чей образ отчего-то настойчиво мелькал на границах с подсознанием, пришло печальное понимание: эта рана смертельна.
Как странно. Она умирает из-за безграничной любви к Лесли Томпкинс, вырастившей из неё доктора и просто до недавнего времени неплохого человека.
Описывая лишь одни мысли человека, живущего последние секунды, можно было бы написать целый роман, так как Хейли смотрела в рыжий затылок, вспоминая своё детство, вступление в юность, учёбу, работу в Аркхеме, первую встречу с человеком, научившем любить вопреки тому, что это безумие. В глазах заблестели слёзы от понимания того, сколько ещё она не успела, сколько своих давних заветных желаний не исполнила, сколько не сказала дорогим людям, сколько вещей не сделала в первый раз.
Как странно то, что старое желание сделать мир лучше всё ещё не погибло под напором беспричинной ярости и жаждой хаоса, которой её банально заразили.
Хейли все сильнее прижимала руку к животу, из последних сил пыталась задержать кровь, сочащуюся между дрожащими пальцами, напрягла все мышцы в теле, чтобы не упасть и не умереть, пока её не увидел Он.
Она чувствует, что скоро начнёт захлебываться кровью, с трудом держится на ногах, всю оставшуюся энергию тратя на то, чтобы в глазах как можно дольше не темнело. Она шипит от боли, которая с каждой секундой становится все сильнее, но, выпрямляя спину, перестаёт её чувствовать.