Мадемуазель Синяя Борода
Шрифт:
А подковка-то в руке Лизы! А лошадь с тремя такими же подковами и одной новенькой куда деть? И кто мог подъехать к Лизаньке, кого она подпустила близко? Не чужой человек, уж точно не чужой. Агриппина Юрьевна прекрасно понимала, что кузнец выгораживал сейчас барина в глазах матери, давая ей понять, что будет держать язык за зубами. Первый удар прошел, наступил черед мыслить трезво, и помещица вынуждена была признать: Владимир приезжал к жене. Возможно, он встретил Лизу случайно в одиночестве и решил воспользоваться моментом. Почему так подумала? Сын никому и никогда не позволял дотрагиваться до верховых лошадей. Детей своих так не любят, как он любит лошадей.
Горькими были ее слезы, когда опускали гроб с телом Лизы в могилу. Горько было сознавать, что сын так низко пал, докатившись до убийства жены, которая ничего дурного ему не сделала, ну, разве что стала лишней, ненужной ему. Уж лучше б она развелась с ним. Помещица устремила глаза в хмурое небо, моля у бога прощения за собственный грех, ведь она даже не попыталась поговорить с сыном, а должна была вмешаться, на то есть ее материнское право. В то же время она, представляя, как Лиза падает с лошади, вставшей на дыбы, отказывалась верить, что ее сын подрезал подпруги, затем кольнул лошадь в круп, чтобы та взбесилась. Переводила Агриппина Юрьевна взгляд на сына, всматривалась в родные черты и получала подтверждение, подсказанное сердцем: не мог. Только куда ж деться от подковы? И что делать теперь? Отдать сына властям? Не готова была к такому поступку Агриппина Юрьевна. Когда траурная процессия, отдав дань покойнице, вереницей потянулась к усадьбе, помещица упала на колени и разрыдалась:
– Прости, Лиза, прости…
Но кто способен простить? Почти физически ощущая мятущуюся душу несчастной Лизы, помещица долго рыдала над холмом, пока Иона, стоявший немного поодаль, не сказал:
– Слезами горю не поможешь.
Очнулась Агриппина Юрьевна, поднялась с коленей:
– Прикажи подать экипаж, домой едем.
– С Владимиром Ивановичем не простишься?
– Не хочу его видеть.
Однако, думал Иона, не мешало бы поговорить с ним, поставить в известность, что подлость его обнаружена, иначе дорожка от одной подлости протянется к другой, а там и к третьей. Человека держит страх возмездия, а убежав от него, не познав страха перед наказанием, он с легкостью идет на следующую подлость, думая: сойдет и на этот раз. Но Иона советы давал, лишь когда в хозяйстве требовалось перемены сделать, а в житье-бытье он барам не указ.
Не было сил смотреть на горе еще одной женщины – матери Лизы. Агриппина Юрьевна и перед ней чувствовала вину свою. Не попрощавшись, она села в карету и… домой, домой! Она сжимала в руках злосчастную подкову, часто опуская на нее глаза, и вслушивалась в слова, звучавшие у нее в мозгу: убил, Владимир убил. Кроткую, добрую, милую Лизу убил сын, который был воспитан ею в любви… А сердце стучало: нет, нет. Но несчастную женщину преследовал образ Лизы, не отпускала она свекровь, ее легкая тень как бы летела рядом с каретой, догонял и голос невестки:
– Бежите, матушка? Не от себя ли? Я-то в чем провинилась? За что со мной так обошлись? И вы, матушка, убили меня. Своим молчанием, своей любовью безмерной к сыну убили меня… убили… убили…
Иль голос погибшей чудился Агриппине Юрьевне в завываниях ветра? Помещице тоже хотелось бы знать: за что? Только правда страшна, уж лучше так: догадываться.
Радостно встретила ее Наташа, повисла на шее, смеялась до слез от счастья. Вот кто остался помещице в утешение – Наташа, единственная добрая душа. О гибели Лизы
– Тебя, матушка, приказной человек дожидается, – вспомнила дочь. – Приехал день тому назад, смешной. Беспрестанно варенье требует и чай пьет из самой большой чашки. Ждет тебя, а чего ему надо – не сказал.
– Что ж, до ужина потолкуем с ним.
– Успеешь, матушка. Ты, поди, устала с дороги…
– В доме родном только силы прибавилось, – сказала помещица. – Прикажи позвать его ко мне, а после распорядись, чтоб комнату мою протопили. Тепла хочется.
В гостиную вошел вкрадчивой походкой худой незнакомец лет сорока, с жидкими волосенками, бакенбардами до плеч, с морозным взором светлых глаз и неестественной улыбкой на тонких губах. Он подошел вплотную к креслу помещицы, слегка поклонился:
– Разрешите представиться: управляющий делами его сиятельства князя Лежнева Герберт Францевич Кауфман.
– Очень приятно, – произнесла Агриппина Юрьевна, подавая руку для поцелуя, хотя этот человек стал крайне неприятен ей с момента появления. – Чем обязана?
Он еще ниже склонился, приложил влажные губы к руке помещицы, отчего та поморщилась, и, не распрямляясь, заглянул ей в лицо, улыбнулся:
– Видите ли, сударыня… – Во время паузы он выпрямился. – Я прислан сообщить вам, что теперь имение Вороново со всеми угодьями и душами принадлежит его сиятельству князю Лежневу. Мне неловко говорить, но князь дает вам неделю времени, чтобы собраться и выехать из поместья.
По мере того как Кауфман говорил, на лице Агриппины Юрьевны отчетливее проявлялась улыбка презрения. Он закончил, она тоже выдержала паузу, и даже мускул не дрогнул на ее лице – пусть знает пришелец, с кем имеет дело. Потом улыбнулась:
– Вы изволите шутить? Очень неудачно. Только мое великодушие не позволяет кликнуть людей и вышвырнуть вас вон.
– Покорнейше благодарю, – чуть склонился Кауфман. – И тем не менее, я привез подтверждение, что Вороново, а также имения в Рязанской, Тверской и Тамбовской губерниях проданы его сиятельству князю Лежневу.
О, есть людские натуры препоганые! Им доставляет удовольствие даже минутная и кажущаяся власть над более сильными. Эти натуры ненавидят все, что не по их мировоззрению создано. Они не подтягиваются к высоким умам, а стараются унизить достойных людей, опустить их до своего низкого уровня, хотя бы таким гнусным способом, как указать на дверь собственного дома, опираясь на покровителя или на закон.
– И кем же проданы мои имения? – фыркнула помещица.
– Его сиятельство князь не уполномочил меня называть имя бывшего владельца.
Уверенность ответа, уверенность на грани наглости внесла смятение в душу Агриппины Юрьевны, несмотря на то, что поверить немцу способен был лишь слабоумный человек. Позвонив в колокольчик, помещица приказала позвать Иону, а когда тот незамедлительно явился, попросила Кауфмана повторить его заявление слово в слово. Иона выслушал с почтением, попросил:
– Извольте показать подтверждение.
– Пожалте, – ухмыльнулся Кауфман. – Сия копия списана из книги подлинников в палате Гражданского суда, куда записана под номером сто сорок восемь. Также списаны пошлины с суммы, что была уплачена его сиятельством князем Лежневым за данное имение. Сама же купчая крепость находится у его сиятельства князя, равно как и купчие на остальные ваши имения.