Маг. Биография Пауло Коэльо
Шрифт:
При этом он хорошо знал, что будущая победа не зависит от физической силы. И если раньше Пауло ощущал себя «экзистенциалистом на пути к коммунизму», то теперь стал себя считать «уличным коммунистом». Он прочел знаменитую трилогию Генри Миллера «Благостное распятие» («Сексус», «Плексус», «Нексус»), пролистал труды Маркса и Энгельса и с апломбом рассуждал на такие темы, как «реальный социализм», «холодная война» и «эксплуатация трудящихся». В заметке «Искусство в Бразилии» он цитировал Ленина, уверяя, что большевистский лидер «уже давно говорил о необходимости сделать два шага назад, когда это является единственным способом сделать один шаг вперед. Искусство тоже не может этого избежать. Сначала оно должно приспособиться к человеку, а потом, завоевав его доверие, уважение и любовь, вывести на нужный путь». Идеологической основой вторжения Пауло в область, которую он ранее отвергал, явился простой силлогизм: я интеллектуал, а поскольку каждый интеллектуал — коммунист, я коммунист. Мать одной тогдашней подружки Пауло обвиняла его в том, что он «морочит голову городской бедноте». Но ведь «от Генри Миллера до коммунизма всего один шаг, —
Занятия в школе, как Пауло и обещал самому себе, отошли на второй или даже третий план. Опасаясь, что он не сможет успешно закончить учебный год, руководство колледжа Эндрюс вызвало Лижию и Педро, чтобы обсудить с ними три вопроса: низкие оценки, частые прогулы и «личностные проблемы» ученика. В начале занятий после июльских каникул Пауло не получил ни по одному предмету оценку выше 2,5 баллов и не присутствовал ни на одном уроке математики, по которой больше трех баллов никогда не получал. Он и в самом деле каждое утро отправлялся из дома в колледж, но там не сидел на уроках, а вместе со своими единомышленниками занимался театром. Родителям поставили ультиматум: либо их сын возьмется за ум, найдет какой-нибудь стимул, чтобы начать нормально учиться, либо его исключат. И хотя в колледже Эндрюс не было такой жесткой системы отчисления, как в Санто-Инасио, классный руководитель деликатно намекнул им, что «лучше не доводить дело до крайностей»: может быть, не дожидаясь конца учебного года, его следует перевести в учебное заведение, «где бы предъявлялись менее строгие требования». Иными словами, если Педро и Лижия хотят избежать позорного провала сына на экзаменах, его необходимо перевести в «дискотеку» — так называли тогда те колледжи, где при условии регулярного внесения платы ученику был гарантирован в конце года проходной балл. Супруги Коэльо с возмущением отвергли это предложение. Они еще не потеряли надежду вернуть Пауло на стезю Добра, а перевод в «дискотеку» означал бы позорную капитуляцию. Их сын никогда не будет учиться в школе пятого сорта.
Меж тем окружающим казалось, что Пауло обитает в другой галактике. Он целиком погрузился в мир театра, который тогда был в авангарде борьбы с военной диктатурой, и это сблизило его с молодежью, вступавшей в политическую борьбу. Теперь он смотрел только фильмы и пьесы протеста, а также обогатил свою речь лозунгами типа «больше хлеба, меньше пушек» и «когда народ един — он непобедим». Однажды вечером, когда Пауло с друзьями смотрел пьесу «Свобода, свобода», которую поставили Одувалдо Виана Фильо и Пауло Аутран[22], спектакль неожиданно прервался. На сцену вылез растрепанный парень и с сильным северо-восточным акцентом провел «митинг-молнию» против военной диктатуры. То был студенческий лидер и будущий федеральный депутат Владимир Палмейра, в ту пору — президент Академического центра Конрадо де Оливейра. Он призывал зрителей к участию в еще одной студенческой антиправительственной демонстрации. Через несколько лет, когда режим еще более ужесточился, политзаключенного Владимира Палмейру обменяли на посла Соединенных Штатов Чарлза Бёрка Элбрика, похищенного партизанами. В тех редких случаях, когда Пауло отваживался на участие в антиправительственных демонстрациях, он делал это лишь для того, чтобы насолить отцу, работавшему в самом центре Рио, где и проходили все манифестации. Откровенно говоря, раньше Пауло совсем не интересовался политикой.
За исключением двух или трех коротких записей — например, по случаю президентских выборов 1960 года, когда к власти пришел Жанио Куадрос, — его дневник отражает полное равнодушие автора к политике и политикам. А когда власть в Бразилии захватили военные, Пауло предавался возвышенным рассуждениям о том, что такое Небеса и Ад. За две недели до государственного переворота, когда страна бурлила, взбудораженная речью президента Жуана Гуларта на знаменитом «митинге реформ», Пауло исписал несколько страниц своего дневника, повествуя о злоключениях «шестнадцатилетней блондинки», с которой он познакомился на улице: «Представьте себе, эта девочка убежала из дома и, чтобы выжить, вынуждена заниматься самой черной работой. Пока ей удается остаться девственницей, но голод вынудит ее потерять невинность». И в заключение Пауло признался: «В такие минуты я начинаю сомневаться в существовании Бога».
Но так было раньше. Теперь же будущий автор бестселлеров считал себя политическим борцом, участником сопротивления. Впрочем, его протестные высказывания были весьма робкими и не выходили за пределы дневника. О своем несогласии с существующим строем Пауло написал также в памфлете «Я обвиняю», представлявшем собой некую мешанину, где «Битлз», Франко, Салазар и Линдон Джонсон противопоставлялись таким фигурам, как де Голль, Глаубер Роша и бессменный генсек бразильской компартии Луис Карлос Престес:
Я обвиняю богачей, купивших совесть политиков. Я обвиняю военных, силой оружия подавивших сознание народа. Я обвиняю «Битлз», карнавал и футбол, отвлекающие внимание поколения, у которого хватило бы отваги свергнуть тиранов. Я обвиняю Франко и Салазара, живущих за счет репрессий, направленных против их соотечественников. Я обвиняю Линдона Джонсона, живущего за счет угнетения стран, которые не могут противостоять потоку долларов. Я обвиняю папу Павла VI, исказившего слово Христа.
Но существует ли в окружающем мире что-нибудь хорошее? Да, в нем есть такое, что может вселить надежду. Это — де Голль, возродивший Францию и намеревающийся распространить свободу по всему миру. Это — Евтушенко: он поднял голос против режима, хоть и знал, что в любой момент его могут безнаказанно раздавить, и человечество сумело оценить полет его мысли, вольной, как
Однако первая возможность реальной работы, появившаяся у Пауло, на множество световых лет отстояла от борьбы против военной диктатуры и американского империализма, высасывающего все соки из слаборазвитых стран. Творческое содружество под названием «Группа Отличие» начало репетировать спектакль по классическому произведению детской литературы — «Пиноккио». Премьеру назначили на конец 1965 года, но руководство группы столкнулось с некоторой проблемой. По ходу действия требовалось семь раз сменить декорации, и все опасались, что дети, которым предназначался спектакль, при закрытии занавеса станут бегать по залу, задерживая действие. Продюсер — француз Жан Арлен — предложил простое решение: пригласить еще одного актера, который при смене декораций будет появляться на сцене и развлекать публику. Ему пришло в голову предложить эту роль новичку, с которым его познакомил Жоэл Маседо, — некрасивому и нескладному, но остроумному юноше по имени Пауло Коэльо. Театральная группа возражать не стала, роль, которую предложили Пауло, была без слов — текст предстояло импровизировать — да и гонорар был под большим вопросом. «Группа Отличие» представляла собой кооператив, и большая часть выручки шла на аренду помещения и жалованье техническому персоналу, а остаток — если таковой был — по-братски распределялся между актерами и актрисами. Этой суммы хватило бы разве что на трамвайный билет, но Пауло с радостью принял предложение.
Перед первой репетицией Пауло раздобыл в костюмерной театра рваный комбинезон и старую шляпу и стал ждать своего выхода. Режиссер, аргентинец Луис Мария Ольмедо по прозвищу «Пес» дал ему единственное указание: импровизировать. Когда занавес опустили для первой смены декораций, Пауло поднялся на сцену и, кривляясь, произнес первое, что пришло в голову:
— Картошечка разрослась, поле листиками покрыла, мамашечка улеглась, ручку на сердце положила.
И тут же под всеобщий хохот получил и роль, и новую кличку. Театральные друзья Пауло стали звать его «Картошечкой». Он считал себя очень плохим актером, но на ближайшие недели с таким рвением отдался работе, что перед премьерой «Пиноккио» его номера были официально включены в спектакль, а имя фигурировало и в программе, и на афишах. С каждой репетицией Пауло все тщательнее отделывал свои монологи и всегда укладывался в те несколько минут, что требовались для смены декораций; он изобретал забавные словечки, гримасничал, кричал и прыгал. В глубине души он считал все это смехотворным, но если перед ним открыли именно эту Дверь, он попытается войти в мир театра через нее. Самодеятельность закончилась. В «Группе Отличие» Пауло работал с профессионалами, которые жили театром, — начиная от таких опытных деятелей, как Жералдо Казе, отвечавший за звуковое оформление спектакля, и кончая новичком, выходцем из штата Сеара Жозе Уилкером. Ровесник Пауло, Уилкер уже профессионально работал в театре и даже успел сыграть небольшую роль в фильме «Покойница», снятом Леоном Иршманом, одним из столпов бразильского «нового кино». После репетиций веселая и колоритная труппа «Пиноккио» покидала театр «Мигел Лемос» и, пройдя по пляжу четыре квартала до улицы Са-Феррейра, обосновывалась в баре «Гондола». Там собирались актеры, актрисы, режиссеры и технический персонал — все те, кто проводил вечера на сцене театров Копакабаны, а их в ту пору было около двадцати.
Пауло отныне чувствовал себя среди них превосходно. Ему наконец-то исполнилось восемнадцать и он мог теперь пить сколько захочет, ходить на любые фильмы и пьесы и проводить ночи не дома, ни перед кем не отчитываясь. Кроме отца, разумеется. Инженер Педро Кейма Коэльо очень неодобрительно смотрел на увлечение сына театром. И не только потому, что сын плохо учился и мог провалиться на экзаменах. Для родителей Пауло мир театра был «прибежищем гомосексуалистов, коммунистов, наркоманов и бездельников», от которого их сын должен держаться как можно дальше. Но в конце декабря Лижия и Педро капитулировали — они приняли настойчивое приглашение Пауло и пришли на генеральную репетицию «Пиноккио». В конце концов это — классика детской литературы, а не какой-нибудь непристойный подрывной спектакль, из тех, что пользовались тогда в Бразилии таким успехом. Пауло забронировал места для родителей, сестры и дедушки с бабушкой и, к его немалому изумлению, все они явились в театр. В день премьеры в приложении к «Жорнал до Бразил» появилась заметка, где впервые напечатали имя Пауло Коэльо. Оно замыкало список, но для начинающего это было естественно. О чувствах, которые Пауло испытал на сцене, он коротко, но эмоционально написал в дневнике:
Вчера состоялась моя премьера. Потрясающе. Действительно потрясающе. Никогда не забуду, как появился перед публикой, и софиты ослепили меня, и от моих реплик зал засмеялся. Великолепно. Действительно великолепно. Моя первая победа в этом году.
Однако приход семьи на спектакль не означал перемирия. Узнав о его провале в Эндрюс и вбив себе в голову, что у Пауло не все в порядке с психикой, родители заставили его ходить три раза в неделю на сеансы групповой психотерапии. Но Пауло, не обращая внимания на неприязнь родителей, переживал незабываемые минуты. За несколько недель он фактически создал в пьесе еще одного персонажа: когда опускали занавес, Картошечка усаживался на край сцены, разворачивал аппетитную конфету и принимался с наслаждением ее поедать. Детишки смотрели с завистью, пуская слюни, а начинающий актер спрашивал у какого-нибудь карапуза из первого ряда: