Магистериум морум
Шрифт:
Пред словом «подвалы» он сделал очередной глоток, а, заговорив, прямо таки вперился в лицо мэтра Грэ.
Так они и сидели некоторое время, достаточное, впрочем, чтобы курица отложила яйцо.
– Я не понимаю… – проблеял, наконец, префект.
– Ах, даже так? – лицо магистра Фабиуса озарилось поддельной радостью. Он отшвырнул пустой бокал, поднимаясь. – Тогда даю тебе время до захода солнца! На понимание! Тогда и договорим!
В полной тишине маг размашисто прошагал через весь немаленький обеденный зал, задержался у порога, чтобы окинуть взглядом нетронутый стол и
В гостевые комнаты магистру заходить не хотелось, однако вино брызнуло на рубашку, окропив не только манжет, но и весь рукав. Служанку он позвал, не думая особо, что придёт та самая, вчерашняя. С высокой грудью, крепко затянутой в простой чёрный корсет, с девчоночьим румянцем на щеках.
Фабиус был рассержен неудавшимся разговором, но не настолько, чтобы удержаться от лёгкой магической шалости. Когда женщина положила на кровать вычищенную и выстиранную одежду гостя и наклонилась, подбирая с пола испачканную рубашку, корсет её расшнуровался сам собой, левая грудь выскользнула и обнажилась почти вся, показав напряжённый сосок.
Это была несложная шутка, вроде тех, что первыми осваивают студенты, но она вдруг развеселила мага. А служанка зарделась почему-то, словно и не отдавалась ему в полутьме купальни.
Тогда он позаботился о её радостях несколько формально, слишком устал. Но вроде, расстались они без обид? Тогда к чему сейчас эта краска? Ведь не делал он с ней ничего плохого или стыдного?
По взгляду женщины, брошенному в сторону двери, магистр Фабиус понял, что дело не в нём, улыбнулся и… запечатал вход заклятьем, а следом и рот – поцелуем. Тут же померкло и окно, споро зарастающее магической паутиной. А Фабиус, полуголый, по причине неудавшейся смены рубашки, схватил женщину за талию, скользнул губами по нежной коже в вырезе блузки… (Алисса, её же зовут Алисса?) и приник к соску.
Женщина вскрикнула, и наслаждение, маг ощутил это всем телом, смешалось в её душе с болью утраты. Нет, она не хотела от него каких-то особых милостей, трепетала болезненно и неловко, открываясь тому, что пока ещё не случалось с ней. Видно, не было в её потерянном браке особенной женской радости.
Фабиус ощутил, как дрогнуло в его груди, согрелось в паху. Он высвободил из корсета вторую грудь, взял обе в ладони. Маг был опытным любовником, но сейчас ему вдруг захотелось превзойти самого себя. Он медленно и нежно поцеловал каждую грудь, опустился перед женщиной на колени и поднял её юбки.
Через полчаса магистр Фабиус спустился во двор и приказал седлать коня. Он был одет, словно собрался на приём к королю. Рубаха накрахмалена, камзол вычищен до такой замшевой матовости, что можно было принять его за новый, даже вышивка на камзоле была обновлена сияющей золотой нитью.
Стороннему наблюдателю трудно было понять, в каком настроении маг. Бессонная ночь не убавила ему румянца, не заложила тени под усталыми глазами, гнев не искривил губы, как и недавняя страсть не добавила неуместной улыбки торжества. Но слуги префекта, осведомленные о том, что завтракать высокий гость отказался, ждали гнева, а, возможно, и рукоприкладства. И магистр успел измерить сапогами широкий двор только вдоль, а парнишка уже вывел к нему Фенрира.
Высокий чернобородый конюх шёл рядом, нервно косясь на «адскую тварь», тиская тяжёлый кнут. Подросток, видно, больше любил коней, держал жеребца уверенно, оттого тот легко слушался тонкой, но твёрдой руки.
Магистр прищурился, видя неподдельный страх одного и неподдельную радость второго. Причина была одна – редкая красота и нервность коня. Красивое – часто бывает капризным. И легко становится злым, если не держать поводья крепкой рукой. Но рука должна быть крепка именно любовью.
Фабиус принял коня, хлопнул по мощной шее, проверил подпругу. (Коня явно седлал подросток). Но ремни были затянуты, как надо, и Фабиус одобрительно улыбнулся юноше, а потом порылся в поясном кошеле, нащупал медяшку. Доброе слово приятней монеты, но есть слугам нужно каждый день. Маг бы не пожалел и серебра, да крупную подачку отберёт конюх.
На этот раз магистр поехал не по центральной, мощёной камнем, улице с деревянными тротуарами, а свернул сначала на выщербленную боковую, а потом и вообще в пыльный и грязный проулок, пустив коня по подсохшим помоям, которые жители Ангистерна, по обычаю всех горожан, стремились вылить, куда попало. Учитывая строгость законов Магистериума, за выплеснутые из окна нечистоты могли и руку отрубить, потому пакостили граждане глубокой ночью, а к утру город благоухал, как выгребная яма.
Маг бесстрашно углублялся всё дальше, в самые мрачные и грязные закоулки, пока не доехал до реки, где тянулись вдоль берега распоследние хижины рыбаков, бродяг и голодранцев. Здесь так воняло гниющими рыбьими потрохами, что маг то и дело вытирал слезящиеся глаза. Он спешился у ветхой развалюхи, с крышей, подпёртой бревнами, достал из седельной сумки небольшую котомку, постучал и вошёл, не дожидаясь приглашения.
В единственной скудно обставленной комнате было неожиданно чисто, пахло дымом и сухой сладостью, как часто пахнет в домах стариков.
Фабиус отдышался, потом осмотрелся. У окна, затянутого бычьим пузырём, стоял крепкий ещё деревянный стол, рядом притулилась полка с посудой, а в углу был устроен очаг, обмазанный глиной. Дымоход заменяло отверстие в крыше, а постелью невидимому хозяину дома служил большой сундук. Видно, хозяин этот полагал, что добро лучше держать поближе к телу.
Казалось, что в доме никого нет, однако магистр Фабиус быстро нашёл замаскированную дверь в крохотную каморку, постучал в неё носком сапога и рявкнул:
– Выходи, Заряна! Да выходи же, не бойся, это я, Фабиус!
За дверцей, едва достававшей ему до груди, звякнул засов, и в проёме показалось пергаментное старушечье лицо.
– Выходи, это я! – продолжал ораторствовать магистр.
– Ну так и не реви, коли ты, – прищурилась старуха. – Слепну я, а не глохну.
– А чего в камору свою залезла?
– Так не узнала тебя в окно. Лошадина твоя – так и молотила копытами землю, так и молотила. Как бесы толкут в ступе грешные души!