Магистериум морум
Шрифт:
Сердце снова кольнуло – отозвалось отдалённым эхом пережитого. Как же так вышло? Что могло случиться с Дамиеном в родовом колдовском замке? Под защитой магических стен и верных слуг?
Фабиус мог увидеть сейчас, что происходит на острове Гартин, разве что, в магическом зеркале. Но это потребовало бы от него огромного расхода сил, а на второй чаше весов сидела, охорашиваясь, фурия.
Нужно было скрепить сердце и ждать вестей из дома. Ждать, запретив глазам слезиться даже от яркого солнца. Заставить себя улыбаться встречным торговкам рыбой, что в восхищении глазели на хорошо одетого всадника на породистом коне,
Ангистрен – город, где люди чутки к теням, что паутинками тянутся за каждым из них. Даже глаза простолюдинов здесь странно тревожны. И стены домов пропитаны тенями. Будь Фабиус фурией, он и сам бы выбрал это место, чтобы воплотиться в мире земном именно здесь: «здесь, под каждым ей кустом…»
Фабиус улыбался, тем бодрее, чем больше боли будили в нём мысли. Он дал себе слово не думать пока о доме. О первых годах маленького Дамиена. О том, как он забирал его, годовалого, из рук кормилицы, чтобы первый раз посадить на коня. Потому Фенрир так любит мелюзгу – на нём магистерский морок... Нет! Он не будет сейчас вспоминать о сыне! Путь даже каждая стена Ангистерна начнёт чертить тенями его лицо!
Скверная история родилась в этом городе, где когда-то были повешены трое, что пошли против мнения всех. Тогдашние маги желали спасти город, а что вышло? Видно проклятье зависло над ним с тех пор.
Магистр мысленно пронумеровал все тайны: исчезновение магистров, практикующих и действительных членов магического сообщества, странное поведение префекта, наводнившего город магическими кубками, которые, по ещё неизвестно какому сигналу, превращают вино в яд, фурия. И теперь вот это нелепое нападение местного отребья из воровского квартала. Словно бы весь город, как ёж, ощетинился против него…
Или – не весь? Фабиус вспомнил вполне доброжелательных рыбаков и решительно повернул коня на более широкую улочку, где можно было найти трактир поприличнее. Голод покинул его, но требовалось подкрепить силы, собраться с мыслями и вызнать про этого «барбра». И никаких больше серебряных кубков!
Маг проехал по улице мусорщиков и свернул на улицу ткачей. Там он и углядел не новое и нестарое здание, с коновязью и довольно чистым крыльцом. Вывеска гласила «У Марьяна вино слаще!» «Ну, что ж, – отстранённо подумал магистр. – Вот и узнаю, какое вино тут почитают за сладкое».
Трактир был темноват, народу в нём, не смотря на час полуденного покоя, хватало, а вино подали южное, густое. Действительно из сладких сортов винограда, которые на склонах здешних земель не росли, холодновато тут было для них. Много путешествовавший магистр опознал плохо выдержанное азанское, называемое также акут, заказал целую бутылку, велев открыть при нём. Налил, выпил, съел кусок пирога с вездесущей рыбой, не чувствуя вкуса. Ещё выпил.
Смерть сына сделала для него мир тусклым, а еду – лишь обязанностью жить, чтобы не умереть раньше, чем свершится месть.
Он ел и с удивлением ощущал, что нигде у него не болит, не мучают тяжёлые мысли и не опускаются руки. Он словно бы лишился не сына, а части самого себя – а это совсем не так больно. Видно чувства хранили его, отказали, чтобы не воспользовался он ими сейчас к своей беде. Чтобы мог жить и дышать, пока не придёт его время.
Время… Что для времени человеческая беда? Не время медлило, ожидая пока Фабиус решится передать свой магический дар наследнику, это он тянул, не желая прибегать к проверенным ритуалам. Но по-иному не выходило. Бастарды рождались абсолютно лишёнными дара волшебства, и Фабиусу некому было передать свой опыт даже формально, усыновив незаконно рождённого сына. Тогда он решился на древний магический ритуал, вынувший половину его души. И вот пришло время, когда душа его умерла вся.
Магистр тяжело поднялся и отправился во двор, отлить. Выпитое прошло сквозь него и вышло прочь, не задерживаясь, и даже не затуманив горьких мыслей.
Возвращаясь, Фабиус заметил в углу двух новых гостей – бандитского вида молодчиков. Они то спорили вполголоса, то «ударяли по рукам», то опять начинали спорить. И слова долетали тревожащие:
– … чтоб по семь остолпов да за два греха? – вопрошал, пришепётывая, бородатый да косоглазый.
– Да подпа ли тебе? – второй, тощий, с впалыми щеками, говорил с присвистом, словно у него болели зубы.
– А не всё себе – иное и в залог! – стукнул кулаком по столу первый.
– Не сторкаемся! – распахнул руки худой.
– А не то – так пошли до бани! – рявкнул неожиданно громко бородатый.
На них заоглядывались, тут же отворачиваясь, впрочем, чтобы не доводить до беды.
Фабиус в своих скитаниях изучивший воровской жаргон, тоже прекрасно понял, что двое торговались о награбленном. И, не сумев договориться, решили продолжить беседу при «воровских старших».
Магистр задумчиво допил вино, плеснул остатки на стол и нарисовал пальцем руну, размывшую совершенно его лицо для посетителей трактира. Услышанное было шансом разузнать про «барбра», и он решил, что это удача сама зовёт его в догон.
Бандиты тем временем встали, пошлёпали к дверям, не расплатившись, но пообещав что-то трактирщику. Магистр тоже поднялся, бросил на стол монету и вышел следом за двоими. Те потянулись дворами, а Фабиус подошёл к коновязи, похлопал Фенрира по шее, сбросил плащ на сено у его морды. И тут же фигура мага как-то осела, съёжилась, а на луку седла взлетел крупный воробей.
Воробей чирикнул, оправил перья клювом и вспорхнул. Куда – уже было и не рассмотреть, больно мелкая птица. На сене же остался вздремнуть после обеда путник, накрытый плащом магистра. А, может, и морок, да только Фенрир, привыкший к таким метаморфозам хозяина, не позволил бы местному ворью проверить.
На первый взгляд кажется, что именно ночь у воров – время промысла. На самом же деле люди воруют согласно не времени суток, а собственному укладу, который в Ангистерне был для любого часа вполне подходящим.
Как только солнце склонилось к югу, и недолгая жара спала, на улицы города тут же высыпали не только мастеровые да семейные, но и нищие всех сортов, мелкие воришки, крупные воры, вроде судейских и приказчиков. Все они успешно делали свои дела, и только двое наших бандитов никак не могли разрешить свой спор. Мало того, конфликт между ними всё разрастался, всплыли уже прошлые грехи и обиды, а на рукоприкладство бандиты были не способны по причине трезвости и трусости. И виноват ли был в этом небольшой серенький воробей?