Магистр Ян
Шрифт:
Старик умолк. Невеселые думы снова овладели людьми. И только в Анежке, которая дала хлеба детям Йиры, слова старика пробудили мечты о счастье. Девушка вздохнула и тихо запела:
Жизнь чудесна, друг мой милый, С той поры, как мы полюбили. Розы цветут, в зелени край, Бог на земле сотворил людям рай.Вдруг резко распахнулись двери, и в сарай ввалились шесть высоких латников с алебардами в руках. Эти верзилы целиком заслонили седьмого пришельца, оставшегося на пороге, —
Его злые глазки светились невыразимым коварством. Песенка оборвалась. Все повернулись в сторону дверей и, затаив дыхание, глядели на священника.
— Ну что? Забыли, как нужно приветствовать слугу божьего? — заскрежетал зубами поп. — Почему вы не креститесь?
Ни одна рука не поднялась. Дети жались к матерям.
— Дома плотник Йира? — злобно спросил священник.
Йира встал, держа в руках недоточенный топор:
— Я здесь.
— Когда ты вернешь мне должок? — прошипел священник.
— Я рассчитаюсь с тобой, как только заработаю…
— Разве ты не знаешь, что тебе следует обращаться ко мне со словами «преподобный отче»? — закричал священник. — Ты думаешь, что я еще раз приду к тебе, в твою грязную берлогу?
— Мне пришлось сначала заплатить булочнику. Я задолжал ему за хлеб, — сказал Йира.
— Ага, для тебя булочник важнее, чем твой духовный пастырь, — проворчал священник. — Ты думаешь только о еде! Хорошо! Положи сюда топор и подойди ко мне… Ну, долго я буду ждать? — заорал он, так как Йира что-то обдумывал и колебался.
Плотник положил топор на нары и подошел к священнику.
— Взять его и забрать топор! — отдал распоряжение священник.
Пятеро стражников обступили Йиру и направили на него свои алебарды, а шестой подбежал к нарам, схватил топор и подал его священнику.
В это время к священнику подошел Мартин.
— Опомнись, отец! — спокойно и твердо сказал он. — Если ты отнимешь у плотника топор, плотник наверняка станет нищим. Тогда он не только ничего не заработает для семьи, но и не прокормит себя.
— Чего суешься не в свое дело! — оборвал священник Мартина. — Пусть он скажет спасибо за то, что его не заковали в кандалы. Пошли! — приказал он и, повернувшись к дверям, скрылся в темноте вместе с латниками.
Йира стоял неподвижно, ошеломленный неожиданным набегом. Его кулаки крепко сжались от гнева.
— Проклятые скоты! Собаки! Антихристы!
Тощий студент, помятые, дряблые щёки которого разгорелись от вина, поднялся со своей скамейки и, неуверенно опираясь левой рукой о стол, показал кубком на пожилого лысого священника, сидевшего во главе стола. Гости закричали:
Чей же тост — ой-ой, ой-ой? Твой!Все ждали тоста хозяина дома, фарара Войтеха. Он встал с кресла и взял кубок. В его сторону повернулось девять гостей. Кроме студента, здесь оказались оба священника, продававшие индульгенции у Тынского храма: Протива, фарар костела святого Климента (это он, наводя порядок у Тынского храма, прогнал нищих), и маленький худой попик, который отобрал топор у Йиры. Со святыми отцами сидели четыре молодые женщины, — их губы были ярко накрашены, а груди выступали из низких вырезов корсажей. Богатый стол, заставленный полными до краев мисками, соусниками и жбанами, привлек этих людей к фарару Войтеху. Среди яств выделялся огромный серебряный поднос с жирным, покрытым золотистой корочкой, жареным гусем.
Хозяин нарочно оттягивал время и, возбуждая нетерпение гостей, медленно поднял бокал.
— За святого отца! — желая ускорить произнесение тоста Войтехом, сказал костлявый монах.
— За него мы уже пили! — возразили другие.
— За пятую долю от продажи индульгенций, — предложил студент, указав кубком на обоих монахов.
Хозяин отрицательно помахал рукой:
— Будьте серьезны, преподобные братья. Я предлагаю выпить за то, что более всего волнует сейчас каждого истинного христианина. Я провозглашаю тост за тот день — а он уже недалек, — когда мы, как гуся, что лежит на подносе, поджарим самого Гуса.
— Pereat! Pereat Hus! [29] — закричали святые отцы и, чокнувшись со своими дамами, опустошили кубки.
Ехидная усмешка на лице фарара Войтеха сменилась злой. Священник схватил нож и взмахнул им.
— Вот так его! Так! — И Войтех вонзил нож в гуся.
Гости помогали фарару раскладывать кушанье по тарелкам, усердно стараясь захватить себе лучший кусочек. Только обрюзгший, сильнее прочих опьяневший монах продолжал заниматься своим прежним делом: толстыми пальцами, неловкими от хмеля, он пытался проникнуть за корсаж своей молоденькой соседки.
29
Да погибнет! Да погибнет Гус!
— Вначале еда, а потом — дело! — одернула проститутка монаха, который мешал ей побольше положить в тарелку.
Гости мигом раскромсали гуся, и на подносе остался один позвоночник. Без особого воодушевления его забрал тощий попик.
— Сейчас, пожалуй, самое подходящее время покончить с Гусом, — сказал монах с лошадиной головой, вертя в пальцах гусиную ножку и жадно обгладывая ее. — Вся Прага сыта его бунтарством. Сегодня, когда я продавал индульгенции…
— Братья, клянусь богом, — смаковал фарар Войтех свою порцию: — теперь Гус попадет в ловушку. Он обязательно выступит против индульгенций. Как только Гус сделает это, тут ему и крышка.
— Мы не можем быть уверены, что он решится на это, — сказал, повысив голос, Протива.
— Кто это — мы? — зло одернул его хозяин.
— Кто?.. Мы — архиепископская консистория… [30]
— Тоже мне консисториальный советник! — ехидно захихикал патер Войтех. — Не строй из себя бог весть кого, братец! Ты рад-радехонек, когда тебя пустят в приемную архиепископского дворца, да и то если сунешь кому-нибудь в зубы лакомый кусочек. Видишь ли, — обратился он к костлявому монаху, — фарар Протива слушает проповеди Гуса в Вифлееме и доносит о них в консисторию.
30
Консистория — церковное учреждение с административными и судебными функциями.