Магистр Ян
Шрифт:
Гус опустил руки. Подойдя к окну, он распахнул его настежь. Свежий ветер пахн'yл ему в лицо. Глаза, привыкшие к свету, стали вглядываться в ночную тьму. На фоне ночного неба он разглядел черепичные крыши и белые стены. Взгляд Гуса скользнул по улице. Там, напротив его дома, темнели фигуры людей. Они сняли шапки и поклонились.
— Добрый вечер, учитель! — тихо приветствовали они его.
Гус поклонился им и спросил:
— Вы ко мне?
Нет, конечно нет. Они прогуливались по улице и, заметив свет в его окне, остановились. Люди молчали, но Гус понял их. Он сказал:
—
Он не знал их, но догадывался, что они не случайно подошли к его дому и бог знает, как долго стояли здесь. Люди объяснили Гусу, что они не хотели мешать ему работать.
Ему пришлось уговаривать их, — только после этого они приняли его приглашение. Они поднялись по лестнице. В комнату Гуса вошли дряхлый беззубый старик, плотник Йира и его друзья — подмастерья Мартин, Ян и Сташек. Гус не знал их имен. Тем не менее, эти люди были хорошо знакомы ему. Он видел их каждое воскресенье в своей часовне и узнал по доверчивым, искренним глазам.
У Гуса не хватало стульев, чтобы усадить их, — юноши сели на пол у очага, и один стул остался свободным.
— Вы — мои прихожане? — спросил их Гус.
Мужчины кивнули ему в знак согласия.
— Что привело вас к моему дому? Вы хотите что-нибудь узнать у меня?
— Да, в Праге ходят разные слухи. Сюда прибыли монахи с индульгенциями — один срам. Мы шли, шли и добрели до твоего дома.
— Хотите знать, что я скажу вам об этом? — спросил Гус.
Гости засмеялись: подмастерья хохотали, обнажив белые зубы, Йира — только глазами, а старик — сжав губы над пустыми деснами и еще более сморщившись.
После такого смеха ответ был уже вовсе не обязателен. Они безгранично верили ему, и сам Гус не мог не ответить им приветливой улыбкой. Между ними завязалась сердечная беседа.
Проповедь
Вешнее утреннее солнце заливало Вифлеемскую часовню и площадь перед ней яркими лучами. Оно сверкало на белых стенах часовни, но не могло коснуться камней площади. Толпа собралась у входа в часовню, как рой пчел, и заняла всю площадь. В самой часовне негде было упасть яблоку.
Люди, одетые в полинялые и выгоревшие домотканые рубашки и кофты, ничем не выделялись, — издали их грубые одежды сливались в сплошное серое поле, на котором, словно ромашки, белели заботливо выстиранные полотняные платки женщин.
Прихожане затаили дыхание. Они хотели слышать каждое слово, доносившееся к ним из часовни. Те, кто оказался слишком далеко от магистра, старались услышать хоть что-нибудь и терпеливо ждали, когда желанные слова дойдут к ним от счастливчиков, стоявших у самых стен часовни.
Чем ближе к дверям часовни, тем отчетливее раздавались слова проповедника. Три тысячи пражан не только слушали, но и видели его. Эти люди устремили свои взоры в одном направлении — на кафедру, где стоял Ян Гус.
— По учению Христа, священники — заботливые и добрые пастыри. Они должны пасти свое стадо на лугах добра, справедливости и познания. Однако пастыри обращаются со своими прихожанами, как с овцами, покорно идущими на заклание. Да, они хотят, чтобы
Истинный христианин не должен бояться никого, кроме бога. Поднесите зерцало Христово к лицу этой алчной, лживой братии, и вы увидите в нем адских бестий.
Вспомните, как маленькая ласка нападает на большое животное: она прыгает на него сзади и сосет кровь до тех пор, пока жертва не ослабеет. Церковь подобна этому зверьку: она веками сосет кровь народа. В поте лица своего человек обрабатывает землю и выращивает сладкие плоды, а хищные ласки набрасываются на плоды его труда и отнимают их. Церковь не только обдирает человека, как липку, но и беззастенчиво торгует самым дорогим в его жизни — спасением души!
Хочешь окрестить ребенка? Плати! Хочешь исповедаться? Плати! Хочешь совершить последнее помазание или окропить покойника? Тоже плати! Всё, что Христос завещал священникам для блага верующих, дал им даром, они сделали источником своей наживы. Еще больше священников и фараров наживаются епископы, архиепископы и первый торгаш среди торгашей — папа! Этот продает приходы, епископства, архиепископства, аббатства, а теперь и то, что является лишь высшей милостью божьей, — отпущение грехов!
Наконец прозвучали те слова, которых все ждали. Услышать их пришли люди из королевского замка, богатых домов и убогих хижин. Каждый, кто явился сюда, независимо от своего титула, положения и происхождения, становился равным — учеником магистра.
Впереди сидела королева София в строгом темном платье без украшений. Ее бледное сосредоточенное лицо было обращено к кафедре. Рядом с нею — ближайшие советники короля — пан Лефль из Лажан, Ян из Хлума и Вацлав из Дубе. На каменном полу — здесь тоже надо было суметь найти свободное местечко — расположились трое подмастерьев — Ян, Сташек и камнерез Мартин с Йоганкой, а подальше, слева и справа, — плотники, каменщики и поденщики. За спиной королевы, опираясь подбородком на тяжелый меч, сидел статный мужчина. Он не сводил с кафедры своего единственного глаза, — другой был прикрыт черной повязкой. Рядом сидели на скамьях и стояли вдоль стен ремесленники, студенты, батраки, университетские профессора, — к магистру пришли все, кто ожидал от него ответа на свои вопросы.
Позади, за колонной, стоял фарар Ян Протива. Враг магистра скрывал свое лицо под низко опущенным капюшоном и тайком записывал отдельные мысли проповеди.
— Подобно стае воронов, продавцы индульгенций слетелись в нашу страну, чтобы выклевать в ней всё, что посеяно народом. Своими алчными клювами они раскрывают и полные лари богатых горожан и тощие кошельки бедняков. Надменные и коварные слуги папы очищают их с холодным расчетом. Подобно торгашам, они расставили свои сундуки возле божьих алтарей и заявили, что правомочны отпускать грехи за деньги.