Магистр Ян
Шрифт:
Кортеж пересек улицу, которая вела к городской стене, и столкнулся лицом к лицу с большим отрядом королевской стражи гетмана Воксы Вальдштейна.
Процессия остановилась. Студенты перестали плясать и кричать. Смех умолк. Единодушные и готовые к бою, люди угрюмо насторожились.
Со студентами шел высокий человек в профессорской мантии. Это был магистр Иероним.
— Рыцарь Вокса, — сказал магистр королевскому гетману, — эти студенты — мои ученики. Я не мешаю им. Я веду их и отвечаю за них.
— А я веду вот этих парней, — ответил ему здоровяк гетман, — и отвечаю за порядок в городе. Куда вы направляетесь?
— В Меньшее Место, к архиепископскому дворцу.
— Ну, —
Толпа, восторженно и радостно крича, окружила отряд. Студенты подбежали к гетману Воксе и посадили верзилу на свои плечи. Как только латники встали по бокам процессии, чтобы освободить ей путь, на них посыпались цветы и липовые ветки. Девушки целовали воинов, а мужчины одобрительно хлопали их по плечу.
Возле костела святого Гавла процессия задержалась. Студенты и воины освободили небольшое пространство и, собрав в кучу поленья, щепки, солому, тряпки и бумагу, разожгли небольшой костер.
Когда костер разгорелся, на телегу поднялся высокий студент. Он схватил буллу, лежавшую на коленях папы-проститутки, и швырнул ее в огонь.
— Подобно тому, как горит эта мошенническая еретическая булла лжепапы Иоанна XXIII, — кричал он, — да сгорят, рассыплются в прах и развеются по ветру все злодеяния этого антихриста! Пусть он как можно скорее ввергнется в ад за свои грехи: там ему уготовано пламя в тысячу раз сильнее, чем огонь этого костра, — пламя вечного проклятия.
— Pereat! [33] — раздалось на площади.
Лицо студента, стоявшего на телеге, освещали блики огня, быстро пожиравшего свою добычу. Когда ветер развевал плащ студента, юноша казался ангелом преисподней, торжествующим над своей жертвой.
Советники староместской ратуши не прерывали своих заседаний. Лица советников от бессонницы побледнели, крепко сжатые губы посинели, а руки беспомощно лежали на столе. Нетерпение советников росло. Рунтингер, крупный поставщик из Регенсбурга, отказался выслать им партию перца, уже обещанную городскому советнику Ганфштенгелю. Регенсбургский негоциант объяснял свой отказ тем, что в Чехию стало опасно доставлять товары. Доходившие издалека тревожные слухи о Праге вызывали у него опасения, и ему не хотелось рисковать редким дорогим товаром. Советнику Штумпфнагелю Регенсбург отказал и в кредите. Этот бойкий пекарь никогда бы не раздобрел на одних мошенничествах с булками; он переводил деньги за границу, закупал там целые караваны редких товаров и перепродавал их еще до поступления на склад. Если бы вифлеемский безумец понимал, что его ложное толкование Библии порвет нити всех старых торговых связей (а на деньги можно построить сотни вифлеемских часовен), то он никогда не предпринял бы такого необдуманного шага. Окажись Гус немного благоразумнее, он легко бы понял, что тут речь идет не о Библии и боге, а о пряностях, тканях, векселях и кредитах, короче — о деньгах!
33
Да погибнет!
Советникам удалось выведать, где жил король. Он охотился в Точнике. Городское посольство добилось беседы с Вацлавом. По возвращении послов городской совет продолжал заседать. Бургомистр пригласил на заседание фарара Противу, который был посредником между советниками-патрициями и консисторией архиепископа.
Послы доложили о беседе с королем. Их сообщение было кратким. Услыхав о волнениях в Праге, король возмутился. Он приказал совету поддерживать порядок
— Король назвал Гуса неблагодарным бунтарем, — добавил Штумпфнагель. — Он раскаивался в том, что прежде защищал Гуса. «Гус, — сказал Вацлав, — неблагодарный человек». Король поругал смутьяна и успокоился.
— Мы знаем, что такое гнев короля, — вздохнул бургомистр. — Он пошумит и перестанет.
— Странно, чем Гус сумел покорить короля, — сказал советник — сухощавый старик с живыми глазами, окруженными множеством морщинок. — Трудно найти людей, более непохожих по характеру, чем король и Гус. Первый — малодушен, слабоволен и непостоянен, а второй — прям и тверд, как сталь. Видимо, глядя на него, кум Вацлав вспоминает свои молодые годы, свои мечты.
— Вздор! — грубо перебил его Протива. — Королю хотелось бы подчинить церковь своей власти, а то, что твердит в своих проповедях Гус, ему на руку.
Бургомистр громко шлепнул толстой ладонью по столу:
— Поговорим о деле. Мне кажется, что наше посольство действовало неудачно. Оно должно было задеть короля за живое: намекнуть, что папе достаточно объявить страну еретической, тогда прощай его императорская корона! Хотя он уже безвластен, однако вам следовало бы говорить с ним именно о короне.
Недовольный Штумпфнагель надулся от злости, напоминая толстую жабу:
— Мы пробовали говорить и похитрее! Но я не желал бы вам испытать то, что испытали мы! Король едва не спустил на посольство своих охотничьих собак. А про наше сообщение он сказал, что это жалкая клевета. Гетман Вокса, наверное, доложил королю, что в городе всё в порядке. Королю, мол, неизвестно, кто кого подстрекал больше. Он хорошо знает пражан, — продажа индульгенций успешно продолжается. Потом король обрушился на посольство, словно оно было виновником беспорядка. Он напомнил, что мы отвечаем за порядок в городе. Король обещал четвертовать нас, если в городе будет пролита хоть одна капля крови!
— Так он и сказал? — спросил Штумпфнагеля Протива, вскочив со своего места. Священник побледнел.
Советники удивленно поглядели на него. Лицо Противы разгладилось, и на нем появилась злая улыбка.
— Э-эх вы, достойные отцы города, чего еще ждете? — сказал он и сел на свое место. Насладившись всеобщим изумлением, Протива важно добавил:
— Его королевское величество безусловно подразумевал под своей угрозой нечто весьма серьезное. Согласно этому должны вести себя и мы. Что мы можем и должны сейчас сделать? Только одно… — И Протива начал обстоятельно излагать свой план. Слушая фарара, члены совета постепенно оживились, горячо одобряя его предложение.
Пражане, заполнившие улицы, не расходились. Они чувствовали уверенность в своих силах. Священники больше не заикались об индульгенциях. Сознание этой победы радовало людей.
Весенний воздух стал свежее и прозрачнее, — он сам лился в легкие. Каждый камень и каждый столб казались теперь ярче и красивее.
Кто-то крикнул:
— Идем к Вифлеемской часовне!
Чьи это слова? Всё равно, куда идти. В Праге много костелов. Пусть священники трепещут перед народом! Они пошли по узенькой улочке к ослепительно белой Вифлеемской часовне. Напротив темнел костел святых Филиппа и Якуба. В ту сторону никто даже не взглянул.