Магистр
Шрифт:
Поэтому спустя хороших часа полтора беседы генерал Нивель вышел из кабинета, бормоча свое историческое «Они не пройдут», «Ils ne passeront pas», слова, родившиеся только что, при обсуждении плана действий под Верденом. Слова пошли гулять по свету, а Ратленд, дав себе зарок найти медсестру, напомнившую ему прошлое, вернулся в заснеженное поле, где освободил от бремени земного существования Жюльена Шателя, и ушел в Управляющую реальность. Пора было воспользоваться ею всерьез, как прядильным станком действительности. Он знал, что будет делать.
Чего они хотели? Того же, чего все Александры и Цезари до и после них, – власти. Известно, что всякая власть отравляет, а власть абсолютная отравляет абсолютно; реже говорят о том, что всякий правитель рад быть отравленным, всякий правитель знает и хочет сделать как лучше, и ни один Александр или Цезарь
А мир бесконечно стремился к преобразованию, не к обычному, эволюционному, а к магическому, тому, что досталось Ланцолам по Божьей милости. Маги, алхимики, прорицатели, колдуны и шаманы думали, что могут втиснуться между реальностью, Светом и потусторонним миром, в лучших традициях Гермеса безнаказанно сшить их, до бесконечности продлевая свое существование здесь. Где же еще? Здесь, где есть люди, готовые признавать, славословить, заглядывать в глаза… здесь, где синее небо, терпкое вино, вкусная дичь, яркие каменья, тяжелый бархат и тонкий расшитый шелк, гладкие женщины с алыми губами, смех и слезы.
На этом стремлении к волшебному преображению поднялось культурное тесто столь высокое, что уже к шестнадцатому веку стремящиеся вполне всерьез поверили, что носителей магических способностей много, что многое уже было достигнуто, а еще большего можно достичь. Кто-то летал, кто-то возносился, кто-то кому-то являлся во сне или даже наяву и что-то говорил, кто-то двигал что-то при помощи мысли, а кто-то при помощи слов кого-то вызывал и что-то ему поручал. Каково же было разочарование кардинала Джованни, когда он понял, что истинная преобразовательская сила сконцентрирована в одних руках – вернее, в двух парах рук – и ничего с этим не поделаешь. У всех остальных были мелкие фокусы, а у Ланцолов… Джованни всю жизнь потом снилась одна сцена, свидетелем которой он нечаянно стал. Гуляя вдоль Тибра как-то ночью и размышляя о прелестях папской дочери, он увидел на мосту Сант-Анджело две фигуры – папу и папского сына, ненавистного Чезаре. Двое стояли, мирно опершись локтями о перила, и смотрели на Тибр. Постояв, старший распрямился и указал рукой вдаль, а младший кивнул. Затем Джованни увидел идущую по реке флотилию; корабли были огромны. Тибр в Риме – река судоходная лишь условно, поэтому Джованни, проследивший, как мимо него и сквозь мосты проходит корабль размером с ветхозаветный ковчег, потерял сознание. Очнувшись, он был готов поверить, что его попутал бес, без сомнения, всегда находившийся поблизости от чертовых Борджа, но через несколько дней пришли известия о важной договоренности с турками, сделанной под каким-то совершенно смехотворным с виду предлогом. Джованни смешно не было.
Оставалось пустить по следу Копьеносцев медового котенка с пером в пасти.
Странное благословение было и ограничением. У Ланцолов не было и не могло быть ни «совета», ни «организации». Они были одиноки, и в своих всеобъемлющих планах могли, как египетские фараоны, рассчитывать только на неизвестное будущее, которое им, впрочем, иногда открывалось. В этом будущем они видели великие сражения, грандиозные войны и возможность наконец-то закончить их, чтобы объединить мир так, как они пытались объединить вокруг Папской области Италию, – под властью носителей Копья. Под властью Ланцолов. Они ткали свою управляющую реальность, как Парки, аккуратно пришивая ее к реальности современной.
Правда, то было довольно кривое зеркало, а как же иначе. Ведь оно было создано людьми Средних веков с их представлениями о географии, химии и астрономии, сколь бы многими знаниями они ни владели. И если были в их создании относительно простые идеи, вроде алхимического
Магистр бросил автомобиль поблизости от Священной дороги, посередине пустынного снежного поля на полпути между Верденом и Сюлли, и вошел в ничто, а вышел в неизвестной местности на бесконечной дороге между высоченных стен. Вернее, не вышел, а выехал: под седлом его шел мрачный вороной жеребец, словно родившийся уставшим, а из-за плеча на вполне ихэтуаньский манер выглядывала рукоятка прямого меча, в которой взблескивал кровью в свете неведомых звезд алый глаз драгоценного камня.
33. Всадник
Все города в Уре, кроме Эгнана, окружали стены, а кое-где они тянулись и вдоль дорог. Путешествовать в горах, как говорили, было безопасней, но то была палка о двух концах: порою с гор сходили лавины и неподконтрольные люди, иногда вместе с лавинами, но всегда с убийством на концах ножей. Именно поэтому сообщение между независимыми владениями Ура было весьма затруднено. Кому хочется рисковать головой, путешествуя по загнанным в стены трактам?
В давние времена немногих и особенно ценных путешественников, караваны и даже военные отряды вели когда тайными, а когда явными дорогами магистры, носившие на левой стороне груди характерного вида орден, но работа у них была опасная, да и между собой они жили не очень мирно. Говорят, сами они постепенно друг друга и выбили, а может, не справились всадники-орденоносцы с дорогами и лавинами. Среди современных людей никто уже толком и не знал, как выглядел этот магистерский орден: где-то в архивных документах Камарга, конечно, пылились описания, но какая простому человеку польза от тех архивов? Поэтому говорили об этом ордене и о людях, которые подставляли под него левую сторону груди, как обычно говорят про богатых и знаменитых: рассказывают истории, делая таинственные глаза, а сколько в этих историях правды – вопрос второй. Было известно точно, что все люди ордена, сколько бы их ни было, ездили верхом, а еще, конечно, именно в их руках и была сосредоточена вся власть в мире: они решали на своем тайном совете, кого снять, а кого назначить наместником, правителем, королем или военачальником.
Колыбель в океане
Один из особенно важных заказов орден получил в Камарге. В то время, о котором мы рассказываем, город этот находился на пике красоты и богатства, и кризису власти еще нескоро суждено было изувечить его.
Всадник проехал по прямой широкой аллее через священную рощу правителей Камарга, спешился возле монументального дворца, отстегнул плащ, бросил на седло и вошел в открывшиеся перед ним двери, оставив позади, в саду, щебечущих горных скворцов и журчание песка, пересыпающегося в «кольце времени». Взору его открылся залитый светом неф с высоким скругленным потолком, сбегающим к пустоте. Прямо напротив вошедшего наборный мраморный пол смыкался со сводом в некоем подобии пасти (для пущего сходства с нею там искрились зубы из горного хрусталя); в проеме было темно, только колыхался отсвет далеких огней. В нескольких местах свод поддерживали деревья, искусно вырезанные из камня, расписанного киноварью. Присмотревшись, всадник увидел, что в ветвях деревьев расквартированы малозаметные люди, вооруженные арбалетами.
Из-за одного из таких деревьев навстречу посетителю вышел старший советник Высокого тарна, великий визирь по имени Джонар сед Казил. Джонар был одет в удивительное платье с длинными разноцветными перьями, торчащими из-за спины на манер павлиньего хвоста. Советник вежливо поклонился:
– Пусть Хараа-Джеба возьмет тебя за руку, орденоносный доктор Делламорте. Ты готов встретить Высокого тарна, что прозван Жестоким?
Оглядев советника, пришедший также поклонился и ответил:
– Пусть мчит тебя к схождению вод и земель Перегрин-Ристан, о Джонар. Я явился во дворец по зову Высокого тарна и поэтому вполне готов его встретить.