Магия и пули

Дроздов Анатолий Федорович

От Андрея Федор многое узнал про казачьи нравы. Про вольницу у всадников и еще более свободных обычаях пластунов. Хотел узнать про подготовку «пеших конников», но тут Шкуро был не сведущ. При определенном уважении к пластунам проскальзывало у подъесаула легкое высокомерие. Набирали тех из бедных казаков, не сумевших наскрести двести рублей на коня и амуницию. Босота…

– Вот бы в армии моей юности удивились бы, скажи кто призывнику: приезжай в часть на собственном танке, – съязвил Друг.

Скоротав дорогу за разговорами, офицеры добрались до Янова. Федор

представился полковнику Голощапову, Василию Ивановичу, вызвав внутри себя еще одно ехидное замечание: если Василий Иванович, да с шашкой и на лихом коне, почему не Чапаев?

Полковник спокойно отнесся к идее отправить боевого Осененного за линию фронта, пока не услышал главное: группа должна истреблять имперских магов.

– Известно ли вам, капитан, сколь малое число пластунов возвращается из походов к врагу? – скривился Голощапов.

– Известно, господин полковник. Но у меня предписание от государя императора.

– Его императорское величество вправе требовать от казака идти на смерть. Но вы… Сами-то, небось, прикроетесь магическими штучками и уцелеете. А души загубленных вами кубанцев на вашей совести останутся.

Тяжелый тон речи Голощапова очень соответствовал его фигуре, слишком грузной для конника. Разговор проходил в неофициальной обстановке – у коновязи, но ни о каком обращении на «ты» и прочих вольностях речь не шла. Командир Хоперского полка Осененному откровенно был не рад. Шкуро, почувствовав начальственное недовольство, отправился к своему коню, будто он не при делах, и это не его идея – Федора позвать. Правда, потрепав по холке жеребца, Андрей, все ж не утерпел и вернулся к собеседникам.

– Будет вам, Василий Иванович, пехоту обижать. Бориска «клюкву» мне вручил. Офицерам полка по сему поводу я должен. Разрешите по чуть-чуть.

– По чуть-чуть и не капли больше, – буркнул Голощапов. – Фронт-то рядом. Я присоединюсь попозже.

Он вскочил на коня, самого крепкого по виду из стоявших тут казачьих, и споро ускакал. Федор же подумал: с самого вселения Друга жизнь и служба на новом месте для него начинаются с отторжения. Главное, чтоб потом наладилось.

Тем временем неподалеку раздалось нестройное громкое пение, голоса приближались.

Гей вы, Царские орлята, Не забудьте, что в бою С неприятелем, ребята, Надо помнить мать свою, Мать свою, Кубань родную, Царя-батюшку, народ, Также славу боевую, Что к победам нас ведет[3].

– Орали крепкие глотки.

Федор обернулся, рассчитывая увидеть идущее строем подразделение, но разглядел лишь вразброд шагающую толпу человек из тридцати, одетых кто во что горазд: в бешметы и косоворотки, прочие рубахи с застежкой под горло. На головах – низкие и круглые кубанки, папахи и фуражки, а кто и с непокрытой головой. Кто-то в шароварах, кто-то в галифе, сапоги гармошкой –

и все это жутко неряшливое, в дырках, в заплатках и в грязи… Только шагавший впереди вахмистр напоминал кадрового военного, но лишь на фоне остальной банды. Широченные красные лампасы, украшавшие штаны казаков и означавшие принадлежность к кавалерии, у этих партизан отсутствовали.

– Хотел служить в отряде пластунов? – осведомился Шкуро. – Что ж, вот они. Принимай себе. Если они тебя примут.

[1] В немецкой традиции принято исчислять калибр артиллерийских орудий и снарядов в сантиметрах, а не в миллиметрах, как в России и Франции, либо в дюймах, как в Великобритании и США.

[2] На самом деле – распространенная способность. Этот «талант» чаще встречается у женщин, владеющих магическим заклинанием «я ничего не трогала». И среди мужчин попадаются такие «Осененные».

[3] Автор слов – старший урядник 5-го Кубанского пластунского батальона П. Засоба.

Глава 14

Шкуро все же затащил Федора отмечать свою «клюкву». Так что утро выдалось томным – князь встал с тяжелой головой и пакостным вкусом во рту. Разместили его у пожилой вдовы. Она помогла постояльцу привести себя в порядок: принесла теплой воды для умывания и бритья, затем – чаю с булками. Федор допивал второй стакан, когда явился Шкуро.

– Ну, идем знакомиться с пластунами? – предложил, ощерившись.

Оскал этот Федору не понравился, но выбирать не приходилось. И они пошли. Пластуны жили в небольшом поместье на окраине, занимая там сенной сарай. Офицеры застали их за странным занятием – казачки плясали под гармонь. Танец напоминал гопак. Вахмистр, отбивавший такт ударами ладоней, мазнул взглядом по прибывшим офицерам, но и не подумал отдать им честь либо скомандовать «смир-рна» подчиненным. Те продолжили скакать. Не хватало только баб в широких сарафанах и с цветными платочками в руках…

– Здорово, Вась! – окликнул старшего в этом сборище подъесаул.

– Здорово, Андрей, – ответил вахмистр. – Что за гусь с тобой, тот, что из Питера?

Федор испытал желание сыграть в чеховского унтера Пришибеева[1] и завопить что-то вроде: «Ста-аять смирна, пес смердячий, когда говоришь с офицером!» Но решил сдержаться: все не просто так. На «слабо» проверяют казачки. Лишь спросил:

– Танец – разминка перед занятиями?

Шкуро хмыкнул и, достав пачку папирос, протянул ее вахмистру. Пластун взял одну, прикурил и только тогда снизошел до ответа:

– Та не, ваше благородие. Биться мы начинаем безо всякой такой-сякой разминки. Если германец или австрияк попрет, я ж не скажу ему: обожди, герр-месье, вот только своих казачков разогрею. Танец – это наше главное…

Не снимая шашку и не вынимая папироску из зубов, вахмистр тоже начал топтаться, пританцовывая, потом вдруг оказался в шаге от Федора. Тот опомниться не успел, как ощутил боль в захваченной руке, толчок – и земля с небом поменялись местами. Фуражка слетела с головы и укатилась.