Магия крови
Шрифт:
Возникло несколько проблем: во-первых, как сообщить в управление, во-вторых, как вызвать судмедэксперта и прокурора, и в-третьих, как повязать гоп-компанию? Не дать ей взбунтоваться? Возможно, у кого-то есть оружие, запрятанное в одежде.
Словно угадав его мысли, Червонец внезапно вскочил на ноги:
— На, стреляй! Вяжи, легаш! Слабо?
Пожалуй, только в эту секунду Климов по-настоящему понял, что действовать надо решительней. Иначе влипнет в историю с непредсказуемым исходом. А этого он не хотел. Так, наверное, мужчина-гинеколог меньше всего желает видеть свою возлюбленную на гинекологическом кресле.
— Ий-я-ах!
Не дожидаясь, когда страсти разгорятся, он сбил Червонца с ног и придавил того коленом меж лопаток.
— Тихо! Всем лежать, не двигаться. Жесткая категоричность его голоса вызвала смешок у санитарки.
— А я и так… лежу.
И без того широкие ноздри ее еще больше раздались, кожа на скулах побелела, глаза сузились. Она смотрела на Климова в упор.
— Проходите, гостем будете, — цинично похлопав себя по лобку, съязвила Шевкопляс, и жилка на ее шее надулась, запульсировала. Потом глаза ее как будто притянули Климова к себе, и странные черные тени сделали их властными, бездонными… пустыми.
Климов оглянулся…
22
…Мелкий дождь летел ему в лицо, и он отирал его тыльной стороной ладони, стоя на обочине дороги. Необходимо было засадить этих типов по разным камерам, не дать сговориться. У каждого есть тайна, которую он тщательно скрывает, но он и не таким бандюгам рога скручивал. Что он, тюха желторотый, что ли? Захват, бросок… Надо только знать, где ловить их, всех этих гадов…
Вдали туманно засияли фары, но машина не остановилась, а прошелестела мимо, затем слегка притормозила, и кто-то выпрыгнул из нее на ходу, сразу же отбежав в темноту придорожных деревьев. Хлопнула дверка, и красный свет стоп-сигналов вскоре пропал из виду. Климов понял, что теперь его вмешательство необходимо. Если уж на то пошло, он никогда не любил острых ощущений, но в данной ситуации граненая бутылка терпко-жгучего «Лонг Джона» и хорошенькая девочка… Зеркала, позолота, лепнина… Тот, кто считает женщину совершенством, ничтожный человек. Но все это так и оставалось бы тайной, если бы не он… А поскольку теперь все стало на свои места, он может сказать: «Глупые, глупые мужики! Любовь никогда не купишь за деньги. Именно поэтому женщины с такой легкостью продают свое тело. Вот почему дамские духи напоминают своим запахом винный перегар».
Мельком оглядев выкрашенные под мрамор стены железнодорожного вокзала и высокий потолок с аляповатой росписью, Климов подошел к газетному киоску, но «Правды» уже не было, и он зачем-то купил мороженое, которое тут же отдал какому-то мальчишке, просиявшему от счастья. Затем он побродил по залу ожидания, где роскошная драпировка отделяла холл от коридора, и, глядя в окно на перрон, к которому вот-вот должна была подойти электричка, подумал, что звезды в лужах на асфальте сверкают так же, как только может сверкать дюжина блестящих пуговиц на сюртуке швейцара. Конечно, зал ожидания — неплохой наблюдательный пункт, здесь можно было долго оставаться незамеченным, но его актерского таланта хватило ровно на две минуты, и, миновав приемный пункт индивидуального пошива обуви, где продавались куртки из дубленой кожи, он вышел на улицу, прогулялся по перрону, потолкался у аптечного киоска и, не дождавшись поезда, поехал на работу, благо новенький «москвич» его приятеля вмещал в себя шесть человек. Подгоняемый необходимостью явиться на работу вовремя, он, одним махом взлетев на свой этаж и не застав в кабинете Гульнова, вызвал на беседу Валентину Шевкопляс. Его мозг теперь работал в новом направлении, словно навстречу стремительно приближалось такси Петра Свиридовича. По радио передавали старую блатную песенку, и Климов не заметил, как начал постукивать пальцами левой руки по столу, беззвучно повторяя про себя слова припева.
А перед ним красивая японка…Дверь отворилась и вошла Шевкопляс. Она медленно прошествовала мимо и еще медленнее, чем шла, опустилась, погрузилась в кресло, одновременно приподняв край платья. Получилось это у нее так естественно и грациозно, что он даже позавидовал богатому набору всяких штучек-дрючек, которые женщина обычно пускает в ход, чтобы добиться благосклонности и покорить мужчину. Он все еще не мог отделаться от ощущения чего-то недосказанного в разговоре с Червонцем, но, будучи человеком долга, свято верил, что стремящийся к правде прав и в заблуждении, было бы стремление к истине выстраданным, как у Легостаевой, а не показным, как у гостиничного швейцара. Предоставляя Легостаевой полную свободу
Следя за собственными размышлениями, он совсем упустил начальную фразу Шевкопляс, и это заставило его как бы д р у г и м и глазами взглянуть на нее. Одно дело видеть ее дома, в присутствии мужа, а другое — вот так, тет-а-тет… Он еще раздумывал о том, как быть с инициативой, смелостью, внутренней готовностью взять на себя ответственность за тот или иной поступок, когда дверь приоткрылась и в нее заглянула… опять Шевкопляс? Казалось, ее голос спугнул важную мысль, как птицу с ветки, и он не удивился ощущению полета. Что-то в санитарке Шевкопляс сегодня проглядывало несказанное. Природа боится излишеств, но здесь она явно не поскупилась на красоту.
Выбираясь из-под груза раздумий, Климов забыто ощутил, что у него начинает зябнуть затылок, как в ту далекую чарующую осень, когда он впервые увидел близкие глаза Оксаны, и тихий, благостно-невыносимый приступ жертвенной любви надолго поразил его своим морозящим ознобом. Внутреннее зрение еще раз прокрутило Климову момент, как отворилась дверь и в кабинете возникла Шевкопляс. Она что-то сказала и еще медленнее, чем двигалась, приподняла край платья. Надо думать, чтобы не помять. Поролоновая подушка кресла, обтянутого красной кожей, с шипением пробитого мяча осела под ее роскошным телом, и Климов на мгновение во всей красе узрел ее ноги… Сейчас она беспомощно-тоскливо, со значением, водила пальцем по подлокотнику кресла, и фиолетово-блестящий, золотистый лак ее ногтей маняще с к о в ы в а л и взгляд, и жесты Климова, и опять ощутимо начал зябнуть затылок, и что-то было в этой женщине от тех в и д е н и й, какими помнятся однажды сокровенно-чувственные сны… И он раздавленным каким-то голосом спросил: «Что вы хотели?» Так откровенно-хамски и спросил: что вы хотели? А сам п а р а л и з о в а н н о молил, чтоб охватившее его о ч а р о в а н и е не исчезало.
Приподнятое платье обнажало ее полную ногу выше колена, и ему со стыдом подумалось, что ей, наверное, известны его мысли. По чисто женской, видимо, привычке Шевкопляс осмотрелась и беззастенчиво-вольготно заложила ногу на ногу. Лучистая улыбка, слегка приподнятая бровь…
— Юрий Васильевич…
— Да, — поспешно ответил Климов и даже подвигал пальцами, точно показывал, что еще способен что-то понимать и делать.
Шевкопляс приняла это его движение за поторапливающий жест.
— Извините, что так сразу…
Перед тем, как что-нибудь сказать, она медленно и сосредоточенно облизывала губы, будто подчеркивала красоту их линий или пробовала на вкус перламутровую помаду.
— Я хочу…
У него совершенно о з я б затылок, словно он сидел возле сквозящего окна, но порывистый ветер, обрывавший листья с тополей, давно утих, и он подумал, что так заботливая мать щадяще дует на макушку своего зареванного сорванца, прижигая йодом ранку. Не в силах оторвать свой взгляд от женщины, он все отчетливее сознавал, что целиком находится во власти ее воли.
— Я вас слушаю.
Та смело подалась вперед.
— Мне тридцать лет. В четверг я праздную свой день рождения. Я очень вас прошу прийти.
Вопросительное молчание, исходившее от ее подавшегося вперед тела и замерших на горле пальцев, натолкнуло Климова на мысль, что вот таких, наверно, и встречают однажды в жизни, чтобы уже не забыть никогда. И храпел в оглоблях коренник, попутно унося земное счастье…
— Слышите меня?
Заклинающе-зовущий ее взгляд так проник в его сознание, точно и она увидела одновременно с ним того же самого коренника в оглоблях, и Климова обсыпало снежком, а пристяжные выгибали шеи, и волчьими огнями за спиной метнулась ночь… ненасытная, глухая, бесприютная. И куталось в медвежью шубу с намерзающим на шерсти инеем загадочное существо, которое, казалось, и создано было лишь для любви и обожания. Существо с отчаянно влекущим взором. И тянулись в поцелуе ее губы, и влекли глаза… Да! Из-за таких теряли голову, шли на обман, на разорение семьи, а то и жизнь свою кончали, кто каторгу избрав, а кто — свинец…