Магия крови
Шрифт:
— Простите.
Та его как будто и не слышала. Елозила дырявой мешковиной возле унитазов да пошмыгивала носом.
Климов малость потоптался за ее спиной, но, чувствуя, что рыхло-толстые его обмотки начинают промокать, интеллигентно кашлянул в кулак.
— Позвольте.
От рези в животе его уже сгибало вдвое.
Ноль внимания.
Широкий плотный зад, могучая спина, седые волосы, торчащие из-под платка, и руки, взад-вперед толкающие швабру. Словно поршни. На ногах носки домашней грубой вязки и галоши.
Хлюп-хлюп-хлюп.
Ополоснув грязное ведро, слила оставшуюся воду в унитаз, отерла локтем лоб.
Наверное, глухонемая, решил Климов и, переминаясь с ноги на ногу, стал отступать назад, теснимый бессловесной нянечкой. Но схватки в животе усилились, и он решился:
— Дайте, я пройду.
Действительно, чего он мается?
— Прошу простить, мне очень худо.
Должно быть, в этих стенах столь витиеватое обращение прозвучало так же кощунственно-нелепо, как насмешливая фраза: «Заходи, когда помрешь».
Нянечка проворно распрямилась и, не думая освобождать дорогу, повернула к нему плоское лицо:
— Куда, говнюк? Не видишь, что ли? Выдь отсед!..
Цепко хватанув его за локоть, вытолкнула «к такой матери».
Климов опешил. Рискованный характер у бабули. От нее добра не жди.
Пришлось топтаться в коридоре. Наблюдая за угрюмой нянечкой, он отметил про себя, что ногти на руках у нее крупные, не по-женски выпуклые, плотные, а большой палец левой руки замотан синей изоляционной лентой.
Когда она наконец выжала тряпку и бросила ее в ведро, обозначив тем самым завершение уборки, Климов смог уединиться. От щедро рассыпанной по кафельному полу хлорки противно щипало в носу и перехватывало дыхание. Из глаз сами собой потекли слезы. Отирая их ладонью, он подумал, что в мире слишком мало красоты, добра и справедливости. Зато очень много людей, у которых полностью отсутствует чувство прекрасного, взять ту же нянечку: женщина, а замотала палец изоляционной лентой! Неужели нет резиновых перчаток? А впрочем, в жизни труднее всего придерживаться благородной простоты.
Оставляя своими самодельными обмотками белесо-мокрые следы на грязно вымытом линолеуме коридора, Климов заспешил в свою палату, а заспешив, ужаснулся этому определению: в свою. Нет, только не туда! Куда угодно, лишь бы не в палату. Вот тут, на топчане, он станет ждать врача. В бессмысленности разговора с нянечкой он уже не сомневался. Видимо, у тех, кто занимается обслугой, с годами появляется защитная привычка: слушать и не слышать.
Присев на топчан под дверь ординаторской, он положил ногу на ногу и обхватил колено сомкнутыми пальцами. Сейчас придут врачи, и все решится.
Наивный идиот! Чтобы верить в будущее, надо знать систему. А система в мужском отделении для умалишенных была такова, что его тотчас вышвырнули вон из коридора. Сперва, позевывая и скребя в затылке, перед ним остановился вышедший из процедурной заспанный детина в тесном жеваном халате, надо думать, санитар, и похлопал по плечу: давай, вали к себе! Видя, что его не понимают, что у Климова с мозгами в самом деле не в порядке, он позвал на помощь сменщика. Тот выслушал тираду Климова о совершеннейшем своем здоровье и навалился на него всей своей тяжкой тушей.
— Ну, ребята, — разозлился Климов. — Пеняйте на себя.
— Пардон, не понял, — выдохнул угрюмый сменщик и со всего маху врезал Климову по челюсти так, что у него лязгнули зубы. Второй, недолго думая, вцепился в волосы и заломил шею назад, подставив климовское горло под удар. Кулак у сменщика сработал моментально, но теперь по кадыку.
От боли Климов задохнулся и на хрипе, сипло выдохнул:
— Пу-сти-те…
— Вот так, моя любовь. — Мстительно щуря глаза, потрепал его по онемевшей щеке проснувшийся медбрат, а его сменщик хихикнул с той кровожадностью, за которой проглядывает сущность наглеца и костолома. — А чуть вякнешь, по стене размажу.
Говорить нечего, амбал он был здоровый.
Климов не ответил. Он уже успел стряхнуть обмотки с ног и собрался показать мордоворотам, что такое русское кунг-фу, но, предвидя море крови, дал впихнуть себя в с в о ю палату. Как бы там ни было, но он уже начал понимать самое важное в системе психбольницы: пререкаться, огрызаться, отвечать на оскорбления и — упаси Господь! — дебильно уповать на силу рук и ног никак нельзя. Здесь с людьми не церемонятся, здесь «лечат». От необузданного буйства, от попыток что-то доказать…
Сделав вид, что он все понял, что режим больницы ему по сердцу, Климов подобрал обмотки, кое-как расправил на постели одеяло и уселся на кровати. Пока не разрешат подняться, он будет сидеть скромненько и тихо.
Мордовороты удалились.
Сосед справа продолжал лежать с напряженно вытянутой вверх рукой. Никаких часов на ней не оказалось. Сосед слева, час назад храпевший, словно конь с распоротым брюхом, таращился на Климова из-под руки. Он так сильно морщил лоб, что кожа побелела.
Не выдержав его сосредоточенно-карающего взгляда, Климов отвел глаза и горестно провел ладонью по голове: вот это влип. Что-то показалось ему странным, необычным, и он вновь провел рукой от лба к затылку. Открытие было нерадостным: его успели обрить. Постригли наголо. Вот гадство! Он пристукнул кулаком по металлической дужке кровати и уставился в пол. Одно к одному.
23
От еды он отказался наотрез и, подавив моральное сопротивление медперсонала, настоял на врачебном приеме. После длительных переговоров его позвали в ординаторскую, на беседу с лечащим врачом. Едва он сел на указанный стул, как на его плечи тяжело легли лапищи санитара. Климов оглянулся: руки-то зачем? — но тот лишь подмигнул ему приятельски и радостно, и в этом подмигивании было что-то плутовское, если не сказать дьявольское.
Санитар был тем амбалом, который чуть не перебил ему кадык.