Магия обреченных
Шрифт:
Хедриг шел по коридору, лавируя между слугами, снующими с подносами и метелками. И вдруг непонятная сила оторвала его от пола и отшвырнула назад. Раздался громовой удар, стены содрогнулись, кто-то истошно закричал, послышался треск и звон разбитого стекла. Оглушенный падением и острой болью в спине (его бросило на статую, и бронзовая длань едва не переломила ему хребет), лорд Хедриг приходил в себя минут двадцать. А потом попытался подняться.
Третья попытка увенчалась успехом, только первый же шаг, отозвавшись стреляющей болью в пояснице, едва не перечеркнул все усилия горца. Однако старик стиснул зубы, ухватился за стену и упрямо пошел дальше. Он мог бы облегчить свои страдания,
Повсюду, точно сбитые кегли, валялись слуги и стражники. Казалось, во всем дворце не осталось не единого человека, который находился бы в сознании. Переступая через неподвижные тела, лорд Хедриг морщился от боли – большие шаги давались ему с невероятным трудом, а обходить упавших значило намного удлинить путь.
В конце концов старый лорд все же добрался до покоев владыки. Он узнал их по обилию стражей в одинаковых черных одеждах, отличных от одеяний стражников, виденных ранее. «Личная гвардия государя», – сообразил лорд Хедриг. Лица гвардейцев были бледны нехорошей синюшной бледностью, и Хедриг не пожалел минутки, чтобы проверить – живы ли? Оказалось, живы. Может, и остальным – тем, кто попал в самый эпицентр загадочного катаклизма, – тоже удалось уцелеть?
Проковыляв пять или шесть комнат, Хедриг понял, что дошел. Под портьерой, закрывающей вход в очередную комнату, лежал без чувств один из тех магов, которых Хедриг видел с первым советником. В лице – ни кровинки, рука неестественно вывернута, но пульс на шее прощупывается. Старик обошел мага, отодвинул портьеру и замер на пороге, сраженный открывшимся зрелищем.
В первую очередь в глаза бросилось огромное алое пятно, ослепительно яркое на фоне нежно голубого ковра. Господин первый советник лежал на спине, раскинув руки, и правая рука стискивала рукоять кинжала. Мертвые глаза смотрели в потолок, из ушей еще сочилась кровь вперемешку с желтоватой субстанцией. У ног советника, среди расшитых подушек – сразу два тела. Сверху – судя по длинным, рассыпанным по спине волосам, – девица, одетая почему-то словно гвардеец. Под ней… Да, это он – владыка нагорнов.
Лорд Хедриг торопливо заковылял к владыке и едва не споткнулся о собственную внучку. Он не видел ее больше трех солнц, но не узнать эти белые волосы было невозможно. Старик склонился над девочкой, потрогал шею, нахмурился, поднес ладонь к ее рту, еще раз надавил пальцами на артерию… Уф! Слабенький и редкий, но пульс все же есть. Хедриг начал перебирать айкасы, услышал сбоку шорох, повернул голову и резко выпрямился. В нескольких шагах от него полз по ковру человек в сгорнийском одеянии. Лицо искажено мукой, а глаза… Глаза неотрывно смотрят в одну точку. Лорд Хедриг перевел взгляд туда и вздрогнул. В плетеном кресле в глубине комнаты сидел лорд Региус. Его голова свесилась к правому плечу, а слева, между шеей и ключицей чернела рана с уже запекшейся по краям кровью. Но сгорн, в котором Хедриг признал третьего мага из компании пройдохи советника, смотрел не на рану. Его взгляд был прикован к крупному, с кулак пятилетнего ребенка, многогранному кристаллу, мерцающему мрачноватым красным огнем. Красный айкас.
Так вот что посулил своим помощникам подлец советник! Вот ради чего маги осмелились восстать на Верховного лорда. Даже теперь, почти в агонии, этот парень из последних сил ползет к Камню. Но он не получит его. Красный айкас в руках одержимого – верная гибель роду человеческому.
Забыв о боли в спине, лорд Хедриг ринулся к креслу. Осторожно приподнял голову Верховного лорда, снял с шеи шнур с Камнем, положил Айкас на ладонь, повернулся к свету… И в ту же секунду на его затылок обрушился
Часть третья
Глава 24
Хайна была птицей. Стремительной белой птицей, затерявшейся в густой пелене то ли тумана, то ли мелкого дождя. Водяная пыль собиралась в белесо-серое месиво, склеивала пух, тяжелила тело, застилала взор. Хайна понимала, что должна выбраться из этого студеного киселя, иначе скоро потеряет силы или врежется в горный склон. Подниматься не имело смысла. Даже если ей удастся подняться над верхней границей тумана, потом все равно придется нырять обратно в гущу и лавировать между невидимыми препятствиями. А сил на подъем уйдет много.
Но и спуск Хайну страшил. Птичье чутье подсказывало, что внизу бушует буря. И с каждой саженью, приближающей землю, возрастал риск обо что-нибудь зацепиться или удариться. При буре любая ошибка становится смертельной.
Наконец Хайна решилась. Присобрала крылья, нырнула вниз головой и понеслась. Пять дюжин саженей, десять, двадцать… Ветер набросился на нее и швырнул в сторону. Едва Хайна выровняла полет, как ее накрыл следующий шквал, смял крылья, опрокинул, бросил вниз. Минутная передышка – и новый шквал. Потом еще, и еще. Хайну кружило и кидало из стороны в сторону, она уже не понимала, где правая сторона, где левая, где небо, где земля. И вдруг кружение кончилось. Ее подхватил и понес неведомо куда могучий воздушный поток. Прошла минута, другая, третья, а поток все не ослабевал, не менял направления. «Куда он меня тащит?» – заполошно подумала Хайна. И очнулась.
Точнее не очнулась, а перескочила в другую реальность. Легкое птичье тело, швыряемое из стороны в сторону порывами обезумевшего ветра, стало вдруг тяжелым, неуклюжим и совершенно неподвижным. Крылья превратились в неподъемные, словно свинцом налитые, руки. А может, это не руки. Руки ощущаются иначе. Они заканчиваются ладонями с чуткими пальцами, которыми можно ощупать себя и то, что находится рядом. Понять, теплое оно или холодное, гладкое или шероховатое, мягкое или твердое. А Хайна ощущала только тяжесть.
Остальные части тела вели себя не лучше.
Миновала целая вечность, прежде чем Хайна осознала, что лежит на спине, утопая в чем-то мягком и жарком, а тело ее покрыто испариной. Потом она вспомнила, что у нее есть глаза, и попробовала приподнять веки. Это осторожное движение – и не движение даже, а намек на него, – отозвалось неприятной резью, будто веки были присыпаны изнутри мелким песком. Хайна повела глазами в сторону, не открывая их. Резь сделалась нестерпимой, из-под век потекли слезы. Они скапливались в ложбинках у носа, просачивались потихоньку обратно, под пересохшие веки, и через минуту-другую резь прошла. Глаза открылись.
Сознание Хайны медленно впитывало увиденное. Впитывало, но не узнавало. Сначала ей показалось, что она лежит внутри поставленного стоймя гигантского яйца, верхушка которого расписана лиловыми и желтыми пятнами. По мере разглядывания лиловые пятна преображались в нарисованные резные листья, а желтые – в крупные гроздья ягод. Листья и гроздья сплетались в широкую узорную ленту, и, проследив глазами ее путь, Хайна обнаружила, что ее гигантское яйцо обрывается, смыкаясь с точно таким же яйцом, вырезанным сбоку. А все помещение сложено из четырех «яиц» с большими овальными отверстиями, состыкованными между собой так, что получались красиво изогнутые ребра-крылья. Оглядывая причудливый зал, Хайна медленно повернула голову и беззвучно ахнула. В двух шагах от нее, на ложе, застланном богатым покрывалом, подтянув колени к животу и сложив ладони под щекой, спала Лана.