Магия отступника

Хобб Робин

И вот Оликея пришла будить мальчика-солдата.

— Пора вставать! Нам надо накормить тебя, одеть, а также сложить перед уходом постель. Вот чашка горячего чая. Ты проснулся?

Она говорила совершенно безучастным тоном. Если бы я не видел вчерашней ссоры, то мог бы решить, что они относятся друг к другу вполне приязненно. Бодрствовавший мальчик-солдат открыл глаза и медленно сел на постели. Когда он принял из рук Оликеи чашку с горячим чаем, несколько кормильцев с облегчением переглянулись. Буря миновала. Теперь все снова будет хорошо. Он отпил из чашки и лениво уставился на поднимающийся над ней пар.

— Нам скоро надо будет выходить — напомнила Оликея.

— Да, вам надо, — согласился мальчик-солдат и перевел взгляд на Семпайли. — Ты выйдешь немедленно.

Я хочу, чтобы ты взял моего коня и не дожидался нас. Проследи за тем, чтобы он не голодал по дороге, а по ту сторону гор найди для него солнечное пастбище с сочной травой. Эта зима выдалась для него тяжелой.

— Ты хочешь, чтобы я сразу ехал туда? — недоуменно переспросил Семпайли.

— Да.

— Хорошо.

Никаких пререканий с великим и быть не могло. Семпайли встал и вышел из хижины, задержавшись лишь затем, чтобы закинуть на плечо мешок со своими пожитками.

Когда он скрылся из виду, Оликея тихо вздохнула.

— Что ж. Я рассчитывала, что лошадь понесет часть наших вещей. Но мы справимся. Тебе пора вставать с кровати, чтобы мы смогли убрать постель и двинуться в путь. Уже довольно поздно.

Он поджал губы в спекском знаке отрицания.

— Нет. Я не собираюсь идти с вами.

Один из кормильцев громко вздохнул. Оликея еще миг с недоверием смотрела на него.

— Мы обсудим это по дороге, — пообещала она затем, словно уговаривая капризного ребенка. — Но нам нужно сложить твои одеяла.

— Я так решил, — мягко пояснил он, без гнева, но с жутковатой усталостью и смирением. — Я не иду вместе с народом. Как ты и говорила прошлой ночью, я совершенно бесполезен для вас, не более чем бремя. Я не придумал, как спасти Ликари. Всю ночь я размышлял об этом, но так и не нашел ответа. Кинроув поддерживает преграду вокруг лагеря, я не могу попасть туда без его позволения. Он владеет большим запасом сил, и я не могу обратить против него магию. Я не могу даже подобраться к нему достаточно близко, чтобы попытаться убить. И не могу последовать примеру Дэйси — второй раз Кинроува врасплох уже не застать. Моя попытка избыть нужду в танце провалилась, хуже того — отняла у танца действенность. Я подвел всех вас. Подвел магию. Подвел Лисану. С вашей стороны разумнее всего будет уйти прямо сейчас, оставив меня здесь, и поспешить, чтобы нагнать наш клан. Передайте Джодоли, что я оставляю вас на его попечение. Следуйте за ним на летние земли.

— Ты отослал Семпайли первым, чтобы он не мог тебе возразить, верно? — прищурилась Оликея.

Мальчик-солдат вымученно ей улыбнулся. Она ответила преувеличенным вздохом.

— Хватит упрямиться, — с горечью проговорила она. — Мы не можем бросить тебя, и нам пора выходить.

Но не успела она договорить, как один из кормильцев глянул на остальных и молча выскользнул из хижины. Мигом позже за ним последовал второй. Мальчик-солдат проводил их взглядом, а потом снова посмотрел на Оликею.

— Я остаюсь. А тебе следует уйти.

Она уже держала в руках мешок со своими пожитками, но теперь сердито швырнула его на пол.

— И что ты собираешься делать, если я тебя здесь оставлю? Ты же знаешь, что я не могу так поступить!

— Можешь и должна. Уходи, — обратился мальчик-солдат к последнему задержавшемуся кормильцу.

Казалось, тот с немалым облегчением повиновался прямому приказу — серьезно кивнул и вышел.

— И ты тоже. Уходи, — повернулся мальчик-солдат к Оликее.

Она еще некоторое время стояла молча, безвольно уронив руки вдоль тела. Ее взгляд блуждал по его лицу, словно пытался проникнуть в мысли мальчика-солдата.

— Почему? — тихим тусклым голосом наконец спросила она. — Почему ты поступаешь так сейчас? Почему ты поступаешь так со мной? Если я уйду без тебя, будут говорить, что я бросила своего великого и опозорила собственный клан.

— Скажи им, что я не великий, — просто ответил мальчик-солдат. — Скажи им, что захватчик, моя вторая половина, не дает мне стать тем, кем мне следовало бы. Все, что я пробовал сделать, оканчивалось частичным провалом. Я остановил в Веретене жителей равнин,

но не сумел его разрушить. Я замедлил вторжение в лес, но захватчик во мне подсказал гернийцам, как обойти магию Кинроува. Да. Это так! — подтвердил он, заметив, как потрясена Оликея. — Когда я жил среди захватчиков, именно я сказал им: «Одурманьте себя, чтобы приглушить свои чувства и противостоять страху». Это моя вина, что они снова смогли рубить деревья наших предков. Каждый великий, с которым я разговаривал, уверял меня, что именно я способен прогнать захватчиков. Но даже когда я выполнил все веления магии, это не подействовало. Мне остается лишь признать, что какой-то из поступков моей гернийской половины свел на нет мою магию. Даже в набеге на их поселение я преуспел только наполовину, причем моя неудачная попытка изгнать их разожгла в гернийцах лишь еще более страстную ненависть к народу, чем когда-либо прежде. Понимаешь, о чем я говорю, Оликея? Я не тот великий, который способен помочь народу. Во мне есть изъян, как в ружье захватчиков, взрывающемся в руках. Когда я пытаюсь помочь народу, я приношу вреда не меньше, чем пользы. Все из-за моей раздвоенности. Но я люблю народ. Поэтому, чтобы послужить ему, я должен сам его покинуть. Ты должна отправляться в летние земли. Не знаю, что станется там с народом как в этом году, так и в последующие. Но я уверен, что мое присутствие лишь все усугубит. Так что я устраняюсь сам.

— А что насчет Ликари? — выпалила она, когда он прервался перевести дыхание. — Что насчет твоего обещания спасти его? Я поверила тебе! Ты не один раз говорил, что придумаешь, как его выручить. Что насчет твоего обещания?

— Я вынужден его нарушить, — ответил он нехотя, но прямо и опустил взгляд. — Не потому, что не хочу его сдержать, а потому, что не представляю как.

Еще долгий миг Оликея молчала. Потом на ее лице отразилось отвращение.

— О да, — с горечью бросила она — теперь я тебе верю. Не в обычаях народа нарушать обещания, но для захватчиков это в порядке вещей. — Она поджала губы, а затем с шумом выдохнула в преувеличенном отрицании. — Ты определенно не великий, если говоришь такое. Ты прав. Ты даже не один из народа, и да, теперь я тебя покину. Я отправлюсь к моему клану и передам им то, что ты сказал. Они сочтут меня глупой и вероломной. Но меня не волнует, что они подумают. Потому что теперь я пойду и сделаю сама то, чего так глупо ожидала от тебя! О да, я вероломная и бессердечная мать! В тот же день, когда он был призван, мне следовало бежать за ним, а не полагаться на твою магию. Я сама пойду к Кинроуву. Я не знаю, как я верну Ликари, но я это сделаю. Я не прекращу своих попыток до тех пор, пока он не окажется вновь свободен. Я обещаю это сама себе.

Оликея наклонилась и подняла выроненный мешок. На ходу она вскинула его на плечи и вышла из хижины, ни разу не оглянувшись. Мальчик-солдат остался один. Он расслышал приглушенные взволнованные расспросы и краткий ответ Оликеи. Разговор продолжался, но голоса постепенно стихали, удаляясь от хижины Лисаны. Он сидел на постели среди вороха смятых одеял. На огне очага ворчал в котелке под крышкой его забытый завтрак. Снаружи трещали белки, пронзительно вскрикнула сойка, защищая свои владения. Птицы уже исследуют опустевшие хижины в надежде чем-нибудь поживиться. Верный признак того, что в поселке больше никого не осталось.

Мальчик-солдат медленно выбрался из постели, подошел к очагу и снял с огня кипящий котелок. Заглянул внутрь. На донышке обнаружилось переваренное рагу из овощей, беличьего мяса и какой-то зелени. Он нашел ложку на длинной ручке и принялся есть прямо из котелка, подолгу дуя на каждый кусочек, чтобы не обжечься. Несмотря ни на что, еда оставалась вкусной. Он позволил себе ею насладиться, понимая, что это последняя трапеза, приготовленная для него кем-то другим.

Утолив голод, мальчик-солдат вернулся к постели и снова рухнул на нее. Как если бы одиночество принесло ему огромное облегчение, он расслабился и почти сразу крепко заснул. Проходили часы. Я пребывал внутри него, гадая, что же он намерен делать. Снова зашевелился он уже ближе к вечеру.