Магия отступника
Шрифт:
Пока я размышлял об этом, мальчик-солдат молча вошел в круг света от их костра. Один из кормильцев заметил его и вскрикнул от удивления. Оликея при виде его вздрогнула и опустила взгляд к своему котелку.
— О, вот и ты, — с горечью заметила она. — Значит, все же одумался.
Голос ее не был приветливым, но мне показалось, я заметил на ее лице краткий проблеск облегчения.
— Наверное.
Он опустил на землю узел с сокровищами. Услышав звяканье, Оликея хмуро посмотрела на него.
— Что ты принес?
— Сокровища Лисаны.
— Но… но… — Смятение и недовольство равно звучали в ее голосе. — Ты ведь не собираешься торговать ими с захватчиками! Они никогда не дадут тебе за них хорошей цены. К тому же там есть вещи, которые
— Я знаю — оборвал он Оликею и продолжил едва ли не ласково: — Я не собираюсь торговать ими с гернийцами. Не думаю, что в этом году они вообще будут с нами обмениваться. С нашей стороны мудрее будет оставаться в чаще леса, укрытыми от них и их пуль. Нет. Я несу это не гернийцам, а Кинроуву.
— Кинроуву? — повторила она с отвращением, но в ее глазах вспыхнула безумная надежда. — Зачем?
— Я собираюсь заключить с ним сделку.
— Чтобы получить обратно Ликари?
— Это будет частью задуманной мной сделки.
Оликея вновь присела рядом с костром. Теперь она смотрела на меня снизу вверх, сжимая в руке черпак. Не знаю, как описать смену чувств, отразившуюся на ее лице. Она потупилась и быстро заморгала, даже не пытаясь утереть слезы. Когда она снова взглянула на меня, они текли по ее щекам.
— Тебе нужно поесть, — хрипло напомнила она о делах насущных. — И отдохнуть. Посмотри на себя, ты прошел весь этот путь в ночной рубашке и тапочках. Вот что случается с великими без кормильцев! У них совершенно теряется здравый смысл. Сядь же, я принесу тебе поесть.
Здесь, под ночным небом, было легко говорить с магией. По просьбе мальчика-солдата земля и мох поднялись удобными холмиками для него и его кормильцев. Остальные быстро присоединились к ним, довольные тем, что жизнь входит в привычную колею. Мальчик-солдат действительно не заметил, что вышел из дома в ночном облачении. Даже я не обратил на это внимания. К нему подошла женщина и принялась втирать масло в его натруженные ступни и икры. Кто-то другой принес подогретой воды для умывания, а затем расчесал ему волосы и заплел в косу, чтобы они не мешали ему за едой. Почти сразу же Оликея поставила перед ним огромную миску. В ней была густая гороховая похлебка, сушеная рыба и пара темных твердых дорожных хлебцев, которые они пекли всю неделю. Пища оказалась простой и сытной, и я пожалел, что мне досталась не бочка супа, а лишь большая миска. Мальчик-солдат ел молча, ощущая, как к нему постепенно возвращаются силы, а Оликея не отвлекала его расспросами.
Потом магия создала для них общее ложе. Остальные его люди держались в стороне, то ли из уважения, то ли решив, что мир восстановится быстрее, если великий и его главная кормилица смогут спокойно поговорить. Оликея и мальчик-солдат легли рядом и укрылись одеялом из лисьего меха. Она предусмотрительно положила мешок с сокровищами у себя в ногах, где никто не мог к нему подобраться, не разбудив ее.
Выше по тропе, в лагерях других кланов, не стихали звуки веселья. Первая ночь откочевки всегда была временем встреч и возобновления прежней дружбы. К моему удивлению, их совершенно не тревожило то, что, вероятно, ожидало их по ту сторону гор. Мне казалось, что в лучшем случае они могли надеяться на лето, которое проведут, прячась в лесах. Им останется охота и рыбная ловля, но только не торговля с Геттисом. Вдруг я осознал, что этот порядок может оказаться куда ближе к их прежним обычаям, чем обмен и общение с гернийцами. Если бы только эти два народа согласились существовать отдельно друг от друга, установился бы своеобразный мир. Но я опасался, что очень скоро возобновится рубка деревьев предков и спекам не останется ничего другого, кроме как мстить. Прислушиваясь к их музыке и песням в весенней ночи, я гадал, в чем выразится их возмездие. Было трудно соотнести барабанный бой и звонкие голоса с воспоминаниями о пожарах и криках умирающих. Как могут люди так легко переходить от возвышенного к жестокому и обратно?
Оликея прижалась
— Когда мы прибудем на летние земли и ты отправишься к Кинроуву, что тогда?
— Нет, — тихо ответил он.
— Нет? — озадаченно переспросила Оликея.
— Я не стану ждать, пока мы доберемся до летних земель. Завтра с утра мы плотно поедим. А потом мы с тобой уйдем к Кинроуву быстроходом. Я не собираюсь ждать. А ты видела начало всего этого, увидишь и конец.
— Но…
— Ш-ш. Мы должны поспать, пока это возможно. Я больше не могу думать о том, что должен сделать.
Он закрыл глаза и, утомленный долгим переходом, быстро соскользнул в сон. А я продолжал бодрствовать под его закрытыми веками. Я ощутил, как глубоко вздохнула Оликея, расслабляясь в его объятиях. Вскоре заснула и она, но я не спал еще несколько часов, прислушиваясь к голосам народа в ночи.
Думаю, следующее весеннее утро было сладчайшим в моей жизни. Пятна света, льющегося сквозь кроны, пение птиц, запахи постепенно прогревающегося леса, вся прелесть того, что тебе тепло, в то время как весь мир вокруг еще пронизан прохладой, — ни одно мое воспоминание не в силах с этим сравниться. Одно долгое роскошное мгновение я просто существовал, забыв о раздорах и трудностях, все еще ожидавших решения. Я сам себе напоминал зверя, пробужденного триумфальным шествием весны.
Потом я попытался потянуться и не смог — и слишком резко вспомнил, что все еще остаюсь пленником в собственном теле. Мальчик-солдат проснулся, а следом в его объятиях заворочалась Оликея. Она быстро выскользнула из-под одеял и принялась за утренние хлопоты, пока он урывал еще несколько блаженных мгновений дремы в теплом уюте постели. Но от запаха пищи он тотчас же вскинулся — зов его желудка оказался более требовательным, чем горны, игравшие побудку в Академии. Оликея сварила кашу и щедро сдобрила ее сушеными ягодами. Она принесла ему полную миску, политую сверху медом. Мальчик-солдат зачерпывал еду деревянной ложкой и запивал горячим чаем. Пока он ел, кормильцы разложили для него подходящую одежду — спеки носили одежду, пока не добирались на ту сторону гор, где весенние дни уже сделались теплее.
Оликея опустилась перед ним на колени, чтобы зашнуровать на его ногах высокие мягкие ботинки, после того как он натянул штаны из оленьей кожи и простую шерстяную рубаху, которые она ему подала. Как только с одеванием было покончено, он встал и вскинул на плечо узел с сокровищами.
— Пойдем, — позвал он Оликею.
— Сперва я должна вымыть и убрать посуду и меховое одеяло, под которым мы спали. Это не займет много времени.
— Оставь их.
— Что?
— Я сказал, оставь их. Не думаю, что они нам еще пригодятся. Я намерен весь день идти быстроходом, чтобы нагнать Кинроува и поговорить с ним уже этой ночью.
— Но… — Она оглянулась на лагерь, остальных кормильцев, грязную посуду и смятые одеяла.
— Возьми только то, что считаешь необходимым — уступил он ее замешательству. — Другие кормильцы понесут остальное.
Его явно не заботило, что она возьмет с собой, а что оставит. В его решении сквозила окончательность, сулящая скорое завершение всему. Он не ожидал, что ему понадобится что-то из собранных ею вещей, а сам нес только сокровища Лисаны. Не намерен ли он покончить с собой? Эта догадка первой пришла мне в голову, но я не понимал, почему он мог принять такое решение. И как это поможет Ликари? Или он предвидел, что после выкупа Ликари нас ждет неизбежная смерть? Немного повертев в уме эту мысль, я нашел ее отчасти привлекательной и оттого лишь еще более пугающей — она уже не казалась мне немыслимой, как прежде.