Магия отступника
Шрифт:
— Ты не можешь прогнать меня, — твердил я ему. — Я тебе не позволю. И пока ты будешь со мной бороться и пытаться запереть меня, обещаю тебе. Лисану ты не увидишь. Я тебя не пущу. Это мое тело, и меня из него не вышвырнуть. Нам с тобой придется договориться.
— Оставьте меня в покое! — взревел он снова.
Не знаю, к кому он обращался — ко мне или к столпившимся кормильцам. Они отпрянули от него в смятении. Оликея, казалось, оскорбилась, но обратила свой гнев на остальных.
— Отойдите от него. Дайте ему побыть
Она хлопала в ладоши, подгоняя их, пока смущенные и все еще сонные кормильцы не разбрелись по своим тюфякам. Мальчик-солдат вздохнул с облегчением, но тут Оликея успокаивающе обняла его.
— Давай-ка спать дальше, — предложила она.
Ее теплые объятия раздражали его. Он высвободился.
— Нет. Ты ложись спать. А мне нужно немного посидеть и подумать. Одному.
Он спустил ноги на пол. Я все еще оставался связан с его сознанием и потому знал, насколько необычно такое поведение для великих. Он встал с постели и подошел к очагу.
— Иди спать, я пока сам послежу за огнем, — резко, но беззлобно велел он сидевшему там кормильцу.
Смутившийся бедолага встал, сомневаясь, не прогневал ли он чем великого, и послушно отошел к свободной постели в дальнем конце комнаты. Мальчик-солдат придвинул свое большое кресло к очагу и уселся в него. Оликея, оставшаяся в постели, смотрела на него. Он уставился в огонь.
— Чего ты хочешь? — произнес он беззвучно, обращаясь ко мне одному.
— Не быть раздавленным, — малая толика того, чего я хотел, но надо же с чего-то начать.
Он поскреб голову, словно пытался проникнуть внутрь и выцарапать меня оттуда. Жест этот казался мне каким-то чуждым; мои волосы успели сильно отрасти, никогда прежде я не носил их такими длинными.
— Я хочу видеть Лисану, — тут же ответил он.
— Мы могли бы договориться. Но только если я смогу навестить Эпини.
— Нет. Ты предупредишь ее о моих намерениях.
— Разумеется! Ты задумал злое дело.
— Не более злое, чем дорога — возразил он.
— Да, дорога это зло, — к своему собственному удивлению, согласился я.
Похоже, это поразило мальчика-солдата. Он промолчал.
— Я пытался остановить строительство, — напомнил я.
— Возможно. Но тебе не удалось.
— Это не означает, что резня — единственный оставшийся тебе выход.
— Тогда предложи другой.
— Разговаривай. Обсуждай условия.
— Ты уже пробовал. Пока не случится резни, никто не станет всерьез с нами разговаривать.
Я не сумел сразу же возразить ему.
— Ты знаешь, что так и есть. Это единственное, что может сработать, — надавил тогда он.
— Должен существовать другой путь.
— Скажи, в чем он состоит, и я попробую к нему прибегнуть. Твои жалкие переговоры не сработали. Танец Кинроува удерживал их, но теперь всего
— Нет. Я этого не хочу.
— Хорошо, — тяжело вздохнул он. — Хотя бы по некоторым вопросам мы можем прийти к согласию.
— Но по многим никогда не придем.
Он ничего не ответил. И пока его молчание длилось, я понял, что он не больше моего представляет, что станется с нами дальше.
Остаток этой долгой ночи мы провели, глядя в огонь в поисках ответов, которых там не было.
ГЛАВА 19
ПРИЗЫВ
К рассвету мы смирились с тем, что было очевидно с самого начала. Мы связаны. На время кто-то может возобладать, но никто из нас не уступит другому добровольно. Наши убеждения противоречили друг другу, но мальчик-солдат хотя бы мог успокаивать себя тем, что я не желал гибели его сородичам и их образу жизни.
У меня такого утешения не было. В этом он, похоже, был сыном моего отца куда в большей степени, чем я сам. Он видел свой замысел как военную необходимость, единственно возможное решение, позволяющее прогнать захватчиков от деревьев предков. А у меня оставалось лишь одно средство удержать его — без моей помощи он не мог видеться с Лисаной. Жалкое оружие, на мой взгляд, но другого у меня не было. Так мы и сидели, двое мужчин, заключенных в одном теле, каждый из которых обладает тем, чего мучительно жаждет другой.
Он даже попытался подкупить меня.
— Не сопротивляйся мне. О большем я тебя и не прошу. А в ответ я прослежу за тем, чтобы, когда мы заключим мир, именно Бурвили получили право торговать со спеками. А? Подумай об этом. Семья изрядно обогатится на этой монополии.
Я молчал, оскорбленный самой мыслью о том, что он предложил мне торговать жизнями Эпини, Спинка, Эмзил и ее детей. Попытался подкупить меня, чтобы я смирился с его предательством.
Он ощутил мою ярость и устыдился. Стыд — не самое приятное чувство. Он вызывает гнев не реже, чем сожаления. Мальчик-солдат испытал сразу и то и другое.
— Я всего лишь пытался показать, что не намерен причинять тебе боль. Ты же знаешь, Ярил и мне тоже приходится младшей сестренкой. Я бы хотел, чтобы наша семья процветала.
— Я бы не стал строить благосостояние своей семьи на ее же крови. Или ты забыл, что Эпини — моя двоюродная сестра? Она тоже входит в нашу семью и близка мне как родная. И Спинк мне как брат. Или это не имеет для тебя значения?
— Я сделаю то, что должен, — ожесточился он.
— Как и я, — упрямо ответил я.