Махабхарата. Рамаяна

Автор неизвестен

Посланцы повелителя Ланки рассказывают Кумбхакарне о сраженье. Кумбхакарна по-прежнему упрекает брата в безрассудстве, однако обещает ему помочь.

[Кумбхакарна выезжает на битву]

(Часть 65)

Владыка Летающих Ночью надел огнезарный, В камнях драгоценных, венец на чело Кумбхакарны. Затем Кумбхакарне на шею надел ожерелье. Как месяц, блистало жемчужное это изделье. В кувшинообразные уши продел он для блеска Алмазные серьги, — у каждой сверкала подвеска. Цветов плетеницы, что были полны аромата, Запястья, и перстни, и нишку из чистого злата Великоблестяший надел перед битвой на брата. Сиял Кумбхакарна, в убор облачен златозарный, Как жертвенным маслом питаемый пламень алтарный, И смахивал, с поясом дивным на чреслах, в ту пору На царственным Шешей обвитую Мандару-гору, Когда небожителям эта вершина мутовкой Служила, обвязана змеем, как толстой веревкой. Кольчугу такую, что сетки ее тяжкозлатной Стрела не пробьет и клинок не разрубит булатный, Надев, он сиял, как владыка снегов, Химапати, Закован в златую броню облаков на закате. Был ракшас, украсивший тело и дротик несущий, Отважен, как перед победой тройной — Самосущий [280] . И слева направо престол обошел Кумбхакарна, И брата напутствие выслушал он благодарно. С властителем Ланки простясь, выезжал Сильнорукий Под гром барабанов и раковин трубные звуки. С конями, слонами, оружьем несметная сила За этим свирепым, воинственным мужем валила! Как будто бы туч грохотали гряды громоносных — Катили ряды колесниц боевых двухколесных. И всадники ехали на леопардах могучих, На львах, антилопах, на птицах, на змеях ползучих. Прислужники зонт над летателем этим полночным Держали, когда, осыпаемый ливнем цветочным, Противник богов, охмелевший от запаха крови, Он шествовал с дротиком острым своим наготове. За ним пехотинцы, ужасные ликом и статью, С очами кровавыми, шли нескончаемой ратью. С неистовой силищей, кто — булавой, кто — ослопом, Махали страшилища, так и ломившие скопом! Кто палицу нес или связку тяжелого тала [281] , Кто с молотом шел иль с трубою, что стрелы метала. Своим супостатам они угрожали мечами, Секирами, копьями, дротиками и пращами. Желая врагов запугать и повергнуть в смущенье, Тем временем сам исполин претерпел превращенье. Еще устрашительней стал Кумбхакарна обличьем, И мощью своей небывалой, и грозным величьем. Сто луков имел он в плечах [282] , да шестьсот было росту: Шесть раз, — если счесть от макушки до пят, — было по сту! Свирепые очи подобно тележным колесам Вращались, и было в нем сходство с горящим утесом. «Сожгу вожаков обезьяньих, — вскричал Кумбхакарна, — Как пламя — ночных мотыльков! — И добавил коварно: — Ведь к нам обезьяны простые вражды не питают. Пускай украшают сады и в лесах обитают! Царевич Айодхьи — причина беды и разлада. Я Раму убью, и закончится Ланки осада!» Как бездна морская, откликнулись яростным ревом Свирепые ракшасы, этим утешены словом. На битву спешил Кумбхакарна, хоть с первого шага Приметы

вещали воителю зло, а не благо. Темнели над ним облака, неподвижны и хмуры, Как будто вверху распластали ослиные шкуры. Небесные сыпались камни, сверкали зарницы, И слева направо кружили зловещие птицы. С раскрытыми пастями, пыхая пламенем, выли Шакалы: они устрашающим знаменьем были! Стремглав с грозновещих небес опустился стервятник На дротик, что поднял бестрепетный Раваны ратник. На левом глазу Кумбхакарны задергалось веко, И левая длань задрожала, впервые от века. [283] Над ним, пламенея средь белого дня, пролетело И рухнуло с громом ужасным небесное тело. От этих примет волоски поднимало на коже, Но шел Кумбхакарна, раздумьем себя не тревожа. Критантой гонимый, являясь игралищем рока, Стопу над стеной крепостною занес он высоко. Полки обезьян обложили столицу, как тучи, Но ринулся в стан осаждающих ракшас могучий. Как тучи от ветра, пустились они врассыпную, Когда супостат через стену шагнул крепостную. Увидя враждебное войско в смятенье великом, На радостях он разразился неистовым рыком. На землю валил обезьян этот рев Кумбхакарны, Как валит секира, под корень рубя, ашвакарны [284] . И рати, бегущей со всей быстротой обезьяньей, Казалось — грядет Всемогущий с жезлом воздаянья. [285]

280

…как перед победой тройной — Самосущий… — То есть бог Шива перед победой над Трипурой (по другим мифам, Трипуру сжег бог Брахма) — см. Словарь.

281

Тал— пальма пальмира.

282

Сто луков имел он в плечах… — В ту пору лук был и наиболее распространенным инструментом для измерения расстояния, и мерой длины (разной для разных эпох и районов).

283

На левом глазу Кумбхакарны задергалось веко. // И левая длань задрожала, впервые от века. — Внезапная дрожь в левом веке или руке являлась дурной приметой для мужчин и хорошей для женщин (в правых — соответственно, наоборот).

284

Ашвакарна(«лошадиное ухо») — название дерева («ватика робуста»).

285

…Казалось — грядет Всемогущий с жезлом воздаянья. — Имеется в виду либо бог времени и судьбы Кала, отождествляемый нередко с богом смерти Ямой, либо десятая, так называемая «грядущая», ипостась бога Вишну — Калки, представляющий собой всадника на белом коне, с жезлом воздаяния (карающим скверну и награждающим добро) в руках.

[Ангада стыдит беглецов]

(Часть 66)

Страшась Кумбхакарны, пустились бегом обезьяны, Но храброго Ангады оклик услышали рьяный: «Вы что — ошалели? Спасенья не только в округе — На целой земле не найдется бежавшим в испуге! Оружье бросая, показывать недругу спины, Чтоб жены смеялись над вами? Стыдитесь, мужчины! И много ли толку, скажите, в супружестве вашем, Когда сомневаются женщины в мужестве вашем? Зазорно, почтенного мужа забыв благородство, Бежать, обнаружа с простой обезьяною сходство! Скажите, куда подевались хвастливые речи? Где вражьи воители, вами убитые в сече? Бахвалы такие, сробев перед бранным искусом, Спасаются бегством, подобно отъявленным трусам. Назад, обезьяны! Должны пересилить свой страх мы! Блаженство посмертное ждет нас в обители Брахмы [286] . А если врагов уничтожите в битве кровавой И целы останетесь — быть вам с пожизненной славой. Расправится Рама один на один с Кумбхакарной. Глупец, — он летит мотыльком на огонь светозарный! Но если один одолеет он множество наше, То выявит миру тем самым ничтожество наше! Мы шкуру спасем, но утратим достоинство наше. Бесчестье падет на несметное воинство наше». Кричали в ответ обезьяны: «Внимать укоризне Не время, не место, иначе лишимся мы жизни!» В немыслимом блеске, притом в исступленье великом, Узрев Кумбхакарну с его ужасающим ликом, Они врассыпную летели с отчаянным криком. Хоть Ангады речь беглецам показалась некстати, Бесстрашный сумел устыдить предводителей рати! И все вожаки обезьяньи по собственной воле, Презрев малодушье, вернулись на ратное поле.

286

Обитель Брахмы— высшие небесные сферы, где обитают боги и скончавшиеся на поле брани герои.

[Убиение Рамой Кумбхакарны]

(Часть 67)

Погибнуть готовы, отвагой воинственной пьяны, Отчаянный бой учинили тогда обезьяны. Утесы ломали они, вырывали деревья. Где высились рощи, они оставляли корчевья, И, бросившись на Кумбхакарну, свирепы и яры, Скалой или древом ему наносили удары. Он палицей бил обезьян — удальцов крепкотелых, В охапку сгребал он по тридцать воителей смелых, В ладонях размалывал и пожирал помертвелых. Отважных таких восемь тысяч семьсот пали наземь, Убиты в сраженье разгневанным ракшасов князем! Как некогда змей истреблял златоперый Супарна, В неравном бою обезьян пожирал Кумбхакарна. Но, вырвав из почвы деревья с листвой и корнями, Опять запаслась обезьянья дружина камнями. И, гору подняв над собою, Двивида могучий На Гороподобного двинулся грозною тучей И — бык обезьяньей дружины, воитель отборный — Швырнул в Кумбхакарну стремительно пик этот горный. На войско упала кремнистая эта вершина, Убила коней и слонов, миновав исполина. Другая громада в щепу разнесла колесницы, И воины-ракшасы там полегли, и возницы. Обрушились глыбы на конскую рать и слоновью. В бою захлебнулись отменные лучники кровью, Но жгли главарей, что дружину вели обезьянью, Их стрелы, как пламень, сулящий конец мирозданью. А те ударяли в отместку по ракшасам дюжим, По их колесницам, но конским хребтам и верблюжьим, Деревья с корнями себе избирая оружьем. И, в воздухе чудом держась, Хануман в это время Валил исполину деревья и скалы на темя. Но был нипочем Кумбхакарне обвал изобильный: Деревья и скалы копьем разбивал Многосильный. Копье с наконечником острым бестрепетной дланью Сжимая, он бросился в гневе на рать обезьянью. Тогда Хануман благородный, не ведая страха, Ударил его каменистой вершиной с размаха. Упитано жиром и кровью обрызгано, тело Страшилища, твердой скале уподобясь, блестело. От боли такой содрогнувшись, хоть был он двужильный, Копье в Ханумана метнул исполин многосильный. С горой огнедышащей схожий, Кувшинное Ухо Метнул в Ханумана, взревевшего страшно для слуха, Копье, точно Краунча-гору пронзающий Гуха [287] . И рев, словно гром, возвещавший конец мирозданья, [288] И кровь извергала пробитая грудь обезьянья. Издали свирепые ракшасы клич благодарный, И вспять понеслись обезьяны, страшась Кумбхакарны. Тогда в Кумбхакарну скалы многоглыбной обломок, Опомнившись, Нила швырнул, но Пуластьи потомок [289] Занес, не робея, кулак необъятный, как молот, И рухнул утес, пламенея, ударом расколот. Как тигры среди обезьян, Гандхамадана, Нила, Шарабха, Ришабха, Гавакша, — их пятеро было, — Вступили в борьбу с Кумбхакарной, исполнены пыла. Дрались кулаком и ладонью, скалою и древом, Ногами пинали врага, одержимые гневом. Но боли не чуял совсем исполин крепкотелый. Ришабху сдавил Кумбхакарна, в боях наторелый. И, хлынувшей кровью облившись, ужасен для взгляда, На землю упал этот бык обезьяньего стада. Враг Индры ударом колена расправился с Нилой, Хватил он Гавакшу ладонью с великою силой, Шарабху сразил кулаком, и, ослабнув от муки, Свалились они, как деревья багряной киншуки, Что острой секирой под корень срубил Сильнорукий. Своих вожаков обезьяны узрели в несчастье И тысячами напустились на сына Пуластьи. Как тысячи скал, что вступили с горой в ратоборство, Быки обезьяньих полков проявили упорство. На Гороподобного ратью бесстрашною лезли, Кусались, когтили его, в рукопашную лезли. И ракшас, облепленный сплошь обезьяньей дружиной, Казался поросшей деревьями горной вершиной. И с Гарудой царственным, змей истреблявшим нещадно, Был схож исполин, обезьян пожирающий жадно. Как вход в преисподнюю, всем храбрецам обезьяньим Разверстая пасть Кумбхакарны грозила зияньем. Но, в глотку попав к ослепленному яростью мужу, Они из ушей и ноздрей выбирались наружу. Он, тигру под стать, провозвестником смертного часа Ступал по земле, отсыревшей от крови и мяса. Как всепожирающий пламень конца мирозданья, Он шел, и редела несметная рать обезьянья. Бог Яма с арканом иль Индра, громами грозящий, — Таков был с копьем Кумбхакарна великоблестящий! Как в зной сухолесье огонь истребляет пожарный, Полки обезьян выжигались дотла Кумбхакарной. Лишась вожаков и не чая опоры друг в друге, Бежали они и вопили истошно в испуге. Но тьмы обезьян, о спасенье взывавшие громко, Растрогали храброго Ангаду, Индры потомка. Он поднял скалу наравне с Кумбхакарны главою И крепко ударил, как Индра — стрелой громовою. Взревел Кумбхакарна, и с этим пугающим звуком Метнул он копье, но не сладил с Громовника внуком [290] . Увертливый Ангада, ратным искусством владея, Копья избежал и ладонью ударил злодея. От ярости света невзвидел тогда Кумбхакарна, Но вскоре опомнился, и, усмехнувшись коварно, Он в грудь кулаком благородного Ангаду бухнул, И бык обезьяньей дружины в беспамятстве рухнул. Воитель, копьем потрясая, помчался ретиво Туда, где стоял обезьян повелитель Сугрива. Но царь обезьяний кремнистую выломал гору И с ней устремился вперед, приготовясь к отпору. На месте застыл Кумбхакарна, и дался он диву, Увидя бегущего с каменной глыбой Сугриву. На теле страшилища кровь запеклась обезьянья. И крикнул Сугрива: «Ужасны твои злодеянья! Ты целое войско пожрал, храбрецов уничтожил И низостью этой величье свое приумножил! Что сделал тебе, при твоей устрашающей мощи, Простой обезьяний народ, украшающий рощи? Коль скоро я сам на тебя замахнулся горою, Со мной переведайся, как подобает герою!» «Ты — внук Праджапати, — таков был ответ Кумбхакарны, — И Сурья тебя породил — твой отец лучезарный! Не диво, что ты громыхаешь своим красноречьем! Воистину мужеством ты наделен человечьим. Отвагой людской наградил тебя Златосиянный, Поэтому ты хорохоришься так, обезьяна!» Швырнул Сугрива горную вершину И угодил бы в сердце исполину, Но раскололась об его грудину Гора, утешив ракшасов дружину. Тут ярость обуяла их собрата, Казалось, неминуема расплата, И, раскрутив, метнул он в супостата Свое копье, оправленное в злато. Сын Ветра — не быть бы царю обезьяньему живу! — Копье ухватил на лету, защищая Сугриву. Не менее тысячи бхаров [291] железа в нем было, Но силу великую дал Хануману Анила. И все обезьяны в округе пришли в изумленье, Когда он копье без натуги сломал на колене. Утратив оружье, что весило тысячу бхаров, Другое искал Кумбхакарна для смертных ударов. Огромный молот хвать за рукоять он! Но лютый голод ощутил опять он. Свирепо налетел на вражью рать он, Стал обезьянье войско пожирать он. Царевич Айодхьи из дивного лука Вайавья [292] Пускает стрелу — покарать Кумбхакарны злонравье! Так метко стрелу золотую из лука пускает, Что с молотом правую руку она отсекает. И, с молотом вместе, огромная — с гору — десница Туда упадает, где рать обезьянья теснится. От молота тяжкого разом с рукой и предплечьем Погибли иные, остались другие с увечьем. Айодхьи царевича с князем Летающих Ночью Жестокую схватку они увидали воочью. Как царственный пик, исполинской обрубленный саблей, Был грозный воитель, но мышцы его не ослабли. Рукой уцелевшей он выдернул дерево тала, И снова оружье у Рамы в руках заблистало. Он Индры оружьем, что стрелы златые метало, Отсек эту руку, сжимавшую дерево тала. Деревья и скалы ударило мертвою дланью, И ракшасов тьму сокрушило, и рать обезьянью. Взревел и на Раму набросился вновь Злоприродный, Но стрелы в запасе боритель держал благородный. Под стать полумесяцу их наконечники были. Отточены и широки в поперечнике были. Царевич достал две огромных стрелы из колчана И ноги страшилища напрочь отрезал от стана. И недра земли содрогнулись, и глубь океана, Все стороны света, и Ланка, и ратное поле, Когда заревел Кумбхакарна от гнева и боли. Как Раху — луны светозарной глотатель коварный — Раскрыл, словно вход в преисподнюю, пасть Кумбхакарна. Когда на царевича ринулся ракшас упрямо, Заткнул ему пасть златоперыми стрелами Рама. Стрелу, словно жезл Самосущего [293] в день разрушенья, Избрал он! Алмазные были на ней украшенья. Избрал он такую, что, солнечный блеск изливая, Врага поражала, как Индры стрела громовая. В себе отражая дневного светила горенье, Сияло отточенной этой стрелы оперенье. И было одно у нее, быстролетной, морило — Что мог состязаться с ней только бог ветра, Анила. Все стороны света, летящая неотвратимо, Наполнила блеском стрела, пламенея без дыма. И, видом своим устрашая, как Агни ужасный, Настигла она Кумбхакарну, как бог огневластный. И с парой ушей Кумбхакарны кувшинообразных, И с парой красиво звенящих подвесок алмазных, С резцами, с клыками, торчащими дико из пасти, Мгновенно снесла она голову сыну Пуластьи. Так царь небожителей с демоном Вритрой однажды Расправился, племя людское спасая от жажды. Сверкнула в серьгах голова исполинская вроде Луны, что замешкалась в небе при солнца восходе. Упала она, сокрушила жилища и крепость, Как будто хранила в себе Кумбхакарны свирепость. И с грохотом рухнуло туловище исполина. Могилою стала ему океана пучина. Он змей и затейливых рыб уничтожил огулом, Внезапную гибель принес он зубастым акулам И врезался в дно с оглушительным плеском и гулом.

287

…Копье, точно Краунча-гору пронзающий Гуха. — Гуха («тайна») — эпитет бога войны Скандхи или Картикейи; о горе Краунча см. прим. 132.

288

… гром, возвещавший конец мирозданья… — См. прим. 106.

289

Пуластьи потомок— патроним Раваны и его братьев: Куберы, Вибхишаны и Кумбхакарны (в данном случае имеется в виду именно последний), возводивших свой род к одному из мифических Прародителей — Пуластье, святому мудрецу, духовному сыну бога-творца Брахмы.

290

Громовника внук. — Имеется в виду обезьяна Ангада; его отец Балин, старший брат царя обезьян Сугривы, убитый по просьбе Сугривы Рамой, являлся сыном царя богов Индры.

291

Бхара(«ноша») — мера веса, приблизительно равная количеству золота, которое был в состоянии поднять взрослый мужчина (около 120–130 кг).

292

Вайавья— то есть «принадлежащий богу ветра Вайю»: все боги, желавшие Раме победы над Раваной, передали свое чудесное оружие Раме.

293

Самосущий— обычно эпитет бога-творца Брахмы, но, поскольку в текстах на эпическом санскрите это определение применяется в отношении разных богов и поскольку «гибель мира» связывается скорее с Ямой Калой или Вишну-Калки (у шиваитов — также и с Шивой), то здесь, вероятно, подразумевается

один из последних.

Обезьяны исполняются еще большей отвагой и решают ночью захватить город.

[Второй пожар Ланки]

(Часть 75)

Дневное светило обильно лучи расточало, Но к вечеру скрыло свой лик за горой Астачала. Во тьму непроглядную мир погрузился сначала. Зажгли просмоленную паклю бойцы обезьяньи И в город пустились бегом в грозновещем сиянье. Тогда сторожившие Ланки врата исполины Покинули входы, страшась огненосной дружины. Пришельцы с горящими факелами, с головнями По кровлям дворцовым запрыгали, тыча огнями. Они поджигали огулом, еще бесшабашней, Оставленные караулом ворота и башни. Пожарное пламя неслось от жилища к жилищу И всюду себе находило желанную пищу. Вздымались дворцы, словно гор вековые громады. Огонь сокрушал и обрушивал их без пощады. Алмазы, кораллы и яхонты, жемчуг отборный, Алоэ, сандал пожирал этот пламень упорный. Пылали дома и дворцы обитателей Ланки, С обильем камней драгоценных искусной огранки, С оружьем златым и сосудами дивной чеканки. Добычей огня оказались шелка и полотна, Ковры дорогие, одежды из шерсти добротной, Златая посуда, что ставят в трапезной, пируя, И множество разных диковин, и конская сбруя, Тигровые шкуры, что выделаны для ношенья, Попоны и яков хвосты, колесниц украшенья, Слонов ездовых ожерелья, стрекала, подпруги, Мечи закаленные, луки и стрелы, кольчуги. Горели украсы златые — изделья умельцев, Жилища одетых в кирасы златые владельцев, Что Ланки внезапный пожар обратил в погорельцев, Обители ракшасов буйных, погрязнувших в пьянстве С наложницами в облегающем тело убранстве. Оружьем бряцали иные, охвачены гневом, Другие уснули, прильнув к обольстительным девам, А третьи младенцев своих, пробудившихся с криком, Несли из покоев горящих в смятенье великом. Дворцы с тайниками чудесными были доныне Дружны с облаками небесными, в грозной гордыне, Округлые окна — подобье коровьего ока — В оправе камней драгоценных светились высоко. С покоями верхними, где, в ослепительном блеске, Павлины кричали, звенели запястья, подвески, С террасами дивными в виде луны златозарной Сто тысяч домов истребил этот пламень пожарный. Горящий портал и ворота столичные — тучей Казались теперь в опояске из молнии жгучей. И слышались в каждом дворце многоярусном стоны, Когда просыпались в огне многояростном жены, Срывая с себя украшенья, что руки и ноги Стесняли и нежным телам причиняли ожоги. И в пламени дом упадал, как скала вековая, Что срезала грозного Индры стрела громовая. Пылали дворцы наподобье вершин Химаваты, Чьи склоны лесистые пламенем буйным объяты. Столица, где жадный огонь разгорался все пуще, Блистала, как древо киншуки, обильно цветущей. Казалась пучиной, кишащей акулами, Ланка. То слон одичалый метался, то лошадь-беглянка. Пугая друг друга, слоны, жеребцы, кобылицы В смятенье носились по улицам этой столицы. Во мраке валы океанские бурными были, И, Ланки пожар отражая, пурпурными были. Он выжег твердыню, как пламень конца мирозданья. Не город, — пустыню оставила рать обезьянья!

Индраджит вновь становится невидимым. Он осыпает обезьян тучами стрел и спасает ракшасов от грозящей гибели.

Затем коварный сын Раваны сотворяет призрачный облик Ситы и утром на виду у войска обезьян и медведей отрубает голову Лже-Сите, плачущей, молящей о пощаде. Нет пределов горю прекрасного Рамы. Он без чувств падает наземь. Придя в себя, он плачет. Но мудрый Вибхишана молвит ему: «Вставай, о сын Дашаратхи! Равана никогда не решится убить царевну Митхилы, — ведь именно ради нее он начал великую битву! Индраджит убил не Ситу, но волшебное виденье! А ныне в священной роще он приносит жертву богу огня, чтобы твое оружие не смогло сразить его. Надо скорее убить Индраджита, иначе не миновать беды!»

Рама посылает Лакшману и Вибхишану расправиться с Индраджитом…

Сражаясь не на жизнь, а на смерть с могучим хитрым сыном Раваны, Лакшмана сносит ему голову стрелою — страшным оружием повелителя богов Индры.

Гибель сына повергает Равану в скорбь и рождает в нем ужас. Затем неистовый гнев охватывает царя. Он жаждет убить Ситу и отправляется совершить злодеянье, но прямой сердцем добрый советник Супаршва смело предостерегает царя от безумного поступка. «Не лучше ли, — убеждает он десятиглавого владыку, — убить Раму и завладеть прекрасною дочерью Джанаки?!»

Равана, сопутствуемый преданнейшими ракшасами, выезжает на поле битвы. Один за другим гибнут его лучшие воины. Но сам Равана непобедим. Царь Ланки и Рама с Лакшманой выпускают тысячи стрел. От копья Раваны падает наземь сын Сумитры. Джамбаван, предводитель медведей, советует Хануману полететь в Гималаи: там на горе Маходая растут чудесные травы, возвращающие дыхание жизни. Хануман мгновенно переносится в Гималаи и находит гору, но травы прячутся при его появленье.

Тогда он вырывает всю гору, приносит ее на Ланку, а Джамбаван отыскивает волшебные травы и подносит их к лицу бездыханного Лакшманы. Запах трав возрождает Лакшману к жизни.

Рама, а с ним все войско, вновь начинает битву с похитителем Ситы.

[Рама получает колесницу Индры]

(Часть 102)

И демонов раджа стремглав колесницу направил На храброго царского сына, что войско возглавил. Как будто зловещий Сварбхану небесной лазурью Помчался, спеша проглотить светозарного Сурью! И, ливнями стрел смертоносных врага поливая, На Раму летел он, как туча летит грозовая. Сверкали они, словно Индры стрела громовая. Но Рама свои, с остриями из чистого злата, Подобные пламени, стрелы метал в супостата. Воскликнули боги: «Катит в колеснице Злонравный, А Рама стоит на земле! Поединок неравный!» «Мой Матали! — Индра тогда призывает возницу. — Ты Рагху потомку мою отвези колесницу!» И Матали вывел небесную, с кузовом чудным, Коней огнезарных он к дышлам припряг изумрудным. Сверкала на кузове жарко резьба золотая, И тьмы колокольчиков мелких звенели, блистая. А кони сияли, как солнце, и, взоры чаруя, Искрились на них драгоценные сетки и сбруя. И стяг на шесте золотом осенял колесницу. Взял Матали бич, и покинул он Индры столицу. На ратное поле примчали возничего кони, Увидя прекрасного Раму, сложил он ладони: «Боритель врагов! Я расстался с небесным селеньем И прибыл сюда, побуждаемый Индры веленьем. Свою колесницу прислал он тебе на подмогу. Взойди — и сражайся, под стать громоносному богу! Вот лук исполинский, — златая на нем рукоятка! — И дротик Владыки бессмертных, отточенный гладко, И златосиянные стрелы, что Великодарный Тебе посылает, и панцирь его светозарный. О Рагху потомок! Твоим колесничим я стану. С нечистым расправься, как Индра — с отродьями Дану [294] !» Тогда колесницу Громовника слева направо Храбрец обошел, как миры обошла его слава. Царевич и Матали, крепко сжимающий вожжи, Неслись в колеснице. К ним Равана ринулся тоже, И бой закипел, волоски поднимая на коже. Но Рама, отменно оружьем небесным владея, Справлялся мгновенно с оружьем чудесным злодея. Оружье богов сокрушал, разбивая на части, Царевич посредством божественной воинской снасти. И ракшас прибегнул к своей сверхъестественной власти! Пускает он стрелы златые, приятные глазу, Но в змей ядовитых они превращаются сразу. Их жала сверкают. Из пастей разинутых пламя Они извергают, когда устремляются к Раме. Все стороны света огнем наполняя и чадом, Сочатся, как Васуки, змеи губительным ядом! И против оружья, что Равана выбрал коварный, Припас благославный царевич оружье Супарны. Блистали его златоперые стрелы, как пламя, И враз обернулись они золотыми орлами, На змей налетели, взмахнув золотыми крылами. Одну за другой истребляли орлы Вайнатеи, И гибли в несметном количестве Раваны змеи. Оружья такого лишили его змеееды, Что ракшас пришел в исступленье от вражьей победы. На Раму огромные стрелы посыпались градом И ранили Индры возницу, стоящего рядом. Единой стрелою, назло своему супостату, Сбил Равана древко златое и стяг Шатакрату. Оружье владетеля Ланки, ее градодержца, Богам досаждая, пронзило коней Громовержца. Великого Раму постигла в бою неудача, Богов, и гандхарвов, и праведников озадача. Святые, что жизнью достойной возвышены были, — В тревоге, точь-в-точь как Сугрива с Вибхишаной, были! Под сенью Ангараки в небе, — зловещего знака, — Встал Равана, словно гора золотая, Майнака. И Раме стрелы не давая приладить на луке, Теснил его десятиглавый и двадцатирукий [295] . Придя в исступленье, нахмурился воин великий, На Равану пламенный взор устремил Грозноликий. Так страшен был Рама в неистовом гневе, что дрожи Деревья сдержать не смогли от вершин до подножий. Бесчисленных рек повелитель, — кипучие воды До неба вздымал океан, как в часы непогоды. И кряжи седые с пещерами львиными тоже В движенье пришли, с океанскими волнами схожи. Кружилась, урон предвещая и каркая дико, Ворон оголтелая стая. И гневного лика, На Раму взглянув, устрашился враждебный владыка. А боги бессмертные, к Раме полны состраданья, Следили за битвой, подобной концу мирозданья, В летучих своих колесницах, теснясь полукружьем Над полем, где двое сражались ужасным оружьем. В тревоге великой взирая с небесного свода, И боги и демоны чаяли битвы исхода. Но жаждали боги победы для Рагху потомка, А демоны — злобного Равану славили громко. Как твердый алмаз или Индры стрела громовая, Оружье взял Равана, Раму убить уповая. Он выбрал такое, что мощью своей беспредельной Пугало врага и удар наносило смертельный. Огонь извергало, и взор устрашало, и разум Оружье, что блеском и твердостью схоже с алмазом. Любую преграду зубцами тремя сокрушало И слух потрясенный, свирепо гремя, оглушало. Копье роковое, что смерти самой неподвластно, Врагов истребитель схватил, заревев громогласно. Он, клич испуская победный, готовился к бою И ракшасов тешил, зловредный, своей похвальбою. Он грубо воскликнул: «Моргнуть не успеешь ты глазом — И этим оружьем, что прочностью схоже с алмазом, О Рама, тебя уничтожу я с Лакшманой разом! В копье моем скрыта стрелы громовой неминучесть. Воителей-ракшасов мертвых разделишь ты участь!» Метнул Красноглазый копье колдовское в отваге, И трепетных молний на нем заблистали зигзаги. Ударили колоколов меднозвончатых била. Их восемь, певучих, на древке подвешено было. Летело копье в поднебесье, огнем полыхая, Гремящие колокола над землей колыхая. Но это оружье, воитель, в боях наторелый, Сумел отвратить, посылая несчетные стрелы. Так пламень конца мирозданья гасили потоки, Что Васава с неба обрушивал тысячеокий. Но стрелы, стремясь мотыльками к лучистой приманке, Сгорали, коснувшись копья повелителя Ланки. Разгневался пуще, при виде обильного пепла, Царевич Айодхьи, решимость воителя крепла. Швырнул, осердясь, Богоравный могучей десницей Копье Громовержца, врученное Индры возницей. Летящее в пламени яром, со звоном чудесным, Оно раскололо ударом своим полновесным Оружье властителя Ланки в пространстве небесном. Увидел он быстрыми стрелами Рамы сраженных Коней легконогих своих, в колесницу впряженных. И Рама пробил ему дротиком грудь и над бровью Всадил три стрелы златоперых… Облившийся кровью, Был ракшас подобен ашоки цветущему древу. Дал Равана волю его обуявшему гневу!

294

…с отродьями Дану. — Имеются в виду титаны «данавы», враги богов, ведшие с последними длительные войны, но в конце концов побежденные войском богов и земных героев, возглавляемым Индрой; и бога и данавы происходят от одного отца Прародителя Кашьяпы, но от разных матерей (в частности, данавы — от Дану).

295

Десятиглавый и двадцатирукий— эпитеты Раваны.

Равану спасает от гибели его возничий. Он поворачивает коней и увозит колесницу прочь от битвы.

Очнувшись, Равана возгорается гневом: возничий не смел увозить его! Враги могут обвинить теперь Равану в трусости. Возничий говорит, что сделал это лишь для пользы царя: великий воин передохнул и теперь вновь способен сражаться. Поединок между Рамой и Раваной возобновляется.

[Продолжение поединка Рамы и Раваны]

(Часть 107)

На ракшаса и человека в немом изумленье Два войска глядели, внезапно прервав наступленье. Сердца у бойцов колотились, но замерли руки, Сжимавшие копья, дубины, секиры и луки. И зрелищем странным казались огромные рати, Что, двух вожаков созерцая, застыли некстати. И Раме и Раване разные были предвестья. Не смерти, в сраженье страшились они, но бесчестья. Два недруга истолковали приметы и знаки. Их мысли и чаянья ход получили двоякий. «Победу предвижу!» — сказал себе Рама всеправый. «Погибель предвижу!» — сказал себе Десятиглавый. В неистовстве Равана сбить вознамерился знамя, Что реяло над колесницей, ниспосланной Раме. Хоть Равана стрелы пустил, разъярившись премного, Но стяга не сбил с колесницы громовного бога. И стрелы посыпались наземь, скользнув мимо цели. Лишь знамени древко они золотое задели. Но Рама свой лук натянул, и — врагу воздаянье! — Стрела с тетивы понеслась в нестерпимом сиянье. Змее исполинской под стать, с устрашительным блеском, Стяг Раваны срезав, под землю ушла она с треском. Увидя, что знамя повержено воином дивным, Он стрелы обрушил на Раму дождем непрерывным. В коней Шатакрату вонзались несчетные стрелы. Назло супостату, остались животные целы, Как будто легонько хлестнули их стеблями лилий! И Раме служить продолжали они без усилий. Палим нетерпения пламенем, Боговраждебный С поверженным знаменем ливень оружья волшебный На Раму тогда устремил: булавы и дубины, Секиры и молоты, гор остроглавых вершины, Утесы, деревья с корнями, железные жерди — Все падало, грохот и гул исторгая из тверди. Злонравного стрелы затмили простор окоема, Но он упустил колесницу властителя грома. На той колеснице, дарованной Рагху потомку, Из множества стрел ни одна не задела постромку! Тем временем, лук напрягая бестрепетной дланью, Обрушивал Равана стрелы на рать обезьянью. У них острия золотые отточены были, И помыслы Раваны сосредоточены были. А Рама? Старанья властителя Ланки узрел он, Слегка усмехнулся и выпустил тысячи стрел он! И ракшасов грозный владыка ответил на это, Несчетными стрелами небо застлав без просвета. Подобье второго блистающего небосвода Он создал совместно с потомком великого рода! Их стрелы, друг-дружкой расколоты, сыпались наземь. Так Рама сражался с неистовым ракшасов князем.

[Гибель Раваны]

(Часть 108)

Тут Индры возница изрек: «О военной науке Забыв, поступаешь ты с этим врагом, Сильнорукий! Сразить его можно оружьем великого Брахмы. О Рама, подобной стрелы не найдем в трех мирах мы! Предсказана Раваны гибель, — сказал колесничий, — Богами — и станет сегодня он смерти добычей!» И, вроде змеи ослепительной, грозно шипящей, Достал из колчана боритель великоблестящий Стрелу, сотворенную Брахмой, чтоб Индра мирами Тремя завладел, — и Агастьей врученную Раме. В ее острие было пламя и солнца горенье, И ветром наполнил создатель ее оперенье, А тело стрелы сотворил из пространства. Ни Меру, Ни Мандаре не уступала она по размеру. Стрела златоперая все вещества и начала Впитала в себя и немыслимый блеск излучала. Окутана дымом, как пламень конца мирозданья, Сверкала и трепет вселяла в живые созданья. И пешим войскам, и слонам, и коней поголовью Грозила, пропитана жертвенным жиром и кровью. Как твердый алмаз или Индры стрела громовая, Была сотворенная Брахмой стрела роковая, Чей путь преградить не смогла бы скала вековая! Железные копья она рассекала с разлета И с громом обрушивала крепостные ворота. Стрела, о которой небесный напомнил возница, Блистала роскошным своим опереньем, как птица. И — смерти приспешница — ратников мертвых телами Кормила стервятников эта несущая пламя. Для вражеской рати была равносильна проклятью Стрела Праджапати, что Раме была благодатью! Он вслух сотворил заклинанье, затем, для победы, Поставил ее, как велят многосильному веды. Живых в содроганье повергло стрелы наложенье. Недвижную твердь сотрясло тетивы напряженье. Стрелу, угрожавшую жизненных сил средоточью, Царевич пустил во Владыку Летающих Ночью. И, неотвратимая, Раваны грудь пробивая, Вошла ему в сердце, как Индры стрела громовая, И в землю воткнулась, от крови убитого рдея, И тихо вернулась в колчан, уничтожив злодея. А Равана? Дух испуская, и лук он и стрелы Из рук уронил, затуманился взор помертвелый, И ракшас на землю упал с колесницы двухосной, Как Вритра, поверженный Индры стрелой громоносной. Звучал барабанов божественных рокот приятный, Из райских селений подул ветерок благодатный. На Раму обрушился ливень цветов ароматный. Вверху величали гандхарвы его сладкогласно, А тридцать бессмертных кричали: «Прекрасно! Прекрасно!» Сугрива, Вибхишана, Ангада с Лакшманой вместе Бежали к нему для воздания воинской чести. В кругу небожителей — Индра, миров покоритель, — В кругу полководцев стоял богоравный боритель! Быка среди ракшасов, подвиг свершив многотрудный, Сразил этот Рагху потомок и царь правосудный.