Махабхарата. Рамаяна

Автор неизвестен

Мудрый советник Сугривы приглашает братьев взойти на вершину горы. Именно Сугрива, по его словам, в союзе с доблестным Рамой отыщет прелестную Ситу и поможет одолеть свирепого Равану.

Рама утешает Сугриву. Барельеф из храма Бафуон (Ангкор-Ват). Камбоджа, XI в.

Сугрива с почестями встречает братьев. Выслушав их печальную повесть, он рассказывает, как Валин лишил его царства, а потом захотел отнять и жизнь, так что он вместе с четырьмя своими верными товарищами принужден был бежать из Кишкиндхи и укрыться на пустынной горе. Он умоляет Раму и Лакшману помочь ему избавиться от угрозы смерти, помочь убить Валина и вернуть утраченное царство. Рама, в свой черед, просит Сугриву оказать ему помощь в поисках Ситы и в войне с предводителем ракшасов. Так возникает великий союз между лучшим из людей и царем обезьян.

Друзья идут к столице обезьяньего царства Кишкидхе. Рама и Лакшмана прячутся в лесу, Сугрива вызывает Валина. Начинается жестокая битва. Рама, не замечаемый Валином, кружит среди лесных зарослей вблизи сражения. Но братья очень похожи друг на друга, а пыль от битвы так густа, что Рама опасается выстрелить, чтобы не попасть в Сугриву. Валин побеждает брата и возвращается во дворец…

Битва Сугривы и Валина. Барельеф из храма Лоро Джонгрант Ява, IX в.

Рама и Лакшмана находят Сугриву, омывают его раны, утешают его.

Сугрива по просьбе Рамы надевает цветочную плетеницу — ради отличия от брата — и вызывает Валина на новый бой. Валин вновь одолевает Сугриву, но Рама выбирает мгновенье: его стрела поражает Валина в самое сердце. Умирающий царь говорит: «Я многажды бился с тобой, Сугрива, но ни разу не отнимал жизни. Ты же поступил вдвойне дурно: поспешил отправить меня в царство Ямы, да при этом призвал на помощь Раму. Прежде я был наслышан о благородстве и доброте сыновей Дашаратхи. Теперь я знаю, что это ложь! Царевич Кошалы убил меня из засады, когда я честно сражался с братом».

Рама, сражающий Валина. Барельеф из храма Лоро Джонгрант Ява, IX в.

Рама говорит, что Валин первым преступил закон, ибо, не спросив разрешения Бхараты, который владеет всеми здешними землями, изгнал Сугриву из Кишкиндхи и отнял у него дом и жену. «Ты первый поступил дурно и тем навлек на

себя гибель! Кроме того: ты — всего-навсего обезьяна, а я человек, и я вправе сколько угодно охотиться на обезьян, стреляя в них из засады!»

Кишкиндха охвачена скорбью. Плачет жена Валина, луноликая Тара, плачет его сын Ангада… Сугрива печален, его мучают угрызения совести. «Я избавлюсь от них, — говорит он Раме, — лишь взойдя вместе с братом на погребальный костер». — «Никто не властен, — отвечает ему Рама, — над великим Временем-Судьбой, и оно само не ведает своего течения. Валин обрел заслуженное им в этой жизни, а быть может, — и в предыдущих рождениях; он пал на поле битвы, как доблестный муж и, несомненно, достигнет неба…»

Хануман просит Раму и Лакшману войти в город и возвести Сугриву на царский престол. Они отказываются: они дали обет Дашаратхе не переступать городских пределов, пока не минует четырнадцать лет изгнания.

Божественный царевич Кошалы и мужественный, верный Лакшмана удаляются в горную пещеру, ибо наступает пора дождей.

Рама и Лакшмана. Деталь фронтона храма Бантеай Среи. Камбоджа, X в.

[Слово Рамы о поре дождей]

(Часть 28)

«На горы походят, клубясь, облака в это время, Живительной влаги несущие дивное бремя. В себя океаны устами дневного светила Всосало брюхатое небо и ливни родило. По облачной лестнице можно к Дарителю Света Подняться с венком из кутаджи и арджуны [230] цвета. Мы в сумерки зрим облаков розоватых окраску, Как будто на рану небес наложили повязку. Почти бездыханное небо, истомой объято, Желтеет шафраном, алеет сандалом заката. Небесными водами, точно слезами, омыта, Измучена зноем земля, как невзгодами — Сита! Но каждого благоуханного облака чрево Богато прохладой, как листья камфарного древа. Ты ветра душистого можешь напиться горстями. Он арджуной пахнет и кетаки [231] желтой кистями. Чредою летучей окутали черные тучи Грядою могучей стоящие горные кручи: Читающих веды, отшельников мудрых фигуры Застыли, надев антилоп черношёрстые шкуры. [232] А небо, исхлестано молний златыми бичами, Раскатами грома на боль отвечает ночами. В объятиях тучи зарница дрожащая блещет: В объятиях Раваны наша царица трепещет. Все стороны неба сплошной пеленою одеты. Исчезла отрада влюбленных — луна и планеты. Тоской переполнено сердце! Любовных услад же, О младший мой брат и потомок великого раджи, Я жажду, как ливня — цветущие ветви кутаджи… Воды небесной вдоволь есть в запасе. Кто странствовал — стремится восвояси. Прибило пыль, и, с ливнями в согласье, Для воинов настало междучасье. На Манас-озеро в лучах денницы Казарок улетают вереницы. Не скачут по дорогам колесницы: Того и жди — увязнешь по ступицы! Небесный свод, повитый облаками, — Седой поток, струящийся веками! И преграждают путь ему боками Громады гор, венчанных ледниками. Павлин кричит в лесу от страсти пьяный. Окрашены рудой темно-багряной, Уносят молодые воды рьяно Цветы кадамбы желтой, сарджи [233] пряной. Тебе дано вкусить устам желанный, Как пчелы — золотой, благоуханный, Розовоцветных яблонь плод медвяный И, ветром сбитый, манго плод румяный. Воинственные тучи грозовые Блистают, словно кручи снеговые. Как стяги — их зарницы огневые, Как рев слонов — раскаты громовые. Обильны травы там, где ливень, хлынув На лес, из туч, небесных исполинов, Заворожил затейливых павлинов, [234] Что пляшут, опахалом хвост раскинув. На пики, на кремнистые откосы Присядут с грузом тучи-водоносы — И побредут, цепляясь за утесы, Вступая в разговор громкоголосый. Небесный свод окрасила денница. Там облаков блистает вереница. По ветру журавлей летит станица, Как лотосов атласных плетеница. Листву червец обрызгал кошенильный [236] . Как дева — стан, красотами обильный, — Одела покрывалом, в чан красильный Окунутым, земля свой блеск всесильный. На миродержца Вишну, по причине Поры дождей, глубокий сон отныне Нисходит [235] медленно; к морской пучине Спешит река, и женщина — к мужчине. Земля гордится буйволов четами, Кадамбы золотистыми цветами, Павлинов шелковистыми хвостами, Их пляской меж душистыми кустами. Слоны-самцы трубят на горных склонах. Густые кисти кетак благовонных Свисают с веток, влагой напоенных, Громами водопада оглушенных. Сверкают мириады капель, бьющих По чашечкам цветов, нектар дающих, По сотням пчел, роящихся и пьющих Медовый сок в кадамбы мокрых кущах. Дивлюсь розовоцветных яблонь чуду! К ним пчелы льнут, слетаясь отовсюду. Их плод — нектара дивному сосуду Под стать, а цвет похож на жара груду. Клубясь потоками вспененной влаги, Неистовые, как слоны в отваге, Несутся в небе грозных туч ватаги. Их осеняют молнии, как стяги. Приняв за вызов — гром, вожак слоновий Вполоборота замер наготове. Соперничества голос в этом реве Почуяв, он свирепо жаждет крови. Меняется, красуясь, облик чащи, С павлинами танцующей, кричащей, С пчелиным роем сладостно жужжащей, Неистовой, как слон, в лесу кружащий. Леса, сплетая корни в красноземе, Хмельную влагу тянут в полудреме. Павлины ошалелые, в истоме, Кричат и пляшут, как в питейном доме. Пернатым ярким Индра благородный Подарок приготовил превосходный: Он в чашечки цветов налил холодной Кристальной влаги, с жемчугами сходной. Мриданги туч гремят в небесном стане. С жужжаньем ищут пчелы сладкой дани, И кваканье лягушечьих гортаней Напоминает звук рукоплесканий. Свисает пышный хвост, лоснится шея Павлина, записного лицедея. Плясать — его любимая затея Иль припадать к верхушке древа, млея. Мридангом грома и дождем жемчужин От спячки род лягушечий разбужен. Весь водоем лягушками запружен. Все квакают блаженно: мир остужен! И, наглотавшись ливней, как дурмана, Обломки берегов качая рьяно, Бросается в объятья океана Река, супругу своему желанна. А цепи туч, водою нагруженных — Как цепи круч, пожаром обожженных, Гряды холмов безлесных, обнаженных, Подножьем каменистым сопряженных. Где тик в соседстве с арджуной прекрасной Растет, мы слышим крик павлинов страстный, И по траве, от кошенили красной, Ступает слон могучий, трубногласный. Кадамбы хлещет ливень и толчками Колеблет стебли с желтыми цветками, Чей сок медвяный тянут хоботками Рои шмелей с мохнатыми брюшками. Утешены лесных зверей владыки, Цари царей — земель, морей владыки: Сам Индра, царь богов прекрасноликий, Играя, льет с небес поток великий. Из туч гряды, гонимой ураганом, Грохочет гром над вздутым океаном, И нет преград гордыней обуянным Стремнинам, с дождевой водой слиянным. Наполнил Индра облаков кувшины И царственные окатил вершины, Чтоб красовались горы-исполины, Как после бани — смертных властелины. Из облаков лиясь неугомонно, Поток дождей поит земное лоно, И заслонила мгла неблагосклонно От глаз людских светила небосклона. Свой гром даря природным подземельям, Громада вод, искрящихся весельем, С громады скал жемчужным ожерельем Свисает, разливаясь по ущельям. Рождают водопады гор вершины, Но побеждают их напор теснины, Жемчужный блеск несущие в долины, Что оглашают криками павлины. Небесные девы [237] любви предавались и, в тесных Объятьях, рассыпали

нити жемчужин чудесных. Божественные ожерелья гремучим потоком На землю низверглись, рассыпанные ненароком. Сомкнувшийся лотос, и царство уснувшее птичье, И запах ночного жасмина — заката отличье. Цари-полководцы забыли вражду [238] , и в чертоги Спешат по размытой земле, повернув с полдороги. Пора благодатных дождей — для Сугривы раздолье! Вторично супругу обрел и сидит на престоле! Не царь, а изгнанник, в разлуке с возлюбленной Ситой, О Лакшмана, я оседаю, как берег размытый!»

230

Кутаджа— растение, чьи семена шли на изготовление лекарства.

Арджуна («яркий») — название дерева («терминалиа арджуна») и его цветов.

231

Кетака— название дерева («панданус одоратиссимус»), цветущего желтыми, приятно пахнущими цветами.

232

…отшельников мудрых фигуры // Застыли, надев антилоп черношерстые шкуры. — Совершенствующиеся в йоге лесные подвижники одевали прямо на голое тело одежды из грубо выделанной шкуры черной антилопы.

233

Сарджа(«испускающее») — дерево, выделяющее пахучий млечно-белый сок («ватика робуста»).

234

…ливень, хлынув… // Заворожил затейливых павлинов… — Павлины радуются начинающемуся муссону, который для них означает конец изнуряющей жары и любовные игры с павами; распустив хвосты, они пляшут, радостным курлыканьем приветствуя проносящиеся по небу дождевые тучи.

236

Червец кошенильный— насекомые ярко-красного цвета, из которых приготовляли красную краску, шедшую на окраску тканей.

235

На миродержца Вишну… // Сон… // Нисходит… — Считалось, что плавающий по водам Мирового Океана бог Вишну (и поэтому имеющий прозвание Нараяна — «пребывающий в водах») засыпает с началом сезона дождей и просыпается весной — с началом нового годового цикла.

237

Небесные девы— то есть апсары (буквально: «из вод вышедшие»), олицетворение туманов.

238

Цари-полководцы забыли вражду… — С наступлением сезона дождей оказавшиеся вдали от жен, бросив все дела, спешат домой насладиться любовными ласками с супругами и любовницами.

Сугрива словно бы не помнит про обещание, данное горестному сыну Дашаратхи. Он соединился наконец с любимой женою Румой и, следуя древнему обычаю, взял в жены и прекрасную Тару. Он пренебрег делами царства и предается любовным утехам.

Кончается пора дождей, светлеет небо, высыхают дороги. Множатся приметы осени.

[Слово Рамы об осени]

(Часть 30)

«Сам Индра теперь отдыхает, поля наши влагой Вспоив и зерно прорастив, человеку на благо. Царевич! Покой обрели громоносные тучи, Излившись дождем на деревья, долины и кручи. Как лотосов листья, они были темного цвета И грозно неслись, омрачая все стороны света. Над арджуной благоуханной, кутаджей пахучей Дождем разрешились и сразу истаяли тучи. Мой Лакшмана, ливни утихли, и шум водопада, И клики павлиньи, и топот слоновьего стада. При лунном сиянье лоснятся умытые кряжи, Как будто от масла душистого сделавшись глаже. Люблю красы осенней созерцанье, Зеркальный блеск луны и звезд мерцанье, И семилистника благоуханье, И поступи слоновьей колыханье. Осенней обернулась благодатью Сама богиня Лакшми, с дивной статью, Чьи лотосы готовы к восприятью Лучей зари и лепестков разжатью. И осень — воплощение богини — Красуется, лишенная гордыни, Под музыку жужжащих пчел в долине, Под клики журавлей в небесной сини. Стада гусей, угодных богу Каме, С красивыми и крепкими крылами, С налипшею пыльцой и лепестками, Резвятся с чакраваками, нырками. В слоновьих поединках, в том величье, С которым стадо выступает бычье, В прозрачных реках — осени обличье Являет нам свое многоразличье. Ни облака, ни тучки в ясной сини. Волшебный хвост линяет на павлине, И паву не пленяет он отныне: Окончен праздник, нет его в помине! Сиянье прияки [239] златоцветущей Сильнее и благоуханье гуще. И пламенеет, озаряя кущи, Роскошный цвет, концы ветвей гнетущий. Охваченная страстью неуемной, Чета слонов бредет походкой томной Туда, где дремлет в чаще полутемной Заросший лотосами пруд укромный. Как сабля, свод небесный блещет яро. Движенье вод замедлилось от жара, Но дует ветер сладостней нектара, Прохладней белой лилии «кахлара» [240] . Где высушил болото воздух знойный, Там пыль взметает ветер беспокойный. В такую пору затевают войны Цари, увлекшись распрей недостойной. Быки ревут, красуясь гордой статью, Среди коров, стремящихся к зачатью Себе подобных с этой буйной ратью, Что взыскана осенней благодатью. Где переливный хвост из перьев длинных? Как жар, они горели на павлинах, Что бродят, куцые, в речных долинах, Как бы стыдясь насмешек журавлиных. Гусей и чакравак спугнув с гнездовий, Ревет и воду пьет вожак слоновий. Между ушей и выпуклых надбровий Струится мускус [241] — признак буйства крови. Десятки змей, что спали, в кольца свиты, Порой дождей, в подземных норах скрыты, Теперь наружу выползли, несыты, Цветисты и смертельно ядовиты. Как смуглая дева, что светлою тканью одета, Окуталась ночь покрывалом из лунного света. Насытясь отборным зерном, журавлей вереница Летит, словно сдутая ветром, цветов плетеница. Блистают лилии на глади водной. Блистает пруд, со звездным небом сходный. Один, как месяц, льющий свет холодный, Уснул меж лилий лебедь благородный. Из лотосов гирлянды — на озерах; Стада гусей, казарок златоперых Блестят, как пояса, на их просторах. Они как девы в праздничных уборах! И ветер, заглушая вод журчанье, Прервет к закату тростников молчанье. В них, под густое буйволов мычанье, Рогов и флейт пробудит он звучанье. Душистый цвет лугов, с рекою смежных, Еще свежей от ветерков мятежных, Отмыта полоса песков прибрежных, Как полотно, — созданье рук прилежных. Не счесть лесных шмелей, жужжащих яро, Как бы хмельных от солнечного жара, От цветня желтых, липких от нектара, Огрузнувших от сладостного дара. Всё праздничней с уходом дней дождливых: Луна, цветы оттенков прихотливых, Прозрачность вод и спелый рис на нивах, И вопли караваек суетливых. Надев из рыб златочешуйных пояс, Бредет река, на женский лад настроясь, Как бы в объятьях мысленно покоясь, От ласк устав, с рассветом не освоясь. В кристально-зыбкой влаге царство птичье Отражено во всем своеобычье. Сквозь водорослей ткань — реки обличье Глядит, как сквозь фату — лицо девичье. Колеблют пчелы воздух сладострастный. К ветвям цветущим липнет рой согласный. Утех любовных бог великовластный [242] Напряг нетерпеливо лук опасный. Дарующие влагу всей природе, Дарующие нивам плодородье, Дарующие рекам полноводье, Исчезли тучи, нет их в небосводе. Осенней реки обнажились песчаные мели, Как бедра стыдливой невесты на брачной постели. Царевич! Слетаются птицы к озерам спокойным. Черед между тем наступает раздорам и войнам. Для битвы просохла земля, затвердели дороги, А я от Сугривы доселе не вижу подмоги».

239

Прияка(«милая») — название нескольких деревьев, в том числе кадамбы.

240

Кахлара— белая водяная лилия.

241

Струится мускус— признак буйства крови. — См. прим. 123.

242

Бог великовластный— бог любви Кама.

Лакшмана берет свой лук и стрелы и направляется к Сугриве. Глаза его красны от гнева и ярости.

Хитрый Сугрива посылает навстречу грозному сыну Сумитры луноликую Тару, которая умеряет его гнев.

Сугрива отправляет гонцов во все пределы царства обезьян и к медведям. К утру следующего дня они сходятся под стены Кишкиндхи. Сугрива рассказывает, что созвал он их для помощи великому Раме: они должны отправиться в поход на поиски возлюбленной жены его Ситы и ради возмездия Раване. Благородные обезьяны и медведи готовы помочь могучему витязю.

Наполняя все стороны света громогласным ревом и вздымая пыль до небес, огромное войско устремляется вслед за колесницей Сугривы и Лакшманы к пещере Рамы.

Обезьянье и медвежье войско разделяется на четыре части. Одни пойдут на север, другие — на запад, третьи — на восток, а четвертые — на юг. Войском, идущим на юг, водительствует Ангада, наследник Сугривы, и с ним мудрый Хануман, сын Ветра.

Рама вручает Хануману свой именной перстень с такими словами: «Где бы ни встретил ты Ситу, покажи ей кольцо, и она доверится тебе».