Махабхарата. Рамаяна

Автор неизвестен

Найдя в лесу Дандака своего брата Кхару, сопровождаемого дружиной свирепых ракшасов, разъяренная, обливающаяся кровью Шурпанакха бросается ему в ноги с мольбой о мести.

«Кто причинил тебе такую обиду?» — преисполнившись гнева, спрашивает сестру Кхара.

«Двое прекрасных собою, могучих, юных, лотосоглазых, царские знаки носящих, одетых в бересту и шкуры черных антилоп, — отвечает ему Шурпанакха. — Братья эти зовутся Рамой и Лакшманой, а родитель их — царь Дашаратха».

Кхара, возглавив несметную рать, подступает к хижине Рамы. Но отважный царевич Кошалы, оставив Ситу в потаенной пещере на попечении брата Лакшманы, облачается в огнезарные доспехи. Как под лучами солнца редеет завеса туч, так редеют ряды ракшасов, непрерывно осыпаемых блистающими стрелами Рамы. Четырнадцать тысяч воинов Кхары полегли на поле битвы. Не остался в живых и его сподвижник, трехголовый Тришира. Вслед за Триширой рухнул на землю Кхара, сраженный смертоносными стрелами Рамы. Уцелел лишь бесстрашный дотоле Акампана, да и тот обратился в бегство.

Узнав от Акампаны о гибели своего брата Кхары, разгневанный владыка ракшасов замышляет похитить царевну Митхилы и унести ее на Ланку: ведь разлучив Раму с возлюбленной Ситой, Равана обрекает его на верную смерть, да при этом коварно уклоняется от превратностей поединка с непоборным противником.

Между тем Шурпанакха, описывая небывалую красоту Ситы, разжигала пыл Раваны и подстрекала своего великовластного брата к похищению чужой супруги.

Равана повелел ракшасу Мариче отправиться с ним вместе к хижине Рамы и принять облик золотого оленя. Без сомненья, Сита попросит Раму и Лакшману поймать его. Тогда, в отсутствие обоих царевичей, можно будет похитить прекрасную и унести на Ланку.

Свирепый и могучий Марича, наводивший в лесу Дандака ужас на святых отшельников, пожиравший их самих и жертвы, приносимые богам, однажды едва не погиб от руки великого Рамы. Он чудом уцелел и с той поры несказанно страшился сына Дашаратхи.

«Я предчувствую, — сказал Марича десятиглавому владыке, — что живым от Рамы не уйду! Но и твои дни, государь, будут сочтены, если похитишь Ситу».

Равана, однако, пренебрег этими предостережениями и, взойдя вместе с Маричей на воздушную колесницу, вскоре достиг берегов реки Годавари.

[Марича превращается в оленя]

(Часть 42)

Под сенью смоковницы ракшасов буйных властитель Увидел смиренную хижину, Рамы обитель. И Десятиглавый, с небес опустившись отвесно, Сошел с колесницы, украшенной златом чудесно. Он Маричу обнял и молвил, на хижину глядя: «Не мешкай, должны мы исполнить свой замысел, дядя!» И

ракшас не мог пренебречь властелина веленьем. Он, облик сменив, обернулся волшебным оленем, Красивым животным, что взад и вперед у порога Носилось, хоть Маричи сердце снедала тревога. Олень пробегал по траве меж деревьев тенистых. Сверкали алмазы на кончиках рожек ветвистых, А шкура его серебрилась от крапин искристых. И губы оленя, как лотос, на мордочке рдея, Блестели, слегка изгибалась высокая шея. В отличье от многих собратьев, покрытый не бурой, А золотом и серебром отливающей шкурой, Два лотосовых лепестка — два лазоревых уха Имел он, и цвета сапфира — поджарое брюхо, Бока розоватые, схожие с мадхукой дивной, Как лук семицветный Громовника [214] — хвост переливный. На быстрых ногах изумрудные были копыта, И чудное тело его было накрепко сбито. При помощи сил колдовских, недоступных понятью, Стал Марича гордым оленем с пленительной статью. Его превращенье продлилось не дольше мгновенья. Каменья сверкали на шкуре златого оленя. Резвился у хижины, облик приняв светозарный, Чтоб Ситу в силки заманить, этот ракшас коварный. И Рамы приют освещал, и поляны, и чащи Сей блеск несказанный, от оборотня исходящий. Спиною серебряно-пестрой, исполненный неги, Олень красовался, жуя молодые побеги, Покамест у хижины, сенью смоковниц повитой, Нечаянно не был замечен гуляющей Ситой.

214

Как лук семицветный Громовника… — Для царя богов Индры, повелевающего грозами и небесными водами, луком служит семицветная радуга.

[Сита восхищается оленем]

(Часть 43)

Срывала цветы дивнобедрая, и в отдаленье Пред ней заблистали бока золотые оленьи. «О Рама, взгляни!» — закричала она в умиленье. Жена тонкостанная, чья красота безупречна, За этим диковинным зверем следила беспечно. Она призывала великого Рагху потомка И Лакшману, храброго деверя, кликала громко. Но тот, на оленью серебряно-пеструю спину Взглянув, обращается к старшему царскому сыну: «Мне чудится Марича в этом волшебном животном. Ловушки в лесах расставлял он царям беззаботным, Что, лук напрягая, летели, влекомы соблазном, В погоню за тенью, за призраком дивнообразным. Легко ли! В камнях драгоценных серебряно-пегий Олень по поляне гуляет и щиплет побеги!» Но Сита с улыбкой чарующей, Лакшманы слово Спокойно прервав, обратилась к царевичу снова, Не в силах стряхнуть наважденье кудесника злого. «Похитил мой разум, — сказала царевна Видехи, — Олень златозарный. Не мыслю я лучшей утехи! О Рама, какое блажество, не ведая скуки, Играть с ним! Диковину эту поймай, Сильнорукий!» И Раму олень златошерстый поверг в изумленье, Пестря серебром, словно звезд полуночных скопленье. Венчанный рогами сапфирными с верхом алмазным, Он блеск излучал несказанный, дышал он соблазном! Но Рама жену не хотел опечалить отказом И Лакшмане молвил: «Олень, поразивший мой разум, Будь зверь он лесной или Марича, ракшас коварный, Расстанется нынче со шкурой своей златозарной! Царевне защитой будь Лакшмана, отпрыск Сумитры! За Ситой смотри, чтоб ее не обидел злохитрый. Оленя стрелой смертоносной, отточенной остро, Убью и вернусь я со шкурой серебряно-пестрой».

[Рама убивает Маричу]

(Часть 44)

Воитель Великоблестящий с могучею статью Себя опоясал мечом со златой рукоятью. Взял трижды изогнутый лук он да стрелы в колчане И вслед за диковинным зверем пустился в молчанье. Подобного Индре царевича раджа олений Увидел и сделал прыжок, подгибая колени. Сперва он пропал из очей, устрашен Богоравным, Затем показался охотнику в облике явном, Сияньем своим пробуждая восторг в Сильноруком, Что по лесу мчался с мечом обнаженным и луком. То медлил прекрасный олень, то, как призрак манящий, Мелькал — и стремглав уносился в далекие чащи, Как будто по воздуху плыл и в простор поднебесный Прыжком уносился, то видимый, то бестелесный. Как месяц, повитый сквозных облаков пеленою, Блеснув, исчезал он, укрытый древесной стеною. Все дальше от хижины, в гущу зеленых потемок, Стремился невольно за Маричей Рагху потомок. Разгневался Рама, устав от усилий надсадных. Олень обольстительный прятался в травах прохладных. Приблизившись к царскому сыну, Летающий Ночью [215] Скрывался, как будто бы смерть он увидел воочью. К оленьему стаду, желая продлить наважденье, Примкнул этот ракшас, но Раму не ввел в заблужденье, С оленями бегая, в купах деревьев мелькая, Серебряно-пегою дивной спиною сверкая. Отчаявшись оборотня изловить и гоньбою Измучась, решил поразить его Рама стрелою. Смельчак золотую, блистающую несказанно, Стрелу, сотворенную Брахмой, достал из колчана. Ее, смертоносную, на тетиву он поставил И, схожую с огненным змеем, в оленя направил. И Мариче в сердце ударила молнией жгучей Стрела златопёрая, пущена дланью могучей. И раненый ракшас подпрыгнул от муки жестокой Превыше растущей поблизости пальмы высокой. Ужасно взревел этот Марича, дух испуская. Рассыпались чары, и рухнула стать колдовская. «О Сита, о Лакшмана!» — голосом Рагху потомка, [216] Послушен велению Раваны, крикнул он громко. Немало встревожило Раму такое коварство. «Ни Сита, ни Лакшмана не распознают штукарства, — Помыслил царевич, — они поддадутся обману!» И в сильной тревоге назад поспешил в Джанастхану.

215

Летающий Ночью— постоянный эпитет демонов-ракшасов, разбойничавших преимущественно по ночам.

216

…голосом Рагху потомка… — То есть голосом Рамы.

[Сита отсылает Лакшману]

(Часть 45)

Тем временем кинулась к деверю в страхе великом Безгрешная Сита, расстроена ракшаса криком. «Ты Раме беги на подмогу, покамест не поздно! — Молила жена дивнобедрая Лакшману слезно, — Нечистые духи его раздирают на части, Точь-в-точь как быка благородного — львиные пасти!» Но с места не тронулся Лакшмана: старшего брата Запрет покидать луноликую помнил он свято. Разгневалась Джанаки дева: «Рожденный Сумитрой, Ты Раме не брат, — супостат криводушный и хитрый! Как видно, ты гибели Рагху потомка желаешь, Затем что бесстыдно ко мне вожделеньем пылаешь! Лишенная милого мужа, не мыслю я жизни!» И горечь звучала в неправой ее укоризне. Но Лакшмана верный, свою обуздавший гордыню, Ладони сложил: «Почитаю тебя, как богиню! Хоть женщины несправедливы и судят предвзято, По-прежнему имя твое для меня будет свято. Услышит ли Рама, вернувшись, твой голос напевный? Увидит ли очи своей ненаглядной царевны?» «О Лакшмана! — нежные щеки рыдающей Ситы Слезами горючими были обильно политы. — Без милого Рамы напьюсь ядовитого зелья, Петлей удавлюсь, разобьюсь я о камни ущелья! Взойду на костер или брошусь в речную пучину, Но — Рамой клянусь! — не взгляну на другого мужчину». Бия себя в грудь, предавалась печали царевна, И сын Дашаратхи ее утешал задушевно. Ладони сложив, он склонился почтительно снова, Но бедная Сита в ответ не сказала ни слова. На выручку старшему брату пустился он вскоре, И деву Митхилы покинуть пришлось ему в горе.

[Разговор Раваны с Ситой]

(Часть 46)

Явился в обитель, что выстроил сын Каушальи, Владыка Летающих Ночью, обутый в сандальи, С

пучком, одеянье шафранного цвета носящий, И с чашей — как брахман святой [217] , подаянья просящий. И зонт его круглый увидела Джанаки дева, И посох тройчатый висел на плече его слева. Под видом святого к царевне, оставленной в чаще, Направился ракшасов раджа великоблестящий. Без солнца и месяца в сумерки мрак надвигался — Без Рамы и Лакшманы — Равана так приближался! На Ситу он хищно взирал, как на Рохини — Раху. Листвой шелестеть перестали деревья со страху. Как прежде, не дул освежающий ветер в испуге, Когда он украдкой к чужой подбирался супруге. Годавари быстрые волны замедлили разом Теченье свое, за злодеем следя красноглазым, Что, Рамы используя слабость, походкой неспешной, Монахом одет, подступал, многогрешный, к безгрешной. Царевна блистала звездой обольстительной, Читрой, Вблизи пламенел грозновещей планетой [218] Злохитрый. Надев благочестья личину, был Десятиглавый Похож на трясину, где выросли пышные травы. [219] Он молча взирал на прекрасную Рамы подругу, Что ликом своим, как луна, освещала округу. Пунцовые губы и щек бархатистых румянец Узрел он и белых зубов ослепительный глянец. Рыданья и вопли красавицы, горем убитой, К нему долетали из хижины, листьями крытой. И слушал неправедный Равана, стоя снаружи, Как в хижине плачет Митхилы царевна о муже. К прекрасной, из желтого шелка носящей одежду, Приблизился он, понапрасну питая надежду. И, нищим прикинувшись, демонов грозный властитель, В обличье смиренном, супруги чужой обольститель, Не ракшас, но брахман достойный, читающий веду, С Видехи царевной завел осторожно беседу. Ее красоте несказанной дивился Злонравный: «О дева! Тебе в трех мирах я не видывал равной! Трепещет, как пруд соблазнительный, полный сиянья, Твой стан упоительный в желтом шелку одеянья. В гирлянде из лотосов нежных, ты блещешь похожей На золото и серебро ослепительной кожей. Открой, кто ты есть, луноликая, царственной стати? Признайся, ты — страсти богиня, прекрасная Рати? Ты — Лакшми иль Кирти? Иль, может, небесная дева? Одно достоверно — что ты рождена не из чрева! Прекрасные острые ровные зубы невинно Сверкают своей белизной, словно почки жасмина. От слез покраснели глазные белки, но зеницы Огромных очей, пламенея, глядят сквозь ресницы. О дева с округлыми бедрами, сладостным станом, С обличьем, как плод наливной, бархатистым, румяным, С чарующим смехом, с грудями, прижатыми тесно Друг к дружке, что жемчуг отборный украсил чудесно! Похитили сердце мое миловидность и нега. Так волны уносят обломки размытого брега. Доселе супруги богов и людей не имели Столь дивных кудрей, столь упругих грудей не имели. Не знали жилицы небес и Куберы служанки [220] Столь гибкого стана и гордой сверх меры осанки. Три мира — небесный, земной и подземный — доныне Не видели равной тебе красотою богини! Но если такая, как ты, в трех мирах не блистала, Тебе обретаться в дремучих лесах не пристало. Охотятся ракшасы в чаще, не зная пощады, А ты рождена для дворцов, для садовой прохлады, Роскошных одежд, благовоний, алмазов, жемчужин, И муж наилучший тебе, по достоинству, нужен. Ответь, большеглазая, кто же с тобой, темнокудрой, В родстве: богоравные маруты, васу иль рудры? Но здешняя чаща — Летающих Ночью обитель. Откуда возьмется в окрестных лесах небожитель? Не встретятся тут ни гандхарвы, ни слуги Куберы. Лишь бродят свирепые тигры, гиены, пантеры. Богиня, ужель не боишься опасных соседей — Ни цапель зловеших, ни львов, ни волков, ни медведей. Откуда ты? Чья ты? Не страшны ль тебе, луноликой, Слоновьи самцы, что охвачены яростью дикой И, жаждой любовной томимы, вступать в поединки Готовы на каждой поляне лесной и тропинке? Красавица, кто ты? Зачем пребывать ненаглядной В лесу, где охотится ракшасов род плотоядный!» С речами лукавыми демонов раджа злотворный В обличье святого явился к жене безукорной. Царевной Митхилы почтен был Великоблестящий, Как дваждырожденный мудрец, подаянья просящий.

217

…как брахман святой… — См. прим. 7. На четвертой — последней — жизненной стадии благочестивый брахман был должен покинуть лесной скит и, бродя в одиночестве и блюдя аскезу, отойти, наконец, в мир иной. Равана, похоже, принял облик брахмана, находящегося в этой последней стадии, то есть отринувшего все мирское и питавшегося подаянием. Приведенное в тексте описание (особенно — «одеянье шафранного цвета» и «чаша для сбора подаяния», не обязательные для брахмана-отшельника), однако, скорее соответствует внешности буддийского странствующего монаха и является, таким образом, более поздним добавлением, каких немало в «Рамаяне».

218

…пламенел грозновещей планетой… — Подразумевается похожая на раскаленный уголь зловещая планета Марс, сулящая войны и несчастья; метафора, вероятно, относится к налитым кровью глазам Раваны.

219

…был Десятиглавый // Похож на трясину, где выросли пышные травы. — Распространенный в индийской поэзии образ бездонного колодца, заросшего травой и потому незаметного; символ опасности и коварства.

220

…жилицы небес и Куберы служанки… — Подразумеваются «апсары» — «небесные нимфы», услаждающие своей красотой богов и небожителей, а также волшебницы — «видья-дхары» и «якши», прислуживающие богу богатств Кубере (младшему брату Раваны) и проживающие в его гималайской столице Алаке.

Речь Раваны не приличествовала святому подвижнику. Удивленная Сита, не подавая, однако, виду, приняла его учтиво и ласково. «Ведь он гость мой и брахман!» — подумала дочь Джанаки.

Поведав пришельцу, кто она и почему обретается в чаще, Сита, в свой черед, осведомилась, как имя брахмана и к какому роду он принадлежит.

[Равана открывается Сите]

(Часть 47)

Владыка Летающих Ночью, исполненный блеска, Супруге великого Рамы ответствовал резко: «Я тот, кто мирам и насельникам их угрожает, — Богам их, царям их, отшельникам их угрожает. О Сита, я — Равана, демонов раджа всевластный! Увидя шелками окутанный стан сладострастный И негу твоей отливающей золотом кожи, Делить перестал я с несчетными женами ложе. О робкая, зваться ты будешь царицею главной, Как Ланка зовется столицею великославной. Твердыня ее на вершине горы осиянной Стоит посредине бушующего океана. По рощам ты станешь гулять, благоизбранна мною, Расставшись охотно с обителью этой лесною. Толпой пятитысячной будут всечасно служанки Творить угожденье супруге властителя Ланки». Тогда безупречно сложенная Джанаки дева Ответила Раване словом презренья и гнева: «Как Индра всесильный, питающий землю дарами, Один у меня повелитель: я предана Раме! Как ширь океана, глубок и спокоен, с горами Сравнится бестрепетный воин. Я предана Раме! Он — древо баньяна, что сенью ветвей, как шатрами, С готовностью всех укрывает. Я предана Раме! Он ликом прекрасней луны, что блестит над мирами, Он мощью безмерной прославлен. Я предана Раме! С повадкой шакальей — гоняться за львицей, что в жены Избрал этот лев, Каушальей-царицей рожденный? Зачем злодеянье творишь ты, себе в посмеянье? Ведь я для тебя недоступна, как солнца сиянье! Преследуя Рамы жену — вместо райского сада Любуешься ты золотыми деревьями ада! Зубов у змеи ядовитой с разинутым зевом, Клыков у голодного тигра, объятого гневом, Перстами не вырвешь ты, Равана Десятиглавый, В живых не останешься, выпив смертельной отравы. Ты Мандару-гору скорей унесешь за плечами, Чем Рамы жену обольстишь колдовскими речами. Ты, с камнем на шее плывя, одолеешь пучину, Но Рамы жену не заставишь взглянуть на мужчину. Ты солнце и месяц в горсти или пламя в подоле Задумал теперь унести? Не в твоей это воле! Натешиться всласть пожелал ты женой добронравной И мыслишь супругу украсть, что избрал Богоравный? Не жди воздаянья потугам своим бесполезным. Стопами босыми по копьям пройдешь ты железным! Меж царственным львом и шакалом различья не знаешь, Меж грязной водой и сандалом различья не знаешь. Ты низости полон и Рамы величья не знаешь! Мой Рама в сравненье с тобой, похититель презренный, Как амриты чаша — с посудиной каши ячменной! Запомни, что ты против Рамы, великого мужа, Как против зыбей океанских — нечистая лужа. Под стать Шатакрату, он славится твердостью духа. Не радуйся, ракшас, как в масло упавшая муха!» Так праведная — нечестивому, вспыхнув от гнева, Ответила — и задрожала, как райское древо.