Маисовый колос
Шрифт:
Среди этого рая, наполненного ярким светом и благоуханиями, чудными цветами, плодами, многочисленными птицами, родилась донна Гермоза.
Отец ее, полковник Саэнс, умер, когда ей только что минуло шесть лет, во время поездки его жены — сестры матери дона Мигеля — в Буэнос-Айрес.
Донна Гермоза росла посреди благодатной природы беззаботным и веселым ребенком, не видевшим в жизни ничего, кроме радостей.
Когда молодая семнадцатилетняя Гермоза, исполняя желание матери, отдала свою руку сеньору Салаберри, она еще была совершенно нетронута сердцем и смотрела на жениха
Она недолго и была замужем, — всего только год. В то время, когда мы познакомили с ней наших читателей, она была вдовой уже полтора года. К несчастью, вскоре после смерти мужа скончалась у нее на руках и ее мать, которую она горячо любила.
Оставшись, таким образом, одна на свете, молодая женщина совершенно ушла в себя, отказавшись от общества и решившись жить только воспоминаниями о тех, которых похитила у нее смерть. Однако эти воспоминания вскоре стали так удручать ее, что она почувствовала необходимость в перемене места и переселилась в Буэнос-Айрес, где у нее в пригородном местечке Барракасе был дом.
Уже восемь месяцев она совершенно уединенно и спокойно жила там, как вдруг четвертого мая случилось событие, которое должно было повлиять на всю ее последующую жизнь.
С этого числа прошло уже три недели. Было десять часов утра. Сквозь двойные занавески уборной донны Гермозы проникали яркие лучи утреннего солнца, распространяя приятный полусвет.
Сидя в кресле перед большим зеркалом в роскошной резной позолоченной рамке, донна Гермоза оканчивала свой туалет с помощью Лизы, своей хорошенькой, преданной и любимой камеристки.
Вдруг голова молодой женщины опрокинулась на спинку кресла, глаза ее закрылись и она впала в то полудремотное состояние, во время которого душа как бы блуждает в пространстве, не прекращая, однако, своей связи с телом.
Лиза неподвижно стояла перед своей госпожой, глядя на нее с нежной улыбкой.
Часы звонко ударили полчаса. Донна Гермоза вздрогнула, открыла глаза и спросила:
— Лиза, я, кажется, спала?
— Да, сеньора.
— Долго?
— Нет, всего полчаса.
— Говорила я что-нибудь во сне?
— Нет, вы только улыбнулись два раза.
— Да, это верно: я, действительно, ничего не говорила, а только улыбалась.
— Неужели вы знаете все, что делаете во сне, сеньора? — удивилась камеристка.
— Да я вовсе не сплю, Лиза, как ты предполагаешь.
— Как не спите, сеньора?!
— Да моя милая, я и не думаю спать. Какая-то посторонняя сила смыкает мне глаза, властвует надо мной и, покорив меня, лишает всякой воли. Я не замечаю того, что происходит около меня, а между тем вижу то, что, быть может, таится в будущем. Я вижу людей, разговариваю с ними, испытываю радость или горе, смотря по тому, что мне представляется; но это не сонные видения, а нечто происходящее в действительности, хотя вне времени и пространства. Поэтому я и сознаю и помню все, когда прихожу в себя. Мне даже долго еще после этого кажется, что все вокруг будто продолжение только что виденного мной... Вот и сейчас я точно еще вижу его возле себя, как он был минуту тому
— Кого же это, сеньора? — с невольным любопытством спросила Лиза.
— Кого? Разве я говорила о ком-нибудь, Лиза?
— Вы сказали, что видели кого-то возле себя.
— Ах, да!.. Ну мало ли я кого могла видеть, милая Лиза... Доканчивай скорее мою прическу. Да, кстати, что ты мне сказала недавно, когда только что разбудила меня, о доне Луисе?
— Неужели вы опять забыли, сеньора? Ведь я уже четыре раза докладывала вам одно и то же.
— Не беда, доложишь и в пятый раз, тогда я, может быть, и запомню.
— Перед тем, как разбудить вас, я ходила, как вы мне приказали, во флигель спросить у слуги дона Луиса, как здоровье его господина, но не нашла его. Возвращаясь назад, я увидала самого дона Луиса и его слугу в саду и прошла туда. Дон Луис рвал цветы и составлял букет, когда я подходила к нему. Мы с ним долго разговаривали о...
— О ком?
— О вас, сеньора... Очень уж любопытен этот молодой сеньор, больше всякой женщины, по-моему! Все ему нужно знать, что вы делаете: читаете ли вы по ночам и какие именно книги, пишите ли вы и что именно, какие цветы вы любите — фиалки или гиацинты; сами ли ухаживаете за вашими птицами, любите ли гулять, и... да уж и не припомню, что он еще спрашивал! Совсем замучил меня своими расспросами.
— Это сегодня он так расспрашивал тебя?
— И сегодня и...
— А ты-то спросила его о здоровье?
— К чему спрашивать, сеньора, когда у меня есть глаза!
— Что ж он, по-твоему, поправляется?
— Кажется, но только хромает больше вчерашнего... Морщится, когда ступает на левую ногу.
— Ах, Боже мой! Я ведь говорила ему, чтобы он не смел еще ходить, а он такой упрямый, никого не слушается!— вся побледнев, вскричала донна Гермоза. — Это все противный Мигель сбивает его с толку... Он и его погубит, и меня с ума сведет, — продолжала она как бы про себя. Помолчав немного, она нетерпеливо крикнула:
— Да скоро ли ты окончишь прическу, Лиза? Ты сегодня что-то уж очень копаешься... Мне нужно...
— Выпить чашку молока с сахаром, сеньора, — спокойно договорила Лиза. — Вы еще и не так побледнеете, если не...
— Разве я очень бледна? Безобразна? Да? — с испугом проговорила донна Гермоза, наклоняясь к зеркалу.
— Безобразны? Господи! Чего только вы не скажете, сеньора! Вы хороши, как ангел, но только личико у вас немного побледнело оттого, что мало стали кушать.
— Ты думаешь?
— Конечно! Разве вы сами не видите? А еще сегодня вечером...
— Ах, не напоминай мне, пожалуйста, о сегодняшнем вечере!
— Как! Разве он вас не радует?
— Нисколько... Я желала бы захворать, чтобы только этот вечер не состоялся.
— Ну, вот еще...
— Уверяю тебя... и не только захворать, даже умереть!
— Не понимаю вас, сеньора. Я на вашем месте так бы радовалась балу!
— Ну, ты — дело другое.
— Странно! — задумчиво говорила Лиза, разводя руками и качая головой. — Ах, я угадала, почему вы желали бы захворать! — вдруг воскликнула она, обрадовавшись своей проницательности.