Маисовый колос

Эмар Густав

— Не может быть?!— вскричали некоторые из присутствующих, вскакивая со своих мест.

— Тише, сеньоры, тише! — остановил их дон Мигель. — Советую вам все-таки не забывать, что вы в Буэнос-Айресе, а не в Париже... Я сказал правду: Ла-Мадрид, посланный Розасом охранять тукуманский арсенал, перешел на сторону инсургентов. Седьмого апреля он втоптал в грязь федеральный значок, установленный Розасом, и приколол к груди голубую с белым ленту свободы.

— Браво! Браво! — кричали молодые восторженные голоса.— Да здравствует свобода!

Один дон Луис Бельграно, погруженный в глубокие думы, сидел молча.

— Тише, сеньоры, тише! — снова остановил их молодой председатель. — Вот документ, подтверждающий мои слова.

Развернув новую бумагу, он вслух прочитал следующее:

«Свобода или смерть!

Общий приказ от девятого апреля тысяча восемьсот сорокового года.

По

распоряжению правительства назначаются: главнокомандующим всех линейных войск и милиции в провинции генерал дон Григорио Араос Ла-Мадрид; начальником главного штаба — полковник дон Лоренсо Лугонес; начальником гвардейских кирасиров — полковник дон Мариано Аха ».

Собравшиеся радостно переглядывались, но уже не решались громко выражать своих чувств.

— Как видите, сеньоры, — спокойно продолжал Мигель, — революционное движение разрастается с каждым днем. К сожалению, революция пока еще представляет собой великана, правда, очень сильного, но без головы. Голова-то у него, впрочем, есть, но далеко от тела: она находится в Буэнос-Айресе, поэтому все наши усилия должны быть направлены к тому, чтобы приставить эту голову к телу и сделать таким образом великана способным к действию... Надеюсь, сеньоры, вы согласны со мной в том, что мы должны сделать все от вас зависящее, чтобы обеспечить торжество революции?

— О, да, да! В этом не может быть никакого сомнения!— раздался единодушный ответ присутствующих.

— Я ожидал такого ответа, сеньоры, — продолжал председатель. — Но все-таки опасаюсь, что вы меня не так поняли. Говоря, что голова революции находится здесь, в Буэнос-Айресе, я вовсе не хотел этим сказать, как вы, наверное, подумали, что ее следует взять отсюда и доставить к телу; напротив, она нужна именно здесь, и главная наша задача должна состоять в том, чтобы приставить к ней тело тоже здесь. Поэтому нам следует не эмигрировать, а оставаться. Нас осталось человек четыреста. Армии Лаваля мы собой большой пользы не принесем, — она достаточно сильна и без нас, тут же мы нужны. Эмиграция оставляет город Буэнос-Айрес во власти женщин сомнительной нравственности, злодеев и мас-горковцев, чего ни в каком случае не должно быть. Трехсот или четырехсот мужественных человек вполне достаточно, чтобы поднять изменчивую чернь против Розаса и повесить на уличных фонарях его самого и всех его приспешников в тот день, когда их ошеломит весть о приближении к городу освободительной армии. Мы не можем вернуть тех, которые уже покинули нас, но имеем возможность, если только захотим, остановить эмиграцию, приносящую делу свободы несравненно больше вреда, чем пользы. Я знаю, как опасно оставаться в Буэнос-Айресе, но в настоящую минуту не безопасно и в других местах нашего отечества. Я стою ближе всех вас к Розасу, поэтому ежеминутно подвергается опасности не только моя жизнь, но — что гораздо хуже — и моя честь, которая всеми подогревается. Тем не менее, я остаюсь, ибо сознаю, что покидать в эту минуту Буэнос-Айрес — значит помогать его гибели, а не спасению.

— Я вполне согласен с этим мнением, — сказал один из присутствующих, — и скорее умру под кинжалами Mac-Горки, чем оставлю город. Розас в Буэнос-Айресе. Смерть Розаса — лозунг свободы!

— А вы как думаете, сеньоры? — обратился дон Мигель к остальным.

— Мы все согласны с тем, что нужно прекратить эмиграцию и оставаться в Буэнос-Айресе! — послышалось в ответ со всех сторон.

— Сеньоры! — начал дон Луис, молчавший до сих пор. — Вполне разделяю мнение сеньора дель Кампо и я, хотя я был в числе пытавшихся эмигрировать, да и сейчас не прочь был бы повторить эту попытку. Позвольте мне разъяснить вам это кажущееся противоречие. Я не спорю, что мы все должны бы остаться; не спорю, что мы должны бы не ослаблять, а, напротив, суживать железное кольцо, которым мы окружаем Розаса, чтобы задушить его в тот момент, когда пробьет час свободы Аргентинской республики; но, тем не менее, я нахожу это невозможным.

— Почему? — спросили несколько голосов.

— Я только что хотел объяснить вам это, — ответил Бельграно. — Сеньор дель Кампо находит, что вполне достаточно трехсот или четырехсот человек, чтобы поднять весь город против Розаса. Я тоже согласен с этим, допускаю даже возможность возвращения тех, которые уже эмигрировали, так что вместо четырехсот в стенах Буэнос-Айреса, быть может, наберется и четыре тысячи. Но каждая партия сильна не числом своих приверженцев, а духом солидарности и сплоченностью. Миллион людей, взятых отдельно, слабей десятка соединенных одной идеей, одной волей, одним духом. Изучайте механизм диктатуры Розаса и вы убедитесь, что сила его кроется единственно в разрозненности граждан. Розас давит порознь каждую отдельную личность, врываясь к

ней в дом, и производит это с помощью каких-нибудь двух десятков услужливых негодяев, потому что между народом не существует никакой связи, каждый думает только о себе, а через это масса бессильна. Зная это уже давно, я лучше предпочитаю пасть на поле битвы, нежели быть заколотым грязными руками какого-нибудь мас-горковца в своем собственном доме, в ожидании революции, на которую буэнос-айресцы не способны потому, что они чужды друг другу и ничто не связывает их между собой. Найдите способ сплотить их в одно, составить из них крепкий союз, воодушевленный одним духом, одной мыслью и одним чувством, тогда я перестану думать об эмиграции. Я отлично понимаю, что Розас, только один Розас — помеха свободе, и что с устранением этой помехи наше дело выиграно. Значит, прежде всего нужно устранить его.

Общее молчание было ответом на эту речь. Все в глубоком раздумье опустили головы. Один дель Кампо высоко держал голову, обводя пытливым взором лица товарищей.

— Сеньоры, — снова заговорил он после некоторой паузы, — сеньор Бельграно хорошо понял аргентинцев, главная черта характера которых состоит в сепаратизме. Я с той целью и пригласил вас на это собрание, чтобы предложить вам образование тесного союза против Розаca. Пока мы разъединены, наше мужество совершенно бесполезно. Мы стоим на краю вулкана, уже готового к извержению. Убийства четвертого мая знаменуют не конец, а начало террора, который уничтожит нас всех, если мы не соединимся в одно. Только дружный союз может спасти нас и гарантировать нам победу. Поверьте мне, что не даром я ценой своего спокойствия покупаю тайны наших врагов, не даром полный отвращения и презрения, пожимаю окровавленные руки гнусных убийц! Не даром, я иногда даже подстрекаю их на новые злодеяния, чтобы скорее переполнилась чаша терпения наших граждан и чтобы какой-нибудь озлобленный храбрец решился, наконец, в свою очередь, вонзить кинжал в грудь виновника гнета и резни! Порабощенный народ нуждается в одном смелом человеке, в одном призыве к свободе, в одной секунде, чтобы вдруг перейти от тупой покорности к действию, от рабства к свободе.

Лицо дона Мигеля как будто преобразовалось: глаза его метали молнии, а голос звенел и дрожал от волнения.

Лица остальных тоже светились внутренним огнем отваги и энтузиазма. Один дон Луис сидел печальный и угрюмый.

— Да, — вскричал один из молодых людей, — нам следует немедленно организовать союз борьбы с Мас-Горкой, с целью уничтожения Розаса!

— И для того, — подхватил дель Кампо, — чтобы поднять дух солидарности в нашем отечестве, чтобы сделаться сильными и могущественными, чтобы приобрести добродетелей, которых нам недостает, и подняться на одну высоту с европейскими обществами!

— Да,- да! Мы согласны организовать этот союз! — кричали молодые возбужденные голоса.

— Увы! — грустно проговорил дон Луис. — Где уж нам, людям минуты, устраивать подобные союзы? Хотения у нас много, но нет ни умения, ни...

— Молчи, ради Бога! — прошептал дон Мигель на ухо своему другу и затем громко продолжал: — Итак, друзья мои, решено. Мы образуем союз для освобождения нашего отечества от железных оков деспотизма. Я напишу его устав, который, предупреждаю вас, будет очень прост. Тридцать лет тому назад в этот час поднялась заря свободы аргентинцев, вспыхнувшая ярким светом на другой день, двадцать пятого мая, поэтому в истории и отмечено именно двадцать пятое число. Теперь над нашей родиной снова навис мрак деспотизма, и наше сегодняшнее собрание пусть будет новой зарей будущего рассвета вечной свободы. Теперь пора нам разойтись. Прошу вас снова собраться сюда пятнадцатого июня, к половине девятого, вечером. Пусть каждый из вас употребит все силы, чтобы не допустить своих друзей эмигрировать. Если, несмотря ни на что, окажутся желающие покинуть нас, то пусть они обратятся ко мне, и я ручаюсь, что они благополучно будут доставлены на тот берег. Еще одно: не входите со мной ни в какие отношения при других, порицайте меня повсюду с ожесточением и произносите мое имя только для того, чтобы осудить его, как имя человека, увивающегося вокруг тирана и его палачей. Это необходимо для успеха нашего общего дела... Довольны ли вы, сеньоры? Вполне, ли вы доверяете мне?

Все бросились к дону Мигелю и стали его обнимать. Красноречивее этого ответа трудно было желать.

Затем собрание мало-помалу стало расходиться и через несколько минут дон Мигель и дон Луис остались одни. К ним присоединилось новое лицо, которое все время находилось в соседней комнате, и, незамеченное собранием, слышало все.

— Ну, что, сеньор? — обратился к незнакомцу дон Мигель

— Что именно, дон Мигель?

— Довольны вы?

— Нет.

Дон Луис улыбнулся и начал потихоньку ходить взад и вперед по комнате.