Макамы
Шрифт:
Я ему дирхем дал и сказал:
— Вот тебе наше приглашение, а нам предстоит подготовиться и собрать снаряжение, поусердствовать и укрепить положение. Мы дали тебе обещание, а этот дирхем пусть послужит напоминанием. Прими его как подношение и ожидай исполнения обещанного решения.
Он принял дирхем и поспешил навстречу другому прохожему. Я подумал, что он сейчас обратится к нему с той же речью. Но он заговорил так:
О славный, стройный, как пальма, Чьи ветви тянутся в небо! Возжаждали зубы мяса — Но с них довольно67
Прижми свою руку к боку* — цитата из Корана (20:23), слова Бога, обращенные к Моисею (Мсе). Полностью этот стих звучит так: «Прижми свою руку к боку: она выйдет белой без всякого вреда, как другое знамение». То, что рука Моисея становится белой, комментаторами объясняется по-разному: то ли Моисей был негром (Коран (К)**, 547, примеч. 41), то ли рука его была наделена особой белизной в знак его пророческой миссии (Коран (О)***, 461, примеч. 56), то ли она была очищена от проказы (ас-Санани, II, 16****; ср.: Библия, Исх. 4:6, 7). Герой макамы, приводя эту неполную цитату, намекает на расхожее употребление эпитета «белая» (рука) в значении «щедрая».
*Здесь и далее цитаты из Корана приводятся в переводе И.Ю.Крачковского.
** Коран / Пер. и коммент. И.Ю.Крачковского. М., 1986.
*** Коран / Пер. с араб. и коммент. М.-Н.О.Османова. М., 1995.
**** Ас-Сан'aн, 'Абд ар-Раззaк.Тафср ал-Кур'aн / Тахкк Мустафa Муслим Мухаммад. I—III. Ар-Рийад, 1989.
Г оворит Иса ибн Хишам:
Слова эти поразили мой слух, и я понял, что он далеко еще не исчерпал запасы своего красноречия. Тогда я вслед за ними пустился, возле дома их очутился и незаметно там притаился. Тут хозяева сняли с лиц своих покрывала, и теперь уж ничто не скрывало — Абу-л-Фатх Александриец был у них запевалой. Я взглянул на него и воскликнул:
— Горе тебе! Что это за хитрость такая?
А он ответил стихами:
Наши дни — сплошное злополучие, Беды их и точат нас, и мучают. Глупость нынче на почетном месте, Ум считается пороком и бесчестьем. А богатство — призрачная птица, Лишь над недостойными кружится.
ОБЕЗЬЯНЬЯ МАКАМА
(двадцатая)
Р ассказывал нам Иса ибн Хишам. Он сказал:
По дороге из Мекки я заехать был рад в Город мира [68] — Багдад. По берегу Тигра иду не спеша, и приятной прогулке радуется душа. Я диковинки города обозреваю: постою, полюбуюсь — и снова путь продолжаю. Вдруг вижу: толпа, все тянут шеи вперед, хохот им разрывает рот, а мне любопытно: что сюда согнало народ?
И вот я в толпу врезаюсь, толкаюсь, вперед продираюсь — голос слышу, лица не вижу. Оказалось, там обезьянщик свою обезьянку заставил плясать, а людей — во все горло хохотать. Тут и я заплясал, словно собака цепная, кое-как продвигаясь, подскакивая и хромая, перешагивая через головы сидящих, расталкивая стоящих, чье-то плечо бросало меня вперед на чей-то живот. Наконец я пробился куда хотел, на чью-то бороду сел, отягченный давкой и теснотой, и от стыда подавился слюной.
68
Город мира (Маднат ас-салам)— одно из средневековых названий Багдада.
Когда ж обезьянщик завершил свое дело, а толпа иссякла и поредела, вскочил я, охваченный сомнением, и на него посмотрел с изумлением — Богом клянусь, это был Абу-л-Фатх Александриец!
Воскликнул я с огорчением:
— Горе тебе! Откуда такое унижение?!
А он продекламировал в ответ:
Виноват не я, а судьба моя, Что теснит меня и гнетет меня. Но фиглярство мне принесло доход, И в шелках теперь щеголяю я!
МОСУЛЬСКАЯ МАКАМА
(двадцать первая)
Р ассказывал нам Иса ибн Хишам. Он сказал:
Когда из Мосула мы возвращались и мыслями к дому уже обращались, разбойники на наш караван напали, верблюдиц угнали и седла отняли. Я пришел в одно из мосульских сел, едва держась на ногах, и был со мною при этом Абу-л-Фатх Александриец. Я спросил его:
— Ну, как искусны мы в плутовских делах?
Он ответил:
— Нам поможет Аллах.
В доме, где умер хозяин, вскоре мы оказались. Там уже плакальщицы собирались, дом был полон людей, чьи сердца обжигало страдание, а одежды разрывало отчаяние. Женщины волосы распустили и горестно в грудь себя били, ожерелья свои порвали и себя по щекам хлестали.
Александриец сказал:
— Есть для нас пальма средь этого сада и ягненок средь этого стада.
Он вошел в дом, чтобы взглянуть на покойного: его подбородок уже подвязать успели, воду для омовения согрели, носилки погребальные смастерили, саван сшили и могильную яму рыли. Увидев это, Александриец за горло его схватил, жилу нащупал и проговорил:
— Люди, побойтесь Бога! Не хороните его — он жив! Он всего лишь сознание потерял и в беспамятство впал. Я сумею его исцелить — дня через два он сможет глаза открыть.
Они спросили:
— Откуда тебе известно такое?
Он ответил:
— Когда человек умирает, зад у него остывает. А этого я осмотрел и понял, что жив он и цел.
Они тоже пощупали его зад, потеребили и наконец заключили:
— Верно, так все и обстоит — сделаем, как он повелит.
И тогда Александриец встал, подошел к мертвецу, одежду с него сорвал, на голову накрутил тюрбан и на шею повесил талисман. Затем он в рот ему масла немного влил, место вокруг него от столпившихся освободил и сказал:
— Оставьте его и не мешайте, услышите стоны — не отвечайте!
Едва Александриец вышел от него, как кто-то уж слух пустил, будто он мертвеца оживил. Нам стали нести подношения из всех дворов, соседи на нас обрушили потоки своих даров. Вскоре от золота и серебра раздулись у нас кошельки, финиками и сыром переполнились наши мешки. Мы искали удобного случая, но сбежать нам не удалось и в конце концов за обман отвечать пришлось.
Настал назначенный час — и обещанного потребовали от нас. Александриец спросил:
— Быть может, послышались от больного какие-то звуки или слегка шевельнулись его руки?
Они ответили:
— Нет.
Абу-л-Фатх сказал:
— Если он до сих пор ни звука еще не издал, значит, срок не настал. До завтра надо его оставить, а если услышите голос, значит, он жив, можете Бога славить. Тогда зовите меня — я займусь его исцелением и устранением того, что мешает выздоровлению.
Они сказали:
— Пусть это будет завтра, но не позднее!
И он подтвердил: