Макамы
Шрифт:
Я сказал ему, указывая на кошелек:
— Там кое-что еще осталось. Кто ты — мне откроешь, что в нем — получишь.
Он сдвинул покрывало с лица — и оказалось, клянусь Богом, что это наш шейх Абу-л-Фатх Александриец! Я сказал:
— Ну и ну! Какой же ты хитрец!
А он ответил стихами:
Всю жизнь в обмане проводи И людям головы дурачь! Судьба на месте не стоит, И я несусь за нею вскачь: То сам ей горе причиню, То стану жертвой неудач.
БАЛХСКАЯ МАКАМА
(третья)
Р ассказывал нам Иса ибн Хишам. Он сказал:
Торговля тканями привела меня в Балх. Был я тогда молодостью ублажен, беззаботностью ублаготворен, богатством украшен и считал главной своей заботой жеребенка мысли себе подчинить или самые редкостные слова в силки свои уловить, и ничья беседа и голос ничей мне тогда не казались красивей моих речей.
Когда же наша разлука с Балхом готова была натянуть свой лук, вошел к нам некий юноша — одежда его услаждала взгляд, борода окаймляла ровных жемчужин ряд, а с чистотой его взора не могли соперничать ни Тигр, ни Евфрат. Подошел он ко мне и хвалу произнес, а я в ответ еще больше его превознес. Затем он спросил:
— В путешествие собираешься?
Я ответил:
— Да, клянусь Богом.
Он сказал:
— Пусть плодородной будет земля, к которой ты стремленьем приник, и пусть в пути не заблудится твой проводник. Когда же ты отправляешься?
— Завтра утром.
— Пусть после разлуки утро подарит встречу, когда я сулящую счастье птицу примечу. А куда ты собираешься?
— На родину.
— Да прибудешь ты благополучно на родину и будешь там пребывать в дородности. А когда ты вернешься?
— На будущий год.
— Пусть скорее покрывало пути твоего свернется и нитка его не оборвется. А как далеко простирается твоя щедрость?
— Как ты захочешь.
Он попросил:
— Если в этом пути Бог избавит тебя от смерти и от недуга, привези мне врага в обличье доброго друга, что к роду желтых себя причисляет, к неверию призывает, танцем на пальцах забавляет, бремя долгов облегчает. Этот двуликий лицемер сияет, как солнце, хоть ничтожен его размер.
Г оворит Иса ибн Хишам:
Я понял, что он имеет в виду динар, и сказал ему:
— Он будет за речи твои награжденьем, а другой получишь при моем возвращенье.
Тут юноша продекламировал:
Ты дал мне больше, чем ожидал я, Ведь руки добрые не скупятся. Пусть мощь твоя всюду пустит корни, А ветви щедрости укрепятся! Как тяжко бремя — просить подачки И в унижении побираться! Твои дары велики. За ними Не могут просьбы мои угнаться. О пусть подольше судьба и слава Твоим содействием насладятся!Я дал ему динар и спросил:
— Какая же почва вырастила этот превосходный талант?
Он ответил:
— Племя курейш [13] меня вскормило и своим благородством подготовило для меня почву в напоенной влагой мекканской долине.
И тут один из присутствующих воскликнул:
— А ведь ты Абу-л-Фатх Александриец! Не тебя ли я видел на рынке в Багдаде? Помнится, ты не остался в накладе: листочки с просьбами ты раздавал [14] и богатую дань со всех собирал.
13
Племя курейш — племя североарабской группы, еще до ислама обосновавшееся в Мекке. К этому племени принадлежал пророк Мухаммад.
14
Листочки с просьбами ты раздавал— имеется в виду один из распространенных в те времена способов попрошайничества, когда нищий излагает свои просьбы на листках бумаги и молча раздает их, чтобы не быть обвиненным в приставании к прохожим. Такой способ чаще всего использовался в мечети, где просить милостыню запрещено, а подавать ее дозволено.
Тогда он продекламировал:
В нашей жизни перелетной Перемены не скудеют: Глянь — мы с вечера арабы, А наутро набатеи [15] !
СИДЖИСТАНСКАЯ МАКАМА
(четвертая)
Р ассказывал нам Иса ибн Хишам. Он сказал:
Погнало меня в Сиджистан неотступное желание — заманило к себе в седло и на хребте своем понесло. Так, испросив благословенья у Бога, я пустился в дорогу, к цели стремился неуклонно и прямо, сделав разум своим имамом [16] . Я добрался благополучно до городских ворот, когда солнце уже покинуло небосвод, — и мне пришлось заночевать на месте, за городской стеной.
15
Набатеи (ан-набт)— так средневековые арабы называли оседлых сельских жителей, населявших, в частности, низменность ал-Батих между Васитом и Басрой, воспринимая их как чужаков-иноплеменцев.
16
Имам — предстоятель на молитве, духовный руководитель.
Когда же утро свой клинок обнажило и выступило в поход войско дневного светила, я отправился на рыночную площадь, чтобы подыскать себе жилище. А когда, покинув окружность окраин, в центре города я очутился и, обойдя ожерелье лавок, у самой крупной жемчужины остановился, в уши мои вонзился какой-то резкий голос, идущий из самого нутра. Тут я сразу устремился вперед — посмотреть, кто так громко орет. И вижу — посреди толпы верховой, повернувшись ко мне спиной, машет руками в волненье великом, захлебывается криком:
— Кто знает меня, тот знает, а кто не знает — сейчас распознает! Я тот, о ком говорит весь народ! Кто я — первый йеменский плод [17] . Мои дела и моя повадка — и для мужчин, и для женщин загадка. Обо мне расспросите разные страны и крепости неприступные, горы с их склонами и уступами, впадины и долины, морские глубины, лошадиные спины. Кто тайны их познавал? Кто их твердынями овладевал? Кто от края до края их мог пройти и подчинить себе все на пути?
Спроси царей, чьи владения велики, спроси их сокровища и тайники, умов ристалища, наук обиталища, войны и их превратности, беды и неприятности. Кто все их богатства захватил и цены их не заплатил? Спроси, кто их замки открывал и кто им успех даровал? Клянусь Богом, все это сделал я!
17
Здесь обыгрывается одно из значений слова фатх,входящего в состав имени героя (Абу-л-Фатх, т.е. «Отец Фатха»). Фатх в данном контексте означает плод растущего в Йемене дерева наб';помимо того, здесь можно усмотреть намек и на роль южных арабов в утверждении и распространении ислама, и на имя (Абу-л-Фатх) первого йеменского посла к пророку Мухаммеду. Далее в речи героя обыгрывается наиболее распространенное значение слова фатх— «завоевание, победа» с различными смысловыми нюансами.
Я мирил могущественных царей, покорял пучины бурных морей. Богом клянусь, я любовные вел разговоры, меня томили томные взоры, нежные ветви я сгибал и со щек румяных розы срывал.
Но притом я бегу от соблазнов мира земного, как бежит благородный от человека дурного, я отгораживаюсь от позора, как возвышенный слух — от постыдного разговора. И вот теперь, когда занялось утро седины и показались признаки старости, я решил обрести спасение ко Дню Воскресения — делами добрыми запастись, ибо лучше способа нет спастись!